Нет, вот именно сейчас ни обманом, ни показухой не пахнет, а уж я этот аромат чую издали. Может, свою роль сыграло и происхождение подвижника Серафима. Он из купеческой семьи, а купецкое лукавство ловлю всегда. Человек ощутил призвание свыше, оставил мир, стал молиться в уединении. Широкая колея к его келье не ведет, посетителей нет, да и следов их посещений не видно.

Да и мишку же не обманешь!

— Радость моя, — обратился ко мне старец, когда вошли в келью, — вижу, что гнетет тебя тяжкая ноша. Чтоб тебе говорилось легче, сам скажу: о трех близких бедах ты предупредила. Да вот предотвратить ни одну не сможешь.

Ну, это-то дело известное, и что полюбовницу Аракчеева зарежут, и что царь умрет, а насчет дуэли…

Стоп, кому это известно? Старец-то учебник истории не читал, а Булгакова тем паче.

— Отче, — спокойно сказала я, — кому суждено умереть, тому и суждено. Мне, да и всем нам, важно, чтобы бОльших бед не было.

И пустилась не столько в исповедь, сколько в рассказ о том, что угнетало меня с прошлой зимы, а на самом деле — с еще более давних времен. Все же обидно понимать, что умные и симпатичные люди или погибнут, или пойдут в Сибирь. Кто навсегда, кто с возвратом через три десятилетия.

Говорила и чувствовала: это единственный человек, кроме моего Миши, который не то что знает все, как случится через три месяца, но предощущает.

— Горько, отче, знать, как будет, но ничего не переменить, — сказала я, чуть не всплакнув. Даже обрадовалась, что Лизонька осталась кормить белочку.

— И мне горько, радость моя, — просто сказал старец. — Все в руце Божией, а нам — только молиться… Да ближнего наставлять, если дано наставить, — добавил, чуть усилив голос. — А тебе, радость моя, дано. Даны тебе знания, как никому другому, и возможность дана. Помогаешь ты людям, хлебом, кровом и врачеванием. Верно, и мне свое врачевство принесла?

— Да, отче, — ответила я, готовая услышать, что молитовка и пост — лучшие лекарства.

— Так и подари, особенно если оно для облегчения костных болей предназначено. Мне пригодиться может для важного дела.

Я не успела удивиться, как старец продолжил:

— Оставь мне лекарства, да и поспешай в имение свое. О многом ты могла бы меня спросить, да и я хотел бы тебя выспросить о многом, но времени нет. Сентябрю уже скоро половина, день короче стал, ночь быстрей приходит, нам успеть надо. Тебе — в свое имение поспешать. Молиться буду о твоем пути — коротком. И о другом — длинном пути. Поспешай, радость моя!

Голос старца стал властным, и я даже прониклась тревогой. Тут в келью деликатно постучалась Лизонька с вопросом: чем кормить барсука и кабанчика, заглянувших в гости к святому Серафиму?

Барсук, кабанчик, хорь и две тетерки были накормлены, причем никто никого не обидел и даже не пытался использовать другого голодающего в качестве пищи. За это время я вручила старцу Серафиму свои снадобья вместе с инструкцией по применению, была благословлена и получила напутствие в дорогу.

— Встретимся еще, радость моя, — сказал на прощание старец. А Зефирка лизнула ему руку.

— Собаку с мишкой усадил, наверное, и вправду святой, — заметила Лизонька, когда мы дошли до экипажей и двинулись в обратный путь.

Я согласилась. Сама же задумалась: почему старец так торопил меня в дорогу, так хотел избавиться от меня? Может, ждет кого с визитом и не желал нашей встречи?

Забавно вышло: я называла свою поездку последним летним путешествием, и по пути к старцу выходило по словам — прекрасное бабье лето, только по раннему закату поймешь, что не июль.

На обратном пути похолодало, заморосил дождик. К счастью, такой мелкий, что дорогу попортить не мог.

То ли подвижник Серафим меня загипнотизировал, то ли было неудобно перед Мишей, но я спешила. Даже в Нижний не завернула. Скорей домой.

Рассчитывала прибыть вечером и, похоже, не ошиблась в расчете. День на дворе, до Голубков три-четыре версты.

Заставила себя подремать. Знаю, какой ворох писем ждет в усадьбе… после объятий с детьми и супругом.

— Эй, человек!

Я пробудилась мгновенно. Выглянула из-за шторки.

Наш экипаж окружил конный отряд, и его предводитель обращался к Еремею. Все как в Польше четыре месяца назад. Только мундиры на верховых непонятные.

— Чего изволите, ваше благородие? — вежливо поинтересовался Еремей.

— Нам в Голубки надо. Правильно едем?

Ох уж эта дремотная расслабленность. Не успела ни испугаться, ни собраться с мыслями, как услышала:

— Да. Через версту направо свернуть, и еще версты три. Там еще одна развилка. Сразу налево — и будете.

Это голосок подала Лизонька. Еремей если и был готов ответить, то тотчас отказался от намерения — барыня говорит.

Предводитель отряда помолчал чуть-чуть, будто пытаясь понять, как относиться к такому источнику информации.

— Благодарю, — наконец сказал он. Послышался учащенный стук копыт — отряд обтек повозку и устремился путем, указанным Лизонькой. В общем-то, верным… Ну, так в Москву из Питера можно и через Псков ехать. В нашем случае — лишние четыре версты.

Я выглянула, посмотрела на удалявшихся конников. Добротная рысь. Если не встретят прямо сейчас того, кто исправит навигационную ошибку, то окажутся в Голубках часа через три.

— Эмма Марковна, поспешить? — спросил Еремей тоном человека, знающего ответ на заданный вопрос. Я кивнула, кнут хлопнул, и лошадки ускорились. Вторая повозка тоже прибавила ходу.

В Голубках мы были через час, уже начинало темнеть. Семейные обнимашки длились минут пять. Потом я сказала супругу о том, что новости поездки позже. Сперва надо принять зловещих визитеров. Зловещих потому, что, как мы уже поняли в этом мире, конный отряд — это признак чего-то неофициального. Государственная полиция пользуется тройками.

— Мушка, нам ли бояться? — спокойно сказал муж. — Догадываюсь, но не будем терять время — разгадка скоро сама к нам пожалует. Давай-ка поиграем в правовое государство, а стрелять будем в самом крайнем случае.

— И Зефирка поможет, — сказала Лиза как полноправный участник разговора. — Она медведя не испугалась.

— О мишке и старце потом расскажу, — пояснила я удивленному мужу. — Солнышко, давай-ка ты будешь ответственной за братьев. Персональное поручение тебе и Зефирке: проследить, чтобы Орловы-младшие, и в первую очередь Александр Михалыч, не залезли в трюм корабля или в подвал.

Сашка, тоже присутствовавший, заявил обиженным тоном, что великая плотина на реке Голубке еще не построена и поэтому никаких кораблей нет, а подвалы здесь не таинственны, как в Кремле. Но был отконвоирован сестрой и Зефиркой, вместе с Алешей, в старую детскую. Павловне был поручен дополнительный надзор.

Мы с Мишей тоже распорядились и насчет дальней разведки, и насчет церемониальной группы встречи, а также приданного ей вооруженного резерва. Заодно велели привести гостиную в максимально празднично-пафосный вид. Лишь после этого выдохнули и позволили себе по бокалу вина и закусочному пирожку.

— В конце концов, чем мы хуже Аракчеева с его дворцом-казармой или твоего сумасшедшего князя Козлова-Ростовского? — проворчал муж, зацепляя на блюде второй пирожок.

— Мы лучше — с нами прогресс, добро и любовь! — согласилась я, поцеловав супруга в щеку и отметив, как тотально он выбрит. Конечно, не черт ради кого, а перед приездом своей любимой и верной.

Мы чуток утомились. Супруг хлопнул пару настоек, а я потребовала по-утреннему крепкого кофе — после дороги всегда в сон тянет. Наконец нам сообщили, что верховые въезжают в Голубки.

Разумеется, их встретили еще у ворот усадьбы, вежливо расспросили и милостиво позволили пожаловать лишь двоим. Поначалу хотели лишь одного пропустить. Так как группа встречающих состояла из пятнадцати самых крепких мужиков с ружьями и рогатинами, пришлось согласиться.