Она облизывает губы.

— Должна сказать, твои математические способности были очень… точными.

— Я знаю.

— Не то чтобы у меня было четыре рта… пока.

Я закатываю глаза. Она — мастер своего дела.

— Эти занятия направлены на то, чтобы открыть тебе глаза на чистое удовольствие, а не на то, чтобы думать о морали или условностях, в какой форме это удовольствие принимает.

— А сегодня вечером? — спрашивает она. Она внимательно изучает мое лицо.

— Сегодняшний вечер был компромиссом, — говорю я, — между тем, чтобы ты чувствовала себя уютно и безопасно, и тем, чтобы снова раздвинуть границы. Пользуюсь случаем, чтобы вывести тебя за пределы твоей зоны комфорта или из-за каких-то супер-католических-ебанутых-предубеждений, которые у тебя были о том, каково это — потерять девственность.

Это заставляет ее рассмеяться.

— Большое спасибо.

— Не за что.

— Значит… тебя не беспокоит, когда другие люди смотрят или прикасаются ко мне? Или это тебя беспокоит, но ты справляешься с этим ради меня? Или это тебя сильно заводит?

— И то, и другое, — говорю я, подушечкой большого пальца касаясь пухлой, восхитительной серединки ее нижней губы. Я осторожно надавливаю и вспоминаю, как эти губы обхватывали мой член раньше. И да, я все еще возбужден. — Это и есть палка о двух концах. С одной стороны, я чертовски ненавидел, когда Алекс целовал твою киску на первом занятии или когда Кэл лапал тебя на прошлой неделе. Но наблюдать за тем, как ты разрываешься на части сильнее, чем если бы это был только я, было чертовски потрясающе.

Она хмурится.

— По-моему, ты здорово довел меня до белого каления сегодня вечером, в одиночку.

Я ухмыляюсь.

— Так и было. Но это также связано с завистью как афродизиаком. Наблюдать, как другие люди прикасаются к тебе и сходят по тебе с ума, — чертовски возбуждает. Ревность усиливает мое желание. Если быть до конца честным, то именно удовлетворение от того, что ты достаешься мне, когда все остальные готовы убить за тебя, делает меня сильнее всех на свете. На том первом занятии я чувствовал себя в стороне, но ты не должна была знать, что это был я.

— Тогда от тебя не должно было так вкусно пахнуть. — она кокетливо улыбается. — В любом случае, я кончила еще сильнее, зная, что это ты меня целуешь. Если бы тебя там не было, все было бы не так.

— Рад это слышать, — говорю я ей.

— А сегодня вечером? Тебе понравилось, когда люди смотрят?

— Я не назвал бы себя эксгибиционистом, но признаю, есть некая токсичная, альфа-часть меня, которая хочет завоевания и публичного восхищения. Сегодня вечером у меня была самая красивая женщина во всем зале. Никто другой не мог прикоснуться к тебе, и я должен был сказать им это. Я не горжусь, но именно так я себя чувствую. — я делаю паузу. — Каково тебе было, когда я притворялся, что осматриваю тебя на людях?

Она фыркает.

— Не уверена, что в этом было много притворства. Но мне понравилось. Я правда нервничала — не была уверена, — но ты выглядел таким возбужденным. Было что-то эротичное в том, чтобы быть товаром, за который ты платишь и делаешь с ним все, что тебе нравится. — она извивается. — Боже, это было так возбуждающе. Не знаю, насколько это странно, но когда ты такой хладнокровный и властный, когда ты… осматриваешь меня и относишься ко мне пренебрежительно, это так сильно заводит меня, что я хочу умереть.

Боже, она невероятна. Просто потрясающая.

— Как бы то ни было, — говорю я хрипло, — вести себя пренебрежительно или бесстрастно по отношению к тебе, черт возьми, невозможно. Но я делал это, потому что знал, что это заводит тебя, и меня не меньше, поверь. В этом вся сила.

— У тебя было много группового секса? — робко спрашивает она.

Я удивленно поджимаю губы.

— Наверное. Не знаю. Полагаю, что так.

— А сексуальные отношения с другим мужчиной?

— Нет. — я качаю головой. — Я натурал. Меня интересуют только киски.

— Но ты не возражаешь, что в комнате есть и другие парни?

— Нет. Как уже сказал, все зависит от женщины. Если несколько мужчин удовлетворяют одну девушку, то я не против, потому что она получает больше удовольствия, а я от этого выигрываю. Это горячо. Пока парни не хотят трогать мой член или чтобы я трогал их, это нормально. Но если мы все сосредоточимся на ней, и в конце концов все кончат на неё или в неё, то это здорово. Если это я и несколько женщин, я справлюсь и с этим.

Я внимательно наблюдаю за ее реакцией, потому что мне нужно многое прояснить. Она не выглядит испуганной, скорее задумчивой.

— Потому что математика хороша, если у тебя есть несколько женщин в распоряжении? — спрашивает она, и я усмехаюсь.

— Вот именно, детка. Математика очень хороша.

— Ты бы хотел, чтобы я была с другой женщиной? — спрашивает она, широко раскрыв глаза.

— Ни за что, блядь. Я хочу полностью сосредоточиться на тебе.

Она улыбается, словно довольна моим ответом. Хотя я никогда не возражал против того, чтобы женщина была у меня на лице, а другая — на члене, я, пожалуй, предпочитаю, когда несколько из нас делят одну женщину на двоих. Мне нравится играть за власть. Я получаю удовольствие, наблюдая, как она полностью сдается.

— У вас в клубе бывают ситуации, где несколько мужчин хотят одну женщину, и все они… заканчивают? — храбро продолжает она.

— Определенно. Женщинам часто это нравится. — я понижаю голос. — Помнишь, как ты возбудилась, когда я говорил, что позволю священникам поиметь тебя? Можешь себе представить, если бы они все так отчаянно нуждались в тебе, что отдавались, как могли, в то время как один удачливый ублюдок трахал бы тебя до чертиков и обратно?

Я замечаю, как остекленели ее глаза. Она возбуждена настолько, насколько я себе это представляю.

— Если хочешь, мы могли бы организовать нечто подобное для сессии «Адьес», — мягко говорю я.

— А как насчет отношений между парнем и девушкой? — спрашивает она.

— Ни одна из этих вещей не должна быть взаимоисключающей, детка, — говорю я ей. — В любом случае, «Адьес» — часть программы, так что у тебя есть свобода действий. Мне чертовски нравится наблюдать, как ты раскрываешься у меня на глазах. Я бы никогда, ни за что не лишил тебя возможности раскрыть свои самые сокровенные желания. Именно для этого мы и создали «Раскрепощение».

— То, что происходит в комнате, остается в комнате, — шепчет она.

— Верно, — говорю я с большей силой, чем чувствую. Этот обоюдоострый меч вернулся, его острие упирается прямо в мое сердце. Потому что все, что я ей говорил, было правдой. Меня чертовски убивает, когда я вижу, как другие парни приближаются к ней. Она моя, и останется моей.

В то же время идея наблюдать, как она связана и как несколько парней стараются довести её до неимоверного уровня удовольствия, кажется мне самой возбуждающей вещью.

— Может ли быть такой формат, — медленно произносит она, — когда другие мужчины могут прикасаться ко мне, а ты будешь единственным, кто на самом деле войдёт в меня? Потому что мне нравится, когда на мне много рук и ртов, и я не знаю, кто что делает, понимаешь? Я хочу полностью отдаться и быть просто разграбленной. Это одна из моих самых заветных фантазий.

— Боже, я знаю, детка, — хриплю я. Не могу поверить в эту женщину, не могу поверить в ее храбрость, открытость и аппетит. — Я бы с удовольствием посмотрел, как ты разваливаешься на части. Но я единственный, кто может трахнуть тебя.

— Хорошо. Потому что я не могу представить, как буду делать это с кем-то другим. — она удивленно качает головой. — Не могу поверить, что Джен хотела, чтобы я делала это с Алексом. Это было бы ужасно с кем-то, кроме тебя.

Мое эго сейчас размером с дом. Она понимает это. Понимает разницу между математикой эгоистичного использования рук и рта, чтобы поклониться и опустошить каждую часть её тела, и интимным проникновением моего члена внутрь неё.

Я тоже это понимаю. До этого месяца я трахал женщин налево и направо, не задумываясь ни на секунду. Я видел только их красивые тела. Страстные дырочки.