Номер Один: «Да сто пудов. Комиссию ж итак собирали на прошлой неделе. Испытательный срок дали типа. Оценки исправить и поведение»

Семака: «Исправила…»

Крис: «Что там у вас произошло?»

Номер один: «Авдеев – лох. Баба навтыкала»

Ерохин: «Зослужил»

Modnitzza: Поддерживаю! (злой смайл)»

Крис: «РЕБЯТ??? АУУУ!!!»

Толя: «Не фиг прогуливать!»

Крис: «Я болею вапщет! Мать банки вон ставит. Чё с Авдеевым, колитесь???? (знак мольбы)»

Семака: «Слишком весело провёл свой др»

Вова Бобёр: «Отпразновал, так отпразновал…»

Тома: «ОтпразДновал, неучь»

Ира Кривонос: «НеуЧ пишется без Ь знака»

Семака: «пхах))))»

Цыпа: Миронову жалко.((( Сидит, лица на ней нет»

Modnitzza: «Ты дура? Она ж это прочитает!!!»

Цыпа: «И чё? Выражаю женскую солидарность. Авдеев – козёл»

Ерохин: «Жилеть надо не Олю, а его. Дебил»

Ира Кривонос: «жАлеть. Проверочное слово жАлость»

Крис: «БЛИИИИИИН! ОФИГЕЕЕЕТЬ! Я ток что увидела этот трындец в другой группе. Миронова, прими мои соболезнования (грустные смайлы и разбитое сердце)»

Где-то тут я удаляюсь из группы. Не потому что обижаюсь на ребят, а потому что просто не хочу видеть эти сообщения.

Жалость – точно не то чувство, которое мне нужно. Да и в женской солидарности я как-то особо не нуждаюсь...

*********

Выбрав траекторию, бью ногой по мячу.

Ерохин снова пропускает. Лупит по деревянному полу спортзала руками и выдаёт пару-тройку забористых ругательств.

– Семь два. Ееее! Мы выиграли! Разнесли фактически! – орёт Борька.

– Только потому что за вас играла Миронова, – недовольная итогом игры Семакина сдувает прядь волос со лба.

– Да, наш Роналду сегодня в ударе.

– Красавчик, Оль, – отбиваем с мальчишками друг другу пять.

– Через три минуты звонок. Дуйте переодеваться, – громко объявляет физрук.

– О, ребят, Соколов вернулся, – Ритка показывает пальцем в сторону двери.

– Димон, ну чё там?

– Где Авдей?

– В медпункте зализывает раны.

– Почему вас так долго не было?

– А с Сенькой что?

– Директриса сильно вас песочила? – одноклассники тут же налетают на него с вопросами.

– Хреново всё, – выдаёт он «ёмко».

– Ну говори уже, давай! – психуя, торопит его Цыплакова.

– Одиннадцатый класс, вы чего там столпились? Я же сказал, чтобы шли переодеваться! – недовольно гаркает Евгений Александрович.

– Пошли, – девчонки тащат Соколова в раздевалку и уже там повторно припирают его к стенке.

– Колись, чё там было!

– Харэ душить меня, Семакина! – сбрасывает с себя её руки. – Короче, предков Бриж вызвали. Пришла матушка. С бодуна конкретного.

– Соколов, – выразительно на него смотрю.

– Ну… Мне так показалось, – исправляется он, встретившись со мной взглядом.

– И?

– Я подслушал маленько…

– Да рассказывай уже! – галдят ребята.

– Тшшш!

– Плохи дела, – продолжает говорить загадками.

– Выражайся конкретнее, Соколов, иначе я тебе наваляю! – Семакина угрожающе сдвигает брови к переносице.

– Давай-давай. И вышвырнут тебя, как Сеньку.

– Чего?

– Того. Выгоняют её. Теперь уже точно.

У меня от этой новости сердце замирает, переставая стучать.

– Экзамены через четыре месяца, зачем исключать? – расстроенно бормочет Боря.

– Пугают может? – предполагает Семакина.

– Ни фига. – Дима отрицательно качает головой. – Личное дело, вроде как, готовят к выдаче. Классухе нашей поручили.

Нет-нет-нет!

– Оль, ты куда? – кричит мне кто-то в спину.

– Миронова!

Не отзываясь, поднимаюсь по ступенькам. Пересекаю спортзал и выхожу в коридор как есть, одетая в мальчишескую футбольную форму.

Не должны Сеньку выгонять из школы! Не имеют права! Как же так?

Звонок звенит как раз тогда, когда я добираюсь до административного крыла. Делаю вдох-выдох и стучу кулаком по двери.

– Войдите, – командует директриса.

– Здравствуйте, Елена Моисеевна, – смело вхожу к ней в кабинет.

– Что за вид? – поджимает она губы и, вздёрнув бровь, смотрит на меня из-под очков с толстой оправой.

– У нас была физкультура.

– Ты по какому поводу пришла, Ольга? – осведомляется строго. – У меня экстренное совещание вот-вот начнётся, – убирает пудренницу в сумку и складывает ладони в замок.

– Ясно по какому, – закатывает глаза Степанцова, сидящая напротив Дубовской.

– Я по поводу Есении Бриж. Не выгоняйте её из школы. Пожалуйста.

– Так…

– Очень вас прошу. Мы подтянем её по учёбе, и вести она себя будет хорошо, – обещаю я, ощущая тугой ком, вставший в горле.

– Этот вопрос уже решён, – категорично объявляет директриса.

– Нельзя выгонять её из школы. Вы же знаете, какая там ситуация в семье. Её родители…

– Миронова! – рявкает Степанцова.

– Пожалуйста. Не надо. Ей итак очень тяжело.

– Прекрати эти свои манипуляции, Миронова!

– Вы не должны с ней так поступать.

– Будешь рассказывать, что и кому мы должны? А о своих обязательствах вы помните? Сколько предупреждений было? Совет по профилактике! И не один!

– Она исправится. Слово даю, ручаюсь. Елена Моисеевна…

– На выход, Миронова, – директриса поднимается из-за стола и поправляет пиджак.

– Сеня из-за меня на Авдеева набросилась! Она просто не сдержалась, извините.

– Просто не сдержалась? Ты так это называешь?! – возмущённо восклицает завуч.

– Вы ей жизнь ломаете! Куда она пойдёт? – вытираю щёки тыльной стороной ладони.

– Об этом Есении нужно было думать раньше. Мы неоднократно давали ей шанс.

– Верно, – поддакивает коллега.

– Но…

– Всё, иди, разговор окончен, – Дубовская подходит к зеркалу, отмахнувшись от меня словно от назойливой мухи.

– Елена Моисеевна…

– Марш на урок, Миронова! – выразительно стреляет глазами Степанцова.

– Ну чего же вы такие бессердечные?!

– Я не пойму, мне деда твоего пригласить в школу? – цедит сквозь зубы.

Постояв в кабинете ещё несколько секунд в ожидании снисхождения, ухожу ни с чем. Вернувшись в раздевалку, переодеваюсь, не реагируя на вопросы одноклассников. Благо, они быстро считывают моё настроение и отстают, позволив остаться наедине с собой.

– Миронова…

Поправляю свитер и зажмуриваюсь, чтобы посчитать про себя до пяти.

Один. Два. Три. Четыре. Пять.

– Оль…

Вот даже голос Его мне сейчас глубоко противен.

– Я задел тебя? Сильно больно?

Сильно ли задел. Больно ли мне… Речь про тот его агрессивный выпад, но для меня эта фраза несёт другой смысл.

Молча запихиваю в сумку форму.

– Оль…

Застёгиваю молнию.

– Алё! – раздражается в связи с тем, что я не отвечаю, и пытается развернуть к себе.

– Не трогай меня! – скидываю его руку и зло смотрю в расцарапанное лицо. – Вообще ко мне не приближайся. И не говори со мной. Ясно?

– Давай объяснюсь, – пропускает пальцы сквозь пряди волос. Опускает глаза. Якобы стыдно.

– Объяснишься? Авдеев, ты нормальный?

– Оль, ну прости! Клянусь, это вышло случайно и ничего не значит. Люблю-то я тебя, – заявляет он мне на полном серьёзе.

Смеюсь. Звонко, до эха, отскакивающего от стен.

Любит он. Забавно…

Его, спящего, снимала на свой телефон Кэт.

Его и себя.

Они лежали в его постели под одеялом. Я по ковру и обстановке комнаты это поняла.

– Вообще-то, ты сама со мной рассталась в тот вечер, – выдаёт Никита в свою защиту.

– Надо было сделать это гораздо раньше, – закидываю сумку на плечо. – Например, тогда, когда тебя впервые увидели у её дома. Ладно, уже не имеет значения. Удачи тебе, Никита. С Кэт или с кем-то другим, – хочу уйти, но он меня останавливает.

– Ну сама же виновата, что так произошло. Сколько ты меня морозила?