Я побаивалась, что наша ссылка подействует на Николая Михайловича и он прекратит работу над книгой. Но эффект был противоположным. Карамзин, узнав о моих пророчествах, проникся услышанным и постарался, чтобы к сентябрю текст был готов для корректуры. Типографию мы не вывезли, даже не спрятали. Я наняла дополнительный персонал, в первую очередь наборщиков, отвела для него гостевые комнаты, и работа пошла круглосуточно. Так что двенадцатый том получили к середине октября.

Просто так выпустить его в продажу мне показалось недостаточно. Надо устроить полноценную презентацию. И я даже сообразила где.

За годы, прожитые в позапрошлом столетии, я не столько пришла к выводу, что «всё было не так», сколько откорректировала прежние представления. Например, всегда считала, что самый модный книжный магазин пушкинской эпохи — книжная лавка Смирдина. Оказалось, что Смирдин не так давно вступил в наследство и его время еще не настало. Сейчас самый популярный магазин книготорговца Ивана Слёнина, он, между прочим, выпускал прежние тома Карамзина.

С двенадцатым томом обошлись без его типографии. Зато устроили презентацию в магазине Слёнина, на углу Невского проспекта и Екатерининского канала, между прочим ровно напротив будущего дома Зингера, ставшего Домом книги.

Я хотела, чтобы книга не просто вышла в продажу, но прогремела, чтобы все влиятельные читатели отложили насущные дела, прочли и сделали выводы в ближайшие дни. Поэтому и оркестр, и транспаранты. Да еще и театральное действо, изображавшее главный эпизод двенадцатого тома — заседание Земского собора, решившего избрать на царство Мишу Романова.

Устраивать спектакль в помещении не хотелось, к тому же на это нужно разрешение генерал-губернатора. Тем более не устроишь и на Невском. А если поставить сцену на барже-плоскодонке, на бревенчатом настиле от одного берега канала до другого? Зрители будут смотреть сверху, с Казанского моста и набережной. И кстати, вода станет резонатором.

Сам по себе спектакль продолжался пятнадцать минут, зато повторялся каждый час. Погода была прохладной, но солнечной, поэтому драматическим артистам было достаточно заглянуть в павильон на соседней барже, выпить чаю, съесть пирожок, ну и, конечно, подкрепиться чаркой настойки.

МВД против спектакля на воде, конечно, не возражало. Карманников на Невском после возвращения супруга поубавилось, а уцелевшим намекнули, что на сегодня надо взять выходной. Я ждала распоряжения от Милорадовича прекратить спектакль, но его так и не последовало. Генерал-губернатор явно чувствовал вину перед Мишей за недавнюю историю. Не встречался, но и не мешал.

Под вечер появились уж совсем высокие гости. На мосту останавливались кареты, и зрители поглядывали на действо. Уж точно были великие князья, а может, и вдовствующая императрица.

Возразил лишь один зритель: худой, бледный, по виду — явно поэт. Углядел меня в толпе, подошел, спросил:

— Госпожа Орлова-Шторм, для чего это надо?

— Чтобы общество узнало: правящая династия не завоевала страну, но была избрана по общему согласию, — непринужденно ответила я.

— Не лучше ли было сказать публике, что династия не нужна вообще? — спросил собеседник, и в его взгляде я увидела подобие затаенного фанатизма.

— Большинству публики вы не сможете это объяснить, — сказала я и показала на простонародье, пытавшееся протиснуться поближе и понять суть спектакля.

Мы еще немножко поспорили, например, я убеждала собеседника, что для меня вся публика равна — и образованная, и необразованная.

Потом выяснила, что это и правда поэт — Кондратий Рылеев. Что же, надо постараться, чтобы я смогла спорить с ним и в дальнейшем. С узниками Петропавловской крепости, тем более с повешенными, полемизировать некрасиво.

В первый же день было распродано две тысячи экземпляров двенадцатого тома. По доходившим до меня слухам, книгу читали, и очень внимательно.

Увы, были и другие, не столь приятные слухи. Активизировался Фотий, недавно вернувшийся из своего монастыря. Если прежде он доносил на меня царю, то теперь начал пропаганду среди широких масс. Обвинял меня в прорицании, в ведовстве, в использовании сатанинских машин и особенно в колдовском лечении. Еще и в кощунстве. Например, в том, что я устроила театральное действо напротив Казанского собора.

Почему же «полуфанатик-полуплут» столь ретиво ополчился на меня? Вероятно, увидел конкуренцию. Его угрожающие пророчества не сбывались — ни огненного дождя, ни труса (землетрясения), ни прочих бедствий. А два моих прогноза из трех уже исполнились. Да еще он имел неосторожность ляпнуть в конце лета, что, пока «паровая колдунья» не вернется в столицу, новых наводнений можно не ждать. Надеялся, бедненький, что меня сплавили всерьез и надолго. Теперь же или меня удалять, или молиться о наводнении.

Самое неприятное — не так давно проповеди Фотия получили почву. Из Воспитательного дома в Новую Славянку привезли пятнадцатилетнюю девчонку, забеременевшую от негодяя-сторожа. Миша, отложив все дела, провел экспресс-расследование, выявил мерзавца и был беспощаден, но основную проблему это не решило. На этой стадии — только рожать. Девчонке сделали кесарево под наркозом. Увы, Пичугин, полагавшийся на Василису в этом вопросе, ошибся, и несчастная из наркоза так и не вышла…

Администрация Воспитательного дома еще недавно вздохнула с облегчением: меня нет, воруй не хочу. Теперь же была в расстройстве и поторопилась поделиться печальной историей с многочисленными поклонниками Фотия по кладбищенским храмам и часовням. Добровольная агентура «полуфанатика» твердила, что в поместье богомерзкой колдовки теперь и детей стали в жертву приносить. И если колдовку не изгнать, ждать городу еще больших бед, чем в прошлом ноябре.

— Не рассеять ли мне это кубло административными методами? — предложил супруг. Да так задумчиво, что я поняла: ждет моего одобрения.

— Тебе одному за это лучше не браться, — ответила я. — Если Милорадович от тебя бегает, то от меня не убежит. Сама к нему явлюсь, пожалуюсь на оскорбления. И если напрямую не возразит, получу предписание, чтобы архимандрит вернулся в свой новгородский монастырь. Братия по нему уже соскучилась.

— Правда, Мушка, возьмись хоть завтра, — попросил супруг.

Завтрашнее утро началось с неожиданной и тревожной новости. Пришло письмо с Егорьевского завода — от Ивана, мужа Насти. Он выполнил поручение, закупил стройматериалы, нанял ремонтную бригаду, на третий день вернулся, а жены не обнаружил.

Только записка. «Не ищите меня, отвергнутую предательницу и разрушительницу».

Как следовало из письма, Анастасия оставила странную записку и исчезла. Иван, не такой уж робкий и глупый мужик, стал искать супругу официальными-неофициальными средствами. Но ничего не выяснил. Кроме того, что в день исчезновения Насти пропал и самый лихой-знаменитый ямщик в округе, разбойничий приятель и мастер увозить невест без родительского благословения.

Каюсь, несколько секунд я была в ступоре. Потом обратилась к Лизоньке, оказавшейся в конторе — супруг утром отбыл в МВД.

— «Отвергнутую предательницу и разрушительницу…» — перечитала вслух дочка. — Маменька, а не могло так выйти, что какой-то подлец, да все тот же аргентинский граф, прислал ей письмо от твоего имени? Мол, сначала из-за ее поступка нас отправили в ссылку, а теперь она сожгла завод. И, мол, ты ее проклинаешь и знать отныне не хочешь.

— Почему бы и нет, — в прежней растерянности произнесла я. И подумала, что, пожалуй, неизведанной подлянки в запасе у судьбы не осталось.

Конечно же, только узнав о пожаре, я отправила Анастасии подробное письмо. Похвалила за разумные действия, дала советы. Намекнула, что, когда ЧП будет устранено, верну в Питер. Потому как соскучилась — здесь душой не кривила.

Письмо отправилось обычной почтой. Очень возможно, кто-то подсуетился и успел вручить подложное послание с нарочным гонцом. Нервы у бедолаги и так не в порядке. И тут — последняя капля.