— Извините меня.

— На «ты», Женя! На «ты». Блядь, противно.

— А Вы не могли бы не выражаться? С нами в салоне очень маленький ребенок, — оборачивается и, кажется, подмигивает Святу, — он ведь все понимает — дети тонко чувствуют тон голоса и резкую подачу слов. Грубость, жесткость, откровенный мат и ругань… Жан-Жак Руссо в своем трактате «Эмиль, или о воспитании» говорил…

Я рот от изумления открыл:

«О, просто охренеть! Будет очень интересно! Твою мать! Только б я себя сдержал…».

— Как скажешь, чика! — на несколько секунд замолкаю, а потом вдруг с не пойми каких херов выдаю. — Прости, пожалуйста.

А перед ней за что я извиняюсь? Или у меня — это устоявшийся рефлекс, или я с походом, типа прими-ка в дар, там дальше видно будет, шоколадочка, за что! Я типа тот еще сундук с секретом, да?

— Вау! Ты живешь на пятнадцатом этаже? — она перегибается через перила на балконе, а я окаменевшим, соляным, столбом стою. — Эге-ге! Лечу! — и расставляет руки в стороны.

— Ты не могла бы так не наклоняться? — шепчу и прикрываю глаза. — Женя…

«Я тебя не удержу, не удержу. Что же ты делаешь? Не отпускай, не дергай, да не толкай… Слышишь? — Пошел на х. й, идиот! — Антон! — Нет! Серый, просто отпусти меня!».

— Женя, я прошу! — немного повышаю голос.

— Круто! Весь город на ладони.

— Жень, пожалуйста, подойди сюда.

— Ты, — оглядываясь назад, на улицу, практически на носочках приближается ко мне, — боишься высоты? Закрыл глаза, дрожишь… Сергей?

— Есть немного, — натянуто ей улыбаюсь, приоткрывая один глаз, — не будем об этом. Хорошо? Договорились?

— Да-да. Просто я не совсем понимаю, зачем так высоко забираться, имея в этом направлении проблемы? Просто голова кружится или совсем все грустно и печально? — осекается, заметив мой жалкий взгляд.

— Там кухня, — пропускаю ее вперед и аккуратно прикасаюсь к открытому локотку.

Ах, черт! Ожог! Горячая какая! Словно чем-то раскалена! Или это я тупо остываю! Бр-р-р-р! Херня какая-то!

— Чем ты его кормишь? — чика осматривается в просторном помещении, подходит к газовой плите, встает на цыпочки, похоже, ищет детские смеси, проводит пальцем по столешнице, а идеальная чистота ей в ответ «Привет!» скрипит.

— С кормежкой проблем пока нет. Жена брата, Ольга, отдает нам свои так называемые излишки.

— Сцеживает молочко? — тихонько уточняет. — Ребеночку повезло.

— Я не в курсе, Женя, как это все называется. Мне нужно знать только то, что в районе восьми ноль ноль утра я должен быть без опозданий в доме братца с пустой стерилизованной тарой и ждать официального выноса свежего молока. Такая вот импровизированная грудная кухня имени Алексея Максимовича Смирнова.

— Алексей Максимович это кто?

— Старший брат, старший и любимый сын той «самой Смирновой». Ольга, иногда ХельСми, иногда кружок — его жена. Там две племяшки подрастают, Ксюха, Даха, внучки великолепной… — и тут же затыкаюсь, поймав ее уничтожающий взгляд.

— Я могу сварить ему манную кашку. Если ты, конечно, не возражаешь?

— У меня нет его медкарты, я не знаю аллергический статус Свята…

— Сергей, ребенку семь месяцев!

— И что?

— Мои младшие братья в таком возрасте прекрасно употребляли так называемую бурдычку* и даже со сметаной. У мамы через месяц после их рождения не стало молока.

— Братья?

— Трое! Представляешь, сразу и одновременно!

— У тебя есть…

— Три младших брата, Мигель, Хосе и Анхель Рейес. Тройняшки, семнадцать лет разницы, такое трудно уложить! Я старшая защитница-сестра! — и тоненько хохочет.

Как пастушья дудочка голосом играет… Спокойно, «Серый», что за дела?

Похоже, отошла кубиночка! Согрелась, чика! Или это мой пятнадцатый этаж с ней так эйфорично играет. Мне кажется, мы с ней поладим! Отхожу от наваждения, посматриваю на наручные часы — время делать деньги, «СМС». Возможно, тебе и секс со Снежанкой перепадет сегодня — пока кубинка будет Свята развлекать, ты, братец, с ветерком оттянешься на даме! А то как-то очень больно… Похрамывая от тяжести в штанах, с дебильно плотоядной улыбкой, подхожу на выход:

— Я погнал, чика! Святик, пока-пока! Женя, не скучай…

*чтд (сокращ.) — что и требовалось доказать. Общепринятое сокращение в математике;

*бурдычка (народн.) — борщовая юшка, с перетертыми овощами — свекла, картошка, лук, морковь, болгарский перец, но без капусты (Только не для повторения и экспериментов! Но мне — личный опыт… Круто заходило! А главное, все натуральное! Опять же, прошу учесть, что это не для рекомендаций!).

— Привет, Сережа.

Лиза, Элизабет, маленькая Лиззи… Девять дней, как по канону, а ведь я уже стал основательно вытравливать из памяти и забывать ее.

— Кто она? Вы знакомы? — Снежана, ох, как ни кстати, задает вопрос. — С этой девушкой? Серж…

Затягиваюсь никотином, прищуриваюсь, непроизвольно скалюсь и через нос вытягиваю дым:

— Лиз, ты пришла на мое выступление? — сиплю сквозь зубы. — Не сказал бы, что мне приятно, но что уж тут поделать… Общественное заведение! Милости просим!

— Было очень круто. Мегакруто! Ты молодец и у тебя отлично получается. Это талант! Ты…

Такой хороший и классный гад? Да?

— Спасибо. Что-то еще? — стряхиваю пепел и той же рукой с сигаретой тянусь за стаканом яблочного сока. — М?

— Мы, — она переводит взгляд на Снежок, потом обратно на меня, потом опять меряется буферами с клубной леди, — могли бы с тобой где-нибудь приватно поговорить? Сереж?

— О чем?

— Мы ведь, — замолкает и опускает голову, — не расстались? Это не конец? А? Ты меня не забыл? Я даже не знаю, что еще сказать… Давай на секундочку выйдем. Хотя бы вон туда, — куда-то в неизвестном направлении, в чрезвычайно неопределенную сторону, мотает головой.

О! Чудесный расклад — именно такой, как я люблю. Ну что, подруга, тебе присвоим номер «шесть», а ей — оцениваю взглядом нынешнюю даму — пожалуй, «семь», еще три позиции вакантны — наверное, все же до конца года доберем на двузначное круглое число.

— Лиз, иди домой, малыш, — настойчиво ей рекомендую.

— Сергей, пожалуйста, давай поговорим наедине, — жалобно выпискивает просьбу. — Прошу тебя. Тут же есть какие-нибудь приватные комнаты, гримерки, подсобки или кулисы? — осматривает взглядом полутемное накуренное помещение. — Или пойдем тогда в туалет?

Этого мне только не хватало! Та самая неувядающая классика жанра — мрачный андеграунд, обкуренная рок-звезда и визжащие девчонки-группи:

«Возьми меня! Меня! Меня!».

Что-то как-то не по себе — только бы как миролюбивый Леннон* на закате не уйти! Что ей надо от меня? Все уже как будто выяснили, кое-кто сделал даже зарубки на будущее, так сказать, опытную сетку обновил! Теперь-то что не так? Что еще? Я так от этих «брачных» склок отвык. С неохотой и откровенно скучающим и пренебрежительным видом поднимаюсь с насиженного места, высоко задираю колени — очень бережно и элегантно переступаю через сплетение ног, раскинутых сумбурно под столом, юркой змейкой просачиваюсь между пацанами и случайными бабами, подхватываю Элизабет за острый локоть и веду к служебным помещениям.

— Что ты хочешь? — разворачиваю и впечатываю гибкое тело в небрежно окрашенную в зеленый цвет стену. — Ну? Я жду.

— Ты чего? — как кукла хлопает глазами.

— Лиз, давай без вот этих дебильных вопросов: «Чего я, когда я, кто я, что я, что мы, расстались, развелись, разбежались или снова вместе, как ничего и не бывало?». Еще раз повторить? Чего надо?

— Ты мне не звонишь…

— Все?

— Разве этого мало? Сереж, я думала, что ты остынешь и наберешь мой номер — мы поговорим, обсудим все, помиримся. А? Я не знаю… Ты как-то резко оборвал контакт.

Да ты что! Господи! Юные девицы — Вселенское неотвратимое зло. Она прикидывается идиоткой, что ли? Или накурилась, напилась — очередной заскок-приход?