— Ничего, мам, ничего.

Сижу тут третий час! Не могу подняться в комнату — там бедная стесняющаяся Женя, которая, громко не дыша и тихим шепотом разговаривая, теперь на цыпочках ходит по второму этажу.

— Три ночи, сын. Почему не спишь?

— Встречный вопрос, мам, — раздавливаю сигарету в пепельнице. — Чего ты бродишь? Вынюхиваешь? Высматриваешь? Не напакостил ли я еще?

— Ты…

— Мам, я так устал оправдываться перед всеми и что-то каждому подробно объяснять. Было все очень хорошо, замечательно, просто прекрасно, пока вы не приехали, — замечаю, что она искривляет в грустной мине рот, — говорю, как оно есть. Ваш приезд — конец блаженству! Мне стоит вас поблагодарить? Ты не любишь эту девочку, потому что она не ты. Я прав? Ты старательно лепишь из нее свое подобие, ведь у тебя нет дочери, вот ты и решила свою «Снегурочку», как у Островского, склепать. А она не ты! Увы! Не та хватка, не тот склад ума, недостаток опыта? Что в ней для тебя не так?

— Сережа, бесполезный недалекий разговор. Иди спать, сынок.

— Я ведь к ней пойду, мам. Мы спим вместе. Ты что-то против имеешь?

— С чего ты взял? Мы с отцом не полиция нравов, а ты очень взрослый сын, надеюсь, что, — шепотом добавляет, — порядочный. Не посмеешь обидеть женщину. Господи! Что я, вообще, говорю? К чему все это? Ты расстроен? Сережа?

Ухмыляюсь и запускаю руку в свою и без того взъерошенную копну.

— Как день прошел, ма? Отдохнули? Повеселились? Проветрились? Она тебе не досаждала? По-моему, она старалась угодить тебе и заглядывала, как морской котик, в рот и глаза. Ты хотя бы…

— Я за нее волнуюсь, Серый, — она подходит ближе и молча, взглядом, спрашивает разрешения ко мне подсесть. — Волнуюсь за нее. Как женщина, если тебе угодно.

Ни хрена не понял!

— Она повод, что ли, тебе дала?

— Не она.

У меня сейчас башка на клочья разлетится. То есть, мамочка переживает за Женю из-за меня. Впору разумом мне все же тронуться, чтобы впредь никого из этой Смирновской стаи своим присутствием не беспокоить и не обременять.

— То есть… Я!

— Сергей, ты…

— Ну-ну! Это даже интересно, ма, — откидываюсь телом на спинку дивана, расставляю руки по сторонам и забрасываю ногу на колено, располагая горизонтально, параллельно полу, — просвети! Самый час!

— Не буду говорить, Сережа. Не буду. Но…

— Тогда замолчи и не нагнетай. Не буди меня, не начинай свою психологическую терапию, как превентивную меру. Не смей на мне свои педагогические опыты проверять. Я много перенес и за все, по-моему, сполна перед обществом рассчитался…

— Ты грубый и жестокий, Серый! Агрессивный! Ты… Злой! А она очень нежная, добрая, открытая, не подлая, слишком эмоциональная и мнительная. Ты раздавишь ее, как каток, и даже глазом не моргнешь. Ты уже так поступил с нами…

— Мне кажется, у тебя старческий бред, маразм, родительница! Мозг выдает картинки, которых на самом деле нет, — подскакиваю с дивана. — Иди спать, а то еще отец твою болячку подхватит. Истерия — заразная вещь, мамец. Тебе пора в кровать!

— Сережа, — хватает меня за руку, — а вдруг это судьба? Ты ведь выбрал ее? Почему? Как это произошло? Расскажи… Мне, правда, интересно. Я не думала, что Рейес… Что эта Женя может заинтересовать тебя? Вы встречаетесь! Кто бы помог подумать! Ну, надо же! Я… Вдруг эта девочка остепенит тебя? Ты…

О! Блядь! Начинается! Шаманские пляски с бубном! Судьба, рок, доля…

— Спокойной ночи, мать.

Взбегаю по ступеням, стопорюсь возле двери в нашу комнату, отдышавшись, открываю полотно и захожу в полумрак. Внутри стоит тусклый свет прикроватного имбирного человечка-ночника. Женька, как раненая в спину, лежит на животе, повернув голову к огромному окну. Не спит! Чикуита громко дышит и водит пальцем по пустующей моей подушке. На ходу скидываю футболку и стягиваю вместе с трусами свои штаны.

— Тшш, — укладываюсь сверху на нее.

Прижимаю телом, прикусываю женский воротник и вытягиваю свою руку, уложив поверх ее блуждающей, а второй бесцеремонно раскрываю чикин зад. Провожу с нажимом по промежности — немного увлажненная… Течет! Знатно вырабатывает для меня секрет! Ждет дева обещанной порки с завязанными руками! Она дергается, поскуливает, но разрешает и точно… Чего-то пошленького предвкушает!

— Я буду осторожен, Женя.

Раздвигаю половые губы, утыкаюсь членом во влажный вход, просовываюсь на те самые полшишечки, макая член в горячее нутро. Боится! Чувствую, как пытается расслабить булки и самостоятельно натянуться на меня. Толчок! Стон! И пошленький шлепок!

— М-м-м.

— Тшш, тишина, молчи, молчи…

Она утыкается лицом в подушку, а я отстраняюсь и немного выхожу:

— Хочу внутрь кончить? Это можно? Ты не против? Сейчас! Сегодня! На финале!

— Что? Что? Что? — в наволочку шелестит.

Прикрываю глаза и начинаю двигаться. Женя подставляется, по-кошачьи выгибаясь в спинке.

— Внутрь, Женя? Внутрь, в тебя… Накачать собой хочу. Сечешь, мерзавка? — двигаюсь в спокойном темпе, но понимаю, что этот ритм еще где-то максимум на два толчка.

— Да, — выдыхает. — Хорошо. Я не против…

Ускоряюсь, размашисто и плотно вколачиваюсь, вклиниваюсь, свою резьбу ей нарезаю, тараню, долблю и, пульсируя, по-теплому спускаю внутрь.

— Сережа? — шепчет.

— М-м-м, ах, — дергаюсь, изливаясь.

— Мне кажется, я тебя уже люблю…

*кастрик (шутл.) — ироничное название костра. Скорее, детское. Например, «Разведем, кастрик?». Что-то типа!

— Товарищ лейтенант, отойдите от двери. В конце концов, Вы находитесь в учебном корпусе, это даже неприлично. Что Вы себе позволяете…

Подпрыгиваю от неожиданности и резко отступаю от входа в кабинет, в котором в очередной раз мать с остервенением чику распинает.

— Серега, привет, — вновь всплывший пережиток прошлого лезет на шею с дружескими объятиями.

— Добрый день! — скалюсь и растаскиваю руки по сторонам. — Виктор Александрович, как дела?

— Нормалек! А ты что здесь забыл? Решил восстановить династию? Неужели мозги на место встали?

Сейчас-сейчас! Разбежался! Моих мозгов для ведомства с некоторых недавних пор больше нет. Я что? Да ничего, все по-старому, а вот у чикуиты, по-видимому, намечается сверхбурная очередная бессонная ночь. Женька дергается и нервничает, когда мать выставляет пакет необоснованных, по ее мнению, замечаний, и требует исправлений того, что красной ручкой практически по всей работе наведено. Она взбесилась, что ли? Хочет… Чего она этим добивается? Два месяца парафинит кубинку, а та исходит на дерьмо. Женщины! Имя вам… Не придумал, но кличка просится — она уже в дороге, на гребаном подходе — осталось только вслух произнести.

«Евгения, это нужно переделать. — Я Вас поняла, Антонина Николаевна, я переделаю все, что Вы указали. Но, а то, что… Вы все, что ли, перечеркнули? Я поняла! Угу! Вы… — Евгения, это полнейшая ерунда! Несусветная чушь. Может быть, стоит остановиться и не терзать себя. А? — То есть?».

— Как отец? На пенсии не скучает?

«Как дела, Женя? — Все нормально, Антонина Николаевна. А здесь Вы написали? — Какие планы на вечер… Что Сергей? Все хорошо?».

Что-что?

— Внучки не дают скучать. Прошу прощения, но я тут немного занят.

— Да я уж вижу. Перестань, — оттягивает за рукав от двери подальше. — А у тебя как дела, Сергей Максимович? Как работа?

— Все нормально. Я больше ведь не ваш. Сорвал погоны, расстригся, предал внутренний Устав. Отчитываться дальше?

— Да я в курсе. Мать сильно лютовала. Отстаивала твои результаты, имя очищала. Сережа…

Хватит! Ни слова больше! Все в прошлом, все это я с болью перерос.

— Виктор Александрович, прошу прощения…

Замок щелкает, дверь открывается и материнский пыточный кабинет выпускает Женьку на свободу. Чикуита плачет? Глаза на мокром месте! Шмыгает носом и сочно сопли подбирает. Красная, как помидор, кубинская мучача выползает в открытый макрокосм. Лихо-лихо, мама!