Нас обволакивают звуки музыки, огоньки вспыхивают на ее платье. Жжение внутри меня проходит, словно его и не было. А с ним уходит и мой гнев от того, что я не могу себе позволить обнять ее.

– Думаешь, я не понимаю, что от меня зависит? Думаешь, такое можно забыть? Я вижу их каждый раз, стоит закрыть глаза, Селли!

– И ты здесь. И танцуешь. А мне только стало казаться, что ты не такой никчемный человек, каким тебя считают.

Невероятно, что после всего пережитого она такого же мнения обо мне, что и сестры, – не достойный своего места и привилегий. Больно признать, но она, кажется, права.

Я держу удар, пожимаю плечами и привычно улыбаюсь. К счастью, музыка достаточно громкая, чтобы скрыть интонации.

– Что ж, это твоя первая ошибка.

Она медленно выдыхает и расправляет плечи.

– Ты говорил, что хотел бы иметь возможность поговорить с отцом. Что бы, интересно, он сказал тебе сейчас?

Невольно делаю шаг назад, грудь сдавливает так сильно, что, кажется, я больше никогда не смогу вздохнуть. Звуки музыки внезапно отдаляются, я не замечаю вихри огоньков над головой.

– Думаю, он был бы разочарован, – шепчу я, отчасти надеясь, что в шуме моих слов не разобрать. Впрочем, меня не очень это заботит. Селли меня не слышит. Она стоит неподвижно с таким лицом, будто только что выстрелила в меня, сама не понимая, как нажала на курок.

Она открывает рот, собираясь что-то сказать, глаза распахиваются шире.

– Нет, я не…

– Не надо, – прерываю я. – Не надо сожалеть о сказанном. Ты права. Я один во всем виноват. Из-за меня они все мертвы. Из-за меня может начаться война… Все из-за меня… Моя вина.

От этого я бежал сегодня вечером. От этого, и от необходимости принять, что я скоро расстанусь с девушкой, благодаря которой выжил, которая понимает меня так хорошо, будто видит насквозь.

У меня столько сил и мыслей занимала наша пикировка, что до сегодняшнего вечера у меня не было времени осознать, что вскоре мы расстанемся, и я больше никогда в жизни ее не увижу.

Всего час назад я сделал для нее маленький бумажный кораблик – только для того, чтобы напомнить себе о неизбежности близкой разлуки. Сейчас, несмотря на все оскорбительные слова, я мечтаю обнять ее и расслабиться.

Жаль, что она этого не хочет. Неудивительно, ведь из-за меня она потеряла всех и все, чем дорожила в жизни. Будь я на ее месте, не смог бы даже смотреть на себя.

– Все они умерли из-за меня, – медленно повторяю я.

Я не знал и не знаю иного способа избавиться от мыслей, кроме этого единственного, потому я здесь. Самой большой радостью для меня было бы танцевать с Селли этим вечером.

Наши взгляды еще прикованы друг к другу, музыка доносится до меня, будто издалека, люди и огни видятся размытыми. Я неотрывно смотрю ей в глаза, поэтому вижу, что она сдается. Мои слова повисают в воздухе.

Они все мертвы.

Всего пару мгновений я вижу в ее глазах все, что она держала внутри, а потом она оказывается в моих объятиях. Не знаю, кто сделал шаг навстречу, я или она, но мы опять рядом, как недавно в лодке «Крошка Лизабетт», держимся друг за друга. Она – моя спасательная шлюпка в море жизни. Голова ложится мне на плечо, я прижимаю Селли к себе, не пытаясь успокоить. Плечи ее сотрясаются от рыданий.

А ведь сегодня я бежал именно от этого. Не только от того, что сделал сам, но и от постоянной необходимости видеть, чего ей стоило это выдержать.

Мы молчим и слушаем, как музыканты начинают играть новую мелодию, и толпа на танцполе движется уже в другом ритме.

Парень, купивший мне выпить, подмигивает из-за спины Селли и салютует, поднимая бокал. Видимо, понимает, что лишился моей компании на вечер. Он прав, хотя все совсем не так, как он думает.

Я не могу и не хочу отпустить ее, поэтому обнимаю, а она рыдает у меня на плече. Недавнее стремление сбежать в ночной клуб от проблем видится мне, как и ей, безнадежно глупым. Нигде не спрятаться от того, что я сделал. Завтра я буду плыть домой на корабле посольства, и Селли уже не будет рядом.

Прозвучала еще пара песен, прежде чем она поднимает голову. Свет играет в слезинках на ее щеках, они сверкают так же ярко, как бусинки на платье, как огоньки зеркального шара под потолком. Я осторожно провожу кончиком пальца по веснушчатой скуле, стирая слезы.

– Извини, – бормочет она, не поднимая глаз и не желая встречаться со мной взглядом.

– Слишком много извинений. – Я склоняюсь, и мы соприкасаемся лбами. – Сколько бы я ни принес, их будет мало, – тихо добавляю я. Эта боль останется со мной навсегда.

Я вижу, как Селли предпринимает огромные усилия, чтобы взять себя в руки, и она собирается – она очень сильная.

У меня есть всего секунда, потом ее доспехи будут восстановлены. А я так сильно хочу…

– Можно тебя поцеловать? – шепчу я, кажется, действительно лишившись рассудка.

У нее перехватывает дыхание. Она поднимает на меня глаза и замирает. Мгновение превращается в вечность. Только огоньки по-прежнему резво пляшут на ее лице.

– Леандер, – шепчет она в ответ, – я не могу.

Внутренности стягиваются в тугой до боли узел. Пожалуй, впервые в жизни я понимаю, что не в силах совладать с лицом.

– Да, конечно. Мне не стоило, раз ты не хочешь…

– Нет, – перебивает она, рука на моем плече напрягается. Мое сознание, все ощущения сосредотачиваются на этой ладони, на кончиках пальцев, давящих на тело через ткань рубашки. Она тяжело сглатывает, щеки наливаются краской. – Я хочу.

Слова едва слышны из-за грохота музыки, но каждый звук эхом отдается в моей голове. Меня сковывает шок. Надежда, тоска, желание – они рвутся наружу. Каждое чувство хочет опередить остальных, как лошади, только сорвавшиеся со старта на ипподроме. От этого в горле встает комок. И тут появляется тревога и легко обгоняет всех.

– Если так, почему же мы не можем?..

– Тогда все будет еще хуже. Завтра.

Я готов спорить, но выражение ее лица напоминает, скольких она уже потеряла. Мать, отказавшуюся от нее сразу после рождения. Отца, который ушел на север, даже не подумав о ней. Корабль – ее единственный дом, и команду, которая была ее семьей. Никого больше нет рядом.

Ушли все, кого она любит, и завтра я тоже уйду. Я подарил ей бумажный кораблик и дал слово, что у нее скоро будет настоящий, надеясь в глубине души, что она отвергнет предложение, скажет, что мечтает о другом.

Глупо думать об этом, даже просто в мечтах.

Я лишил ее всего и не имею права просить о большем. Единственное, что у нее осталось, – это море, его я не стану лишать.

Я растягиваю губы в улыбке, ставшей ей хорошо знакомой, и отпускаю, оставляю там, где ей будет лучше.

– Ты выглядишь потрясающе. Нельзя, чтобы все старания пропали зря, поэтому я все же рискну научить тебя одному танцу. А потом вернемся из этого рая обратно в наш ад.

Селли улыбается в ответ и позволяет взять себя за руку. Узоры на моих руках оживают, словно вступает в дело магия. Ее же, толстые, лишенные утонченности, теперь спрятанные под кружевом, молчат – если не знать, что они есть, никогда не догадаешься.

Селли смотрит на юбку платья, переливающуюся при каждом движении.

– Я подумала, что понравлюсь тебе больше в этом наряде.

Мне с трудом удается сдержаться, не податься вперед и не прижаться к ее губам. Вместо этого я лишь слегка сжимаю ее пальцы. Правда в том, что дело совсем не в платье, хотя в нем она очень красивая, а в том, какая она на самом деле.

– Знаешь, – говорю я, глядя прямо в зеленые глаза, – больше всего ты нравилась мне в море, вся покрытая солью.

Сейчас мне ничего не хочется так сильно, как прижаться к нему и целовать, чтобы он перестал болтать.