Однако Гира в последнее время выяснил, что он являлся плохим судьей характера — и потому не стал бы так уверенно утверждать в данный момент, что это не было планом Озпина…

Салат сменились супом, затем вторым блюдом, а после этого — еще одним раундом закусок, прежде чем перейти к десерту — но то, что в прошлые дни Гиры заставило бы того улыбнуться, после чего свалиться безобразно на спинку своего стула и, похлопывая себя по животу радостно, вглядеться в Кали, просто пожимающую плечами с легкой улыбкой, словно бы говоря «ничего страшного, я люблю тебя и таким» — не лезло в рот Гиры. Аппетит и наслаждение едой было в данный момент далеко от мыслей Гиры — вместо этого Гире казалось, что все его тело было наполнено мыслями и переживаниями, не оставляющими в нем места для обеда.

Взгляд Гиры поднимался вновь и вновь к Джонатану, сидящему на своем месте, так же едва притрагиваясь к собственной еде, и вновь сползал вниз, только чтобы подняться вверх спустя секунду. В иных условиях Гира бы мог подобрать какое-нибудь забавное сравнение его действиям, что он смотрел на Джонатана подобно робеющей школьнцие — однако в текущий момент все чувство юмора Гиры было выжато из него, замещенное переживаниями.

К чему придет Джонатан? Что сделает Озпин? Стоило ли Гире ждать «разговора» — или сразу же агентов КРСА?

Может быть Джонатан отступит? В конце концов Гира являлся вроде как его другом…

А сможет ли отступить сам Гира?

Было бы слишком глупо, неправильно даже, требовать от Джонатана уступок там, где сам Гира не планировал уступать Джонатану. Ведь Гира не планировал отступать от своего народе в Менажери, от своих последователей и лоялистов…

Но что, если Джонатан заставит меня отступить?

Гира всегда старался поддерживать не только свой образ, но и свою жизнь в ключе честности и неподкупности. Он был сыном своего отца, и, возможно, ему не передался весь ум Ка — Гира всегда считал, что если он будет честен, открыт и несгибаем в своих убеждения — он не посрамит наследства Белого Клыка…

Но Гира уже не был тем самым парнем, впервые прочитавшим свою наполненную эмоциями речь на похоронах Ка.

С тех пор прошли годы — Гира обзавелся друзьями, связями, семьей…

Что, если передо мной встанет выбор — Менажери — или семья?

Гира всегда был уверен в том, что он был человеком, полным если не решительности, то по крайней мере воли — несгибаемой силы духа — но что насчет его семьи? Гира был готов погибнуть ради Белого Клыка — ради тех, кто до сих пор верил в него — но был ли он готов пожертвовать Кали и Блейк?

Его любимая жена, до сих пор терпевшая постаревшего и поднабравшего пару десятков килограмм тюфяка, до сих пор предлагая ему массаж каждый день, после длинных рабочих совещаний? Или его очаровательная дочь, думающая, что она была умнее всех, перебираясь через забор их резиденции для того, чтобы смешаться с простыми людьми…

Гира был верен Белому Клыку, Менажери и всем фавнам — но он был также верен своей семье…

И Гира совсем не хотел узнавать, чему же он был верен больше по итогу…

Гира вновь поднял взгляд на Джонатана, после чего столкнулся взглядом с ним.

На немые мгновения между ними словно бы завязался диалог — длительный обстоятельный диалог без слов, полный невыразимых эмоций, размышлений, аргументов…

После чего Гира отвел взгляд и прикрыл глаза.

Ну же, Джонатан. Пожалуйста…

Что есть… Мир?

Сколь эзотерический и обширный вопрос, Джонатан — мне стоит начать беспокоиться или поздравить тебя?

Нет, просто я…

Джонатан перевел взгляд с бокала шампанского на стоящий перед ним десерт, после чего на бокал шампанского вновь и сделал глоток.

Я не знаю.

Джонатан всегда считал себя весьма знающим и образованным человеком. Может быть не одним из тех, кого называют «гениями» общественность и учителя, но человеком не только неглупым, но и весьма качественно образованным. Джонатан не только обладал всеми теми навыками, которыми должен был владеть любой человек в обществе, вроде письма и чтения, но и великолепно решал тригонометрические уравнения, мог процитировать несколько классических сонетов Шекспира, и, судя по тому, что его правление Гленн не окончилось восстанием, по крайней мере на минимальном уровне разбирался в социологии и экономике.

За время своего правления Джонатан создал несколько революционных изобретений, но и сумел внедрить те, не вызвав неконтролируемой катастрофической реакции государств и народов на его необдуманные шаги.

Иными словами, Джонатан считал себя человеком с весьма значимым багажом знаний — и даже с жизненным опытом — и все же…

Я ничего не знаю.

Джонатану было тридцать лет. Его нельзя было назвать старым, но и назвать его молодым также уже было нельзя — по крайней мере без отметки о том, что он был «относительно» молод. Многие люди к тридцати годам обзаводились семьей — женой, детьми, стабильной работой и начинали задумываться не только о своей выдающейся карьере, но и о том, что последует за ней — кто-то впервые писал завещание, а другие в первый раз, ради собственного интереса, пересчитывали свою вероятную пенсию. Люди начинали мыслить категориями «годов» и даже «десятилетий» а фразы «это будет скоро, всего пара лет» превращались из насмешки в совершенно обыденные размышления…

Каково это, прожив три десятка лет осознать, что ты не знаешь ничего об этом мире?

Джонатан всегда считал, что если он и не знает все об этом мире — то по крайней мере он знает «что-то». Почему небо голубое, почему люди обижают друг друга, почему день сменяется ночью…

Я не знаю ничего.

Однако сейчас, сидя на роскошном балу, в окружении возвышенных элит, многих из которых не дано было никогда увидеть простым людям, видя стоящее перед ним блюдо, что многие люди никогда не смогут попробовать в своей жизни, Джонатан вдруг понял…

Я действительно ничего не знаю.

Всю свою жизнь Джонатан двигался вперед — медленно, постепенно, иногда мучительно — но все же продвигался вперед. Добивался успехов, достигал цели, постигал мир вокруг — и, в конце концов, был вознесен — весьма высоко, туда, куда обычные люди не забирались за всю свою жизнь.

И что теперь?

И вот, теперь он оказался здесь. На вершине этого мира, среди самых могущественных и влиятельных — более могущественный и влиятельный, чем большая часть из элит этого мира — и…

И ничего больше.

Джонатан не знал. Был потерян в текущей ситуации. Словно бы неожиданно одно текущее осознание его состояния, его положения в этом мире, выбило почву под его ногами.

Я ничего не знаю…

Ну, Джонатан, это начало. Я знаю, что ничего не знаю — отличная позиция, отталкиваясь от которой можно так далеко зайти в своих измышлениях…

Если… Если он действительно был готов отказаться от своих планов, то почему? Джонатан не знал, что именно правило сейчас его разумом — он вообще не был уверен в том, что знал когда-либо что-нибудь…

Но что-то ты определенно знаешь, не так ли?

Знал ли Джонатан хотя-бы «что-нибудь»? Определенно он знал какие-то вещи, но ни одна из этих вещей не отвечала на те вопросы, что стояли сейчас перед ним… Или, точнее, он не знал даже, стоял ли сейчас перед-ним какой-нибудь вопрос.

А что ты знаешь сейчас, Джонатан? Что ты знаешь?

Джонатан нахмурил брови, стараясь подобрать в дальних уголках своего разума ответ на этот вопрос. Что он знает сейчас? Что он знал всегда? К чему он стремился всю свою жизнь?

Я хочу быть хорошим человеком.

Мысль. Первая мысль за долгое время, первый факт, всплывший на поверхность его разума за все это время, первая мысль за которую он ухватился.

Я хочу быть хорошим человеком.

Слова, с которых началось, наверное, построение всей его личности. Старик… Годы обучения… Далекая Земля… Все это казалось для него сейчас полузабытым сном из прошлой жизни.