– Точняк, – Лёха лезет в холодильник и достаёт оттуда пучки с зеленью. – О, помню, Сенька выращивала такой лук на окне.

– Правильно говорят. Можно вывезти девушку из деревни, но деревню из девушки – нет, – язвит блондин.

– Лучше замолчи.

– Ну а чё, не правда разве?

– Не ругайтесь а, – массирую виски. Голова болит адски.

– Так. Я сам травой займусь, а то придётся потом салат с ветками жрать.

– Помой её для начала.

– А то ж я без тебя не знаю, – раздражённо цокает языком Галдин. – Мы точно всё туда кинули? Соображайте.

– Вроде да.

– Осталось посолить и заправить.

– Свали на хрен от кастрюли, белобрысый! С тебя капает как со свиньи! – возмущается Лёха и отгоняет его подальше от стола.

– У меня плохая свёртываемость или как там это называется, – Эмиль откручивает кран и подставляет палец под воду. – Богданыч, у тебя на хате есть бинт или пластырь?

Соображаю.

– Блин, наверное, нет.

– Дерьмово.

– В холодильнике стоит перекись.

– Сойдёт.

– Чё? Падаешь в обморок, немощный? Теряешь сознание?

– Заткнись.

– Вызываем скорую?

– Очень «смешно», – нахмурившись, цедит пострадавший.

– Кстати, его выперли из дома, – делится Лёха последними новостями.

– Это из-за меня? – поворачиваюсь к блондину.

– Никто меня не выгонял. Просто мать пока не в настроении, учитывая обстоятельства, – усмехается тот.

– Ещё раз спасибо тебе, – с благодарностью смотрю на друга.

Согласитесь, не каждый пойдёт против своей семьи.

– Завязывай. Уверен, на моём месте ты поступил бы ровно также, – отзывается он, печатая что-то в своём телефоне.

– А Миронова в курсах про то, что ребёнок не твой? – Галдин чешет нос и на нём остаётся укроп.

– Я говорил ей ещё тогда, что с Элей в ту ночь не спал, – выковыриваю из блистера леденец для горла.

– Не поверила?

Молчу, а молчание, как известно, знак согласия.

– Не, ну девчонку, так-то, тоже можно понять, – ожидаемо, встаёт на защиту Оли. – На вечеринке ты был. Вместе вы в спальне находились. Да и репутация твоя, Сухоруков…

– Обойдёмся без анализа? Неважно уже. Проехали.

Мну пальцами блистер. Опять заводиться начинаю по новой.

– Она просто мелкая еще, Богданыч. Ты не забывай, что ей всего восемнадцать.

– Вот и пусть встречается со своими сопливыми ровесниками, – откидываюсь на спинку стула и беру спрей для носа. – Ни забот, ни хлопот, ни прошлого. Не готова она к нормальным взрослым отношениям.

– А сам-то давно перестроился? – не упускает возможности подколоть.

– По-моему я уже доказал всё за этот год.

– Вот с этим я согласен, – поддерживает меня Эмиль.

– К слову, про ровесников... Этот её однокурсник, ботаник в очелах, прям активизировался не на штуку, когда ты перестал маячить на фоне.

– В смысле?

– Цветы девчонке припёр недавно.

– Какой-нибудь стрёмный веник? – фыркаю пренебрежительно.

– Я не присматривался. Хризантемы вроде.

– Плевать. Флаг ему в руки, – нажимаю на дозатор и слишком глубоко вдыхаю лекарство.

Козлина. Мало я ему по морде съездил!

И Оля тоже хороша… Уверяла, что с этим додиком просто дружит.

– Цветы взяла? – интересуюсь, прокашлявшись.

– Тебе ж плевать, – угорает с меня Разумовский.

– Да или нет? – мрачно переспрашиваю, ощущая как в груди печёт от ревности.

– Нет. Букет она не взяла.

Самодовольно хмыкаю.

– А чё так?

– Мне ж откуда знать.

– Отличная вышла бы пара.

На пять с плюсом.

Пацаны ржут.

– Всё. Трава нарезана. Заправляю наше творение майонезом, – торжественно сообщает Лёха. – Вашу мать, кто стругал морковку? Что за жесть? Такие кусьмяры.

– Нормально она порезана, – обиженно ворчит Эмиль.

– Так и думал, что это ты. Богдан, ты видел, как он при чистке яйца изуродовал?

– Они всё равно под нож пошли, какая разница?

– Ты рукожоп, признай. Посмотри, как криво гирлянду повесил.

– Повесил бы сам.

Они, уже по старой-доброй традиции, принимаются активно спорить и пререкаться.

Это могло бы быть надолго, но внезапно раздаётся трель дверного звонка.

– Ты кого-то ждёшь?

Напрягаю память. Отрицательно качаю головой.

– Странно. Для доставки жратвы рановато…

– Я открою, – Разумовский убирает телефон в карман и направляется в прихожую.

– Я с него офигеваю. Вообще к жизни не приспособлен, Царевич.

– У тебя живёт сейчас? – предполагаю с ходу.

– Ага, но скоро я его выкину. Шмотьё своё брендовое везде разбрасывает. Грязные носки и тарелки по всей квартире оставляет. Вчера чуть не залил соседей, набирая себе ванную с пеной, – жалуется он, вздыхая.

– Пусть ко мне переезжает.

– Куда? В однушку? Прикалываешься? Ему ж отдельная принцесскина спальня нужна.

Смеюсь.

Принцесскина спальня…

– И рота обслуги. А, о!

– Чё?

— Вспомнил кое-что. Ещё к Оле Игнатов опять подваливал, – продолжает исправно отчитываться Лёха. Хотя никто его об этом не просил.

Игнатов… Вот падла!

– Болтал с ней после матча, в которой участвовала наша женская сборная.

Подгорает, признаю.

Они там совсем страх потеряли в моё отсутствие?

– Улыбался как полудурок. Флиртун недоделанный.

Не отгребал давно? Подрихтовать ему улыбку может?

– Эу… Богдан, алё. Что с лицом?

Очевидно, мой фэйс выдаёт всю палитру чувств, которые я испытываю.

– Больше ничего про Неё не говори мне.

– Ладно, как скажешь, – друг пожимает плечом. – Что решил в итоге?

– Что ставлю точку и желаю Оле удачи.

– Может, не стоит рубить с плеча, дружище?

– Если нет доверия, толку не будет.

– И что? Прям забыть её хочешь?

– Да, хочу. Надоело всё к чертям, – бросаю устало и тянусь за салфетками. Чисто интуитивно поднимаю взгляд и охреневаю. Потому что в дверях кухни стоит Миронова. Однозначно услышавшая наш диалог…

– Опа-на… – присвистывает Лёха, разительно изменившись в лице.

Выключает звук на телеке и прокашливается.

Тоже понял, что мы лоханулись.

– Привет, парни, – раскрасневшаяся с мороза Оля переводит взгляд с меня на Галдина. – Что там у вас? – кивает на кастрюлю.

– Оливье. Красиво получилось, да? – нахваливает наших рук творение.

– По-моему, перебор с майонезом, Лёш. Не обижайся, но с таким количеством получится не салат, а окрошка.

– Твою дивизию… Много выдавил, – озадаченно чешет затылок.

– Перемешать не успел, так что ещё не всё потеряно.

– Думаешь? – закусывает губу.

– Да. Просто убери ложкой лишнее, – подсказывает девчонка.

– Ща, – татуированный с энтузиазмом принимается за дело.

– А теперь оставшееся размешивай. Нормально будет.

– Оль, у тебя случайно нет пластыря? – в кухне появляется Эмиль.

– Есть, – она лезет в сумку.

– О, отлично. Ну хоть у кого-то.

– Что у тебя с рукой? – уставившись на заляпанную рубашку, спрашивает она испуганно.

– Ерунда.

– Точно? – её голос выражает сомнение.

– Не парься, Миронова. Это так… Небольшая производственная травма.

– Порезался?

– Ему опасно давать любые колюще-режущие предметы, – насмешливо фыркает Лёха. – Покалечится, сто процентов.

– Заткнись.

– Держи.

– Спасибо, – Эмиль надрывает упаковку и обматывает пластырь вокруг пальца. – От души!

Фея, блин.

Только появилась, а уже успела спасти салат и истекающего кровью Разумовского.

– Надеюсь, в салате нет твоих ногтей? – кривится Лёха.

– Ребята потом нам расскажут, – забирает со стола брелок от своей тачки. – Поехали, расписной.

– Куда? – искренне недоумевает тот.

– Куда-куда, в Сосновый Бор.

– Подожди, но мы же решили остаться… – зыркает на друга, недоумевая.

– Нас ждут. Погнали, придурок, – отбирает у того ложку и сам пробует салат. – Ништяк.

– Я чёт не догоняю? А Богданыч? У него ж температура тридцать девять и два. Мало ли что!