Упирается ладонями в грудь и, как штангистка пытается меня «толкнуть». Надорвешься, детка! Лучше расслабься и наслаждайся! Удовольствие уже в пути — вот-вот желанная разрядка мозг накроет. Еще немного потерпи!
— Закрой глаза и не смотри! Не смотри сейчас… Лиза, у тебя там, блядь, так тесно, узко… Раздвинь пошире ноги и ко мне ближе, блин, вперед. Еще немного. Отпусти себя, сладкая, и двигайся со мной. Ну…
— М-м-м! — смиренно опускает руки и отворачивает в сторону лицо.
«Ничего такого, Серый! Всего лишь долбаное селфи на двенадцатом этаже — потешим публику и Катькиных подписчиков! — Слезай оттуда! — Не ссы, товарищ лейтенант! — Я сдаюсь! Слышишь? ТЫ ВЫИГРАЛ! — Иди сюда! Становись рядом и улыбайся в камеру, гандон!»
Поднимаю голову и фиксирую свой взор на мягком, словно стеганном, изголовье огромной кровати — еще-еще-еще! И…
— Твою мать! — еле успеваю выскочить из Лизы, с чавкающим и хлюпающим звуком, словно похотливое животное, ладонью сжимаю у головки член и спускаю на дергающееся женское бедро густой белковый концентрат. — Круто! Ш-ш-ш, с-с-с! — облизываю губы и из-под ресниц рассматриваю ее реакцию. — Ты как, моя умница?
Она молчит, лишь пальцы одной руки прикладывает ко рту, кусает их и куда-то в сторону задушенно рычит:
— Ничего не поняла, потому что, — подбирает тщательно слова, — было больно, больно, больно, неприятно! А ты доволен, гад? Что дальше?
— Лиззи, Элизабет, Ли-и-и-за-а-а! Ну-ну-ну! Ты чего? — нависаю над вздрагивающим телом, пытаюсь в грудь поцеловать. — Чего ты, сладкая? Иди сюда! Не выкручивайся — все равно поймаю.
Опускаю руку ей на лобок и круговыми движениями поглаживаю костный бугорок:
— Все же хорошо, жаркая моя! — неосторожно задеваю воспаленную горошину — девчонка дергается и шипит. — Прости-прости! Еще пульсирует звоночек…
Ухмыляюсь и перевожу свой взгляд на обезображенное неприкрытой яростью лицо:
— Ты хоть почувствовал ту сладость, что, как безумный, жрал? А? Доволен, спрашиваю?
— Я… Не пойму. Ведь все нормально, да? — мельтешу глазами по блестящему дергающемуся животу.
— Отпусти меня. Я хочу встать! Ты, как бешеное животное, ты…
— Нет, не отпускаю, сахарок! Пока не компенсирую тебе все потери. Ты о них так громко заявляешь, значит, я что-то упустил и в твоем недовольном настроении виноват! Поэтому… А чего бы моей булочке хотелось? Ответь или намекни, дай хоть как-то знать, — подмигиваю и демонстрирую ей острый кончик языка. — Восьмерки порисуем на губах?
Нет, видимо, ИЗО сегодня отлетело! У Лизы внутренняя, не напоказ, истерика! Блядь, да что не так?
— Я в душ хочу, — кривит рот и прикрывает влажные глаза.
Протягиваю ей салфетку и наблюдаю, как она с нажимом убирает мою сперму с кожи, жалобно всхлипывает и губами шелестит:
— Хочу встать, Сережа. Не заставляй и смилуйся, уж будь любезен. Дай мне пройти, — отбрасывает использованную тряпку в сторону и пытается привстать.
— Нет! — на плечи нажимаю и силой приказываю ей лежать. — Пожалуйста, просто поваляйся со мной. Давай ласково пообнимаемся, побудем вместе, помолчим, посмотрим друг на друга, глаза в глаза, а? Не надо в душ — рановато и потом… Я не хочу, не готов тебя отпустить! А? Успокоились ведь? Все? Пришли в состояние покоя, душевного равновесия, сказали слово «Омм»? — ладонь укладываю ей под грудь и слушаю нестройный сердечный ритм. — Как у воробушка трепещет! Моя сладенькая устала. У меня, детка…
— Что с тобой? — грозно обрывает.
— Все нормально, просто немного с напором не рассчитал. Каюсь, виноват! Готов искупить…
— Что с тобой, Сергей? Стеклянный взгляд, вот эти руки на моем лице — это очень неприятно, мы ведь обсуждали — пришли к взаимопониманию, или мне так показалось, — укладывает крохотную ладошку на свой гладкий лоб. — Ты ведешь себя так, словно нагло затыкаешь меня или боишься, чтобы я чушь какую-то при долбаном приходе не снесла. Это унизительно, честное слово! Скажи прямо, мне следует заткнуться и молчать?
— Нет, — наблюдаю исподлобья и невнятно бормочу. — Нет, конечно. С чего ты взяла?
— Тогда я еще раз спрашиваю, что с тобой? Я вижу все и все прекрасно понимаю. Тебя, очевидно, угнетает мое присутствие, ты расстроен тем, что я сегодня осталась на ночь? Я храплю? Я разговариваю во сне? Я пристаю с непристойными предложениями к девственнику и поборнику морали? Господи! Я забираю твое одеяло, в конце концов? Что?
Признаться ей или не стоит? Все просто, Элизабет!
— Очень сильно голова болит. Я ни хрена не соображаю — вот и перегнул слегка. Извини меня…
— Голова болит! М-м-м! Вон оно что! Ну, ты подумай! — широко открывает рот, словно издевается и интонационно копирует меня. — Это женская отмазка, Сережа. Для вас, для мужиков, она, правда, никогда не была препятствием, вы…
— Лиз, очень сильно голова болит. Я бы ее срубил на хрен, — ребром ладони показываю под что именно, — под самую шею. Невыносимо! И потом, я, видимо, не выспался. Хрень какая-то в бессознанку пришла! Давно такое кино не смотрел — отвык! А там еще to be continued* намечается. Ты понимаешь? Правда-правда, — и быстро-быстро в подтверждение ресницами шустрю.
— Ты ведь умеешь быть ласковым, с чего сегодня такой бешеный заход? Ты разорвал меня, Сережа! На сухую! Я живая женщина, а не долбаный резиновый суррогат, бутылка с щелью для холостой дрочки. Ты…
— Прости меня, — четко, глядя ей в лицо, произношу. — Я очень виноват. Прости, прости, прости…
— О, Боже! Ты просишь прощения, как дышишь. Мне кажется, что кто-то сверху, — подкатывает глаза на небо, — задал тебе земное, оттого дебильное, человеческое задание — сто тысяч раз за весь твой жизненный цикл сказать одно-единственное гаденькое слово «извини»! Ты хоть понимаешь, как это быть использованным, а? Словно…
— Я не женщина, не знаю, — пытаюсь ее отвлечь. — Расскажи.
— Ты растягиваешь меня, резко, без подготовки, словно в казнь половой акт превращаешь… А сам действуешь, как… Обезумевший палач!
Да, сладенькая, это, видимо, оно… Наказание, сахарок, наказание! Долбаная плотская экзекуция! Тут ты права! Головная боль и временами накатывающая бессонница, грызня совести и застывший на моем лице оскал — наказание за грехи десятилетней давности. Только вот я ни в чем не виноват — так немногочисленное окружение талдычит и громче всех об этом горланит мой горячо любимый старший брат!
— Давай заново, девочка. Я буду нежен, — наклоняюсь к ней и хочу устроить поудобнее — подхватываю под мышки и волоку на себя.
— Не наигрался?
— Я не играю. Зачем ты так? — замираю с ней, как с куклой.
— Когда мы познакомились, ты был не такой. Отпусти меня!
Как скажешь, детка! Выполняю.
— Ты был открытый, яркий, очень коммуникабельный, улыбающийся и жизнерадостный, а сейчас, — она громко сглатывает, прикрывает глаза, похоже, с мыслями собирается, а потом, наконец-таки решается сказать, — ты ночами спускаешься в свой персональный ад, а потом ко мне безумным оборотнем возвращаешься. Что произошло? Какие проблемы? Ты говорил, что у тебя тут персональные с кем-то счеты, но вроде все уже прошло? Будь открытым, Сережа, я тебя прошу. Мы ведь…
Как точно-то сказала! Персональный ад!
— Да, детка. Тут кое-что случилось, но опасности больше нет, — сам себя обрываю, поджимаю губы и растягиваюсь в жалкой улыбке. — Все закончилось, а сегодня опять вот неожиданно приснилось. Я хотел бы это, как несуществующее, забыть, но пока безуспешно, а теперь еще и пренеприятным бонусом раскалывается голова. Мне, правда, жаль!
— Что именно? Это все обтекаемые фразы и условности. Когда-то, что-то, где-то, кто-то, а теперь я такой…
— Прошлое, Лиза. Очень нехорошее! Страшное! Где-то даже глупое…
— Так расскажи. Просто поделись со мной. Давай разделим твою ношу напополам, если ты позволишь. Я помогу, — она морщится и присаживается на кровати, подтягивает одеяло, закладывает уголки и кромку под мышки, оглядываясь назад, попой двигается к изголовью.
