Ты молодая послушница в монастыре. Однажды ночью, когда лежишь в постели после молитвы, в твою комнату входят два симпатичных священника из семинарии по соседству. Они говорят, что ваша настоятельница сомневается в вашей способности соблюдать обет безбрачия, и она попросила их проверить вашу добродетель.

Тебе не по себе, потому что ты чувствуешь себя обязанной монастырю. Потому что ни один мужчина никогда никоим образом не испытывал твою добродетель. Но ты хочешь угодить матери-настоятельнице, и внутри тебя возникает ощущение, что эти мужчины разоблачают тебя. Прикоснутся к тебе так, как ты и представить себе не можешь. Будут поклоняться и осквернять твое тело так, как тебя учили, нечестиво, но то, что ты уже знаешь, будет казаться священным.

И поэтому ты говоришь «да».

Позволяешь им стянуть с тебя покрывало, скромную ночную рубашку и привязать запястья к спинке кровати, чтобы ты не мешала их греховным деяниям своими попытками проявить скромность. Ты подчиняешься им. Их плотским желаниям и их власти над тобой.

И когда они прикасаются к тебе, это настолько возвышенно, насколько ты и предполагала.

Как будто это судьба, для которой ты была рождена.

О Боже. О Боже. Я вздрагиваю, просто читая это, все мое тело покрывается мурашками, такими сильными, что кажется, будто по моей коже водят ногтями.

Это уже слишком. Все это. Нет времени задаваться вопросом, почему я так сильно реагирую. Нет времени позволять стыду от того, насколько все запутано, взять верх. Я ввожу четыре слова в поле ниже, ставлю десять баллов и захлопываю ноутбук, мои пальцы отчаянно двигаются по плоти, когда я содрогаюсь от оргазма, такого сильного, что мое тело практически отрывается от кровати, когда я кончаю.

ГЛАВА 10

РЕЙФ

Джен что-то говорит.

Что-то вроде, «она мне очень понравилась».

Я не обращаю на нее внимания, потому что все мое сознание сейчас сосредоточено на четырех словах внизу анкеты Белль Скотт.

Да. Именно так. Пожалуйста.

Черт возьми.

Иисус гребаный Христос.

Я провожу рукой по лицу и потираю челюсть, наблюдая за ее реакцией на ролевую игру послушницы и священника. У меня мгновенно встает. Я так чертовски тверд, что мог бы пробить дыру в стене.

Это настойчивость в ее словах. Голод. И гребаное «пожалуйста». «Пожалуйста», которое говорит мне, что она будет так же отчаянно желать всего, что я мог бы ей предложить в этом сценарии.

Что она испытает удовольствие от тех же гребаных вещей, что и я.

Черт возьми.

Это вызывает у меня желание притащить ее сюда прямо сейчас и избавить нас обоих от страданий. Забыть о первом сеансе, о тщательном, уважительном исследовании в нижнем белье.

Давайте просто перейдем к самому приятному, черт возьми. Перед моим мысленным взором возникает кристально чистое видение того, как она лежит на кровати, с чистой кожей и блестящими волосами, в какой-нибудь непорочной, блядь, монашеской сорочке, которую я бы задрал или сорвал с нее в своем стремлении добраться до великолепного тела, которое, я знаю, скрывается под ней.

Осквернить каждый гребаный дюйм ее тела своими руками. Ртом.

Членом.

— Господи Иисусе, Рейф, убери это, — стонет Женевьева издалека.

Я моргаю и, подняв глаза, вижу, как она указывает на мой стояк.

— Что? Ой. Заткнись. Как будто ты не видела его.

Джен видела меня голым ни раз, но сейчас меня это не волнует, потому что мои чувства одурманены мыслями о Белль именно в тех грязных сценариях, которые я старался не представлять. Пока она не появилась у моей входной двери и почти умоляла расписаться хотя бы на пунктирной линии для «Раскрепощения».

— Если ты можешь хоть на секунду усмирить это чудовище, я бы хотела поговорить о ней, — произносит Женевьева. — Я пытаюсь сказать, что она мне понравилась. Белль впечатляющая.

— Что? Да, она милая девушка. — Милая девушка, которую никогда не трахали и даже как следует не трогали, если эта анкета верна, и все же, похоже, у нее аппетит к непристойностям, с которым я могу согласиться на сто процентов.

Христос.

Она и раньше была горячей. Сногсшибательной.

Но теперь я увидел ее реакцию на удовольствия, которые мы предложили ей предоставить.

Да. Именно так. Пожалуйста.

Имею в виду, Иисус. Я никогда не смогу развидеть эти слова.

И не хочу.

Интересно, что она делала, пока заполняла анкету. Держу пари, она трогала эту сладкую, девственную киску. Потирала ее. Или использовала вибратор?

Нет. Держу пари, она слишком пугливая, чтобы купить его. Или, если он у нее и есть, она ни за что не принесла бы его в квартиру родителей.

Держу пари, она была чертовски мокрой.

Я зажмуриваюсь.

Каллум фыркает.

— Милая девочка, что за черт. Ради всего святого, подойди и поговори с нами, если у тебя осталось хоть немного крови за пределами члена. — его тон самодовольный и насмешливый. Каллум один из моих лучших и старых друзей, но может быть настоящим мудаком.

— Она восхитительна, — говорит Джен Каллуму стальным голосом. — Позвольте напомнить вам, что она имеет полное право быть бесконечно милой молодой женщиной и всё же принимать свои желания без стыда. И также напомнить, что именно для этого мы основали это место? И «Раскрепощение», в частности?

— Эй. — он поднимает руки, когда я с трудом подхожу к дивану и сажусь, бросив iPad рядом. — Я понимаю. Все, что имел в виду, это то, что ничто в стояке Рейфа не говорит о том, что он считает ее просто «милой девушкой».

— Ладно. — Джен смотрит на нас обоих так, словно мы своенравные школьники, и она предупреждает нас оставаться в строю. — Я, например, приятно удивлена, что она ответила честно. Из того, что ты рассказал мне о ней, Рейф, и из того, какой пугливой она была во время нашего собеседования, я не была уверена, что она сможет отбросить свои запреты настолько, чтобы пойти своим путем. Но здесь есть с чем поработать.

— Особенно ее склонность к священникам, — говорит Каллум, и ухмылка играет на его неприятно привлекательном лице.

— Она воспитана католичкой, — огрызаюсь я. — Конечно, у нее склонность к священникам.

— Как и у тебя, — замечает он.

Да.

Так же, как и у меня.

К лучшему или худшему, одной из унаследованных проблем, с которыми я остался после окончания Лойолы, было увлечение священниками. С идеей быть одним из них в сексуальной фантазии, разумеется. Не с тем, чтобы заняться с ним сексом. Они не так уж сильно повлияли на меня.

Сценарий священника и монахини — мой любимый. Ну, один из них. Очарование запретного. Нас учили этому со времен Книги Бытия, черт возьми. В этом нет большой тайны. Это также привлекательно — воображать, что я мужчина, доведенный до грани бесконечными ограничениями. Подавлением. Отказом от плотских удовольствий.

Поместите всё это в маловероятный сценарий, где я на самом деле практикую целибат, сталкиваясь с молодой, невинной, не тронутой монахиней, которая испытывает одновременно нервозность и возбуждение? Которая подчиняется мне? И которая под этой ночнушкой на самом деле — Белль?

Вот это, блядь, пороховая бочка.

Я поворачиваюсь к Джен, прежде чем Каллум успевает произнести еще какую-нибудь чушь.

— Я ее куратор. Хочу участвовать в программе.

Она вздыхает и отводит взгляд от iPad, лежащего на ее коленях, где есть копия ответов Белль. Мы начали заниматься «Алхимией» вместе, втроем, вместе с нашим приятелем и финансовым директором Заком, но Женевьева — наша моральная полярная звезда, в основном потому что у неё нет члена, который мог бы повлиять на все её решения.

— Рейф.

Знаю этот тон. Нежный. Осторожный.

Я качаю головой.

— Нет.

— Кажется, ты… увлечен ею.

— Джен. Я не увлечен. Белль меня привлекает, да. Она великолепна, и я не слепой.

Если Джен думает о чем-то безумном, например, что я могу привязаться, на это нет причин. Вообще никаких. Я никогда не привязываюсь.