В данный момент моя королева принимает исключительно для собственного удовольствия. Она скачет на мне, жестко, ее мышцы двигаются по всей длине так, что у меня кружится голова от желания разрядки, она потирает свои сиськи и насаживается на мой член, отдаваясь моим прикосновениям, забыв обо всем, кроме ощущения моей плоти напротив ее и того огня, который я испытываю.

Она вернулась.

Моя богиня вернулась, она овладевает мной более бесстыдно, чем я смел надеяться, берет и отнимает, а взамен дает мне больше, чем думает. В этот момент она так прекрасна, совершенно распутна, что у меня захватывает дух.

— Прими это, — говорю я ей, прерывисто дыша, потому что, черт возьми, я уже близок. — Прими каждый дюйм меня в свою маленькую тугую киску. Тебе так сильно нужен мой член, не так ли?

— Да, сэр, — практически кричит она, а затем сильно кончает, выгибаясь, скача и содрогаясь на пути к оргазму, когда ее прекрасные внутренние мышцы трепещут и танцуют вокруг моего члена. Свободной рукой я крепко сжимаю ее талию, так сильно, что, наверное, останутся синяки, и толкаюсь снова и снова, выплескивая все, что у меня есть, в гребаный презерватив, прежде чем обхватить ее за шею и притянуть к себе для отчаянных, голодных поцелуев и безумной любви.

— Думаю, можно с уверенностью сказать, что ты вернулась, — говорю я, нежно целуя ее. Я избавился от презерватива со скоростью света, чтобы мы могли прижаться друг к другу. Глажу ее по лицу, и оно озаряется такой открытой улыбкой, что мое сердце может этого не пережить.

— Я тоже об этом думала. — она проводит кончиком пальца по контуру моего подбородка, ее нежная кожа задевает мою щетину. — Ты мой невероятно извращенный волшебник.

— Ты имеешь в виду клиент, — рычу я. Она запрокидывает голову и смеется.

— Это напомнило мне, что ты можешь оставить деньги за мою работу на столе.

— Невероятно, — шепчу я ей в губы. — Но стоит каждого пенни.

Она замирает, когда я целую ее, моя рука гладит ее волосы, когда я прижимаю ее к себе.

— Я люблю тебя, — говорю я ей. — Я слишком стар для тебя, и мне следовало бы оставить тебя, чтобы ты могла найти хорошего парня своего возраста, но я еще и слишком эгоистичен. Я не могу тебя отпустить.

— Мне кажется, наши души одного возраста, — шепчет она, глядя мне в глаза. — Не похоже, что ты старше меня. За исключением, очевидно, всех тех дополнительных лет, которые ты потратил, оттачивая свои навыки.

Она улыбается, и мое сердце разбивается самым восхитительным образом. Я хочу провести свою жизнь, глядя на мир глазами Белль. Хочу стоять рядом с ней перед каждым закатом и каждым художественным шедевром, который может предложить мир, и иметь уникальную привилегию знать, что самый изысканный человек на планете впитывает это волшебство рядом со мной. Что это питает ее прекрасную душу.

— Если мои навыки доставляют тебе удовольствие, я не против, — говорю я ей, убирая выбившуюся золотистую прядь с ее лица. — Но я не собираюсь больше практиковаться в этих навыках ни на ком, кроме тебя. У меня есть все, что мне нужно, прямо здесь.

Она на мгновение замолкает. Думает. Затем пожимает плечами.

— Полагаю, это означает, что вопрос о «Адьес» закрыт.

Мои глаза расширяются. Член, как и ожидалось, дергается. Она не упоминала об этом с тех пор, как произошла вся эта история с ее отцом, и я, конечно, не поднимал эту тему. Планирование потенциальной оргии — не самый очевидный способ смягчить моральный кризис девушки.

— Ты же знаешь, что получишь все, что захочешь, Белль, — говорю я ей. — Ты только в начале своего пути, и я не хочу подрезать тебе крылья. Я достаточно много раз бывал в этом районе, чтобы знать, чего я хочу, а чего нет, в то время как тебе нужно экспериментировать. Ты должна сделать это ради себя.

— Шшш, — мягко говорит она. — Ты знаешь, что я хочу тебя. Только тебя. Я имею в виду, Боже. Посмотри на нас сейчас. Я кончила так сильно — мне больше никто не нужен. Я тебя люблю. Мысль о чьем-то члене внутри меня до сих пор приводит меня в такой же ужас, как тогда, когда Джен пыталась уговорить меня переспать с Алексом.

Я смеюсь, в равной мере польщенный и униженный тем, чем эта юная женщина готова пожертвовать ради меня.

Она прикусывает нижнюю губу и бросает на меня дерзкий взгляд.

— Но… Формально «Адьес» все еще является частью программы, верно?

Я по-волчьи улыбаюсь.

— Верно.

— И, знаешь, это означает «прощай».

— Твоё владение французским языком просто ошеломляет.

Она показывает мне свой маленький розовый язычок, и я смеюсь.

— Так что я думаю, может быть, мы могли бы стильно попрощаться с программой? Может быть, с помощью нескольких других… рук? Один мудрый человек однажды сказал мне, что очень важно понимать математику.

Я хихикаю.

— Определенно. О чем ты думаешь, милая?

— Хорошо. — она проводит кончиком пальца по моей груди. — Массаж натолкнул меня на мысль…

ГЛАВА 43

очень девчачий эпилог: адьес

Сестра Белина

Именно в этой комнате меня обычно принимают священники. После того первого раза, когда отец Рейф и отец Каллум пришли в мою комнату в монастыре и овладели моим телом для своего и моего удовольствия, я всегда приходила сюда, в семинарию.

Они сдержали свое слово. Доложили матери-настоятельнице о моем восхитительном целомудрии, и в прошлом месяце я вступила в годичный курс послушничества. Как послушница, я заслужила звание Сестры, хотя и знаю, что мое общение с этими людьми глубокой ночью превращает мои усилия в насмешку над дневными часами.

Эта комната, может, и самая обычная, но сегодня вечером что-то изменилось. Большая низкая кровать в центре комнаты, как обычно, накрыта черными простынями, но на этом сходство заканчивается. В этот вечер комнату освещают только сотни свечей. Звучит страстное григорианское пение, его ритм мрачно гипнотизирует. Священники — я насчитала шестерых — кажутся взволнованными. В воздухе витает тяжелый запах ладана.

— Что происходит? — спрашиваю ближайшего ко мне. Я не знаю их имен. Здесь, в семинарии, они не называют своих, но знают мое имя.

Белина.

Им нравится произносить мое имя, выдавливать его из себя, когда дразнят меня, терзают мое тело, и возносят на небесные высоты.

Он понимающе улыбается, становится передо мной и начинает расстегивать мою скромную ночную рубашку.

— Слухи о вашей красоте и аппетитах распространяются повсюду. Епископ собирается навестить вас сегодня вечером.

Мои глаза расширяются. Улыбка священника становится печальной.

— Он хочет, чтобы вы остались наедине позже. У него особые вкусы, и, если можно так выразиться, превосходные. Нам нужно подготовить вас. — он наклоняется надо мной, берет подол моей ночной рубашки и задирает ее все выше и выше. Я поднимаю руки над головой, и он снимает ее с меня с таким видом, словно открывает бесценную картину.

Я стою там, посреди всех этих голодных, полностью одетых мужчин, совершенно голая и совершенно беззащитная, позволяя своему стыду, предвкушению и уязвимости охватить меня, творить чудеса, когда они сжимают мои соски, увлажняют мою киску и посылают мурашки по моей прохладной коже.

Это всегда так начинается. С обещания, что вечер принесет неопределенность. Сюрприз. Нужна смелость, вера. И удовольствие. Всегда удовольствие. Для всех.

Но сегодняшний вечер, я подозреваю, поднимет каждую из этих составляющих на новую высоту.

— Делайте со мной, что хотите, — говорю я, чтобы свести их с ума и усилить свое собственное желание. Это то, ради чего я живу. Эти ночи столь же мирские и плотские, сколь мои дни священны. Я погружена в созерцание.

— Уложите ее на кровать, — говорит один из них у меня за спиной. — Его светлость хочет, чтобы она была влажной и готовой.

Я могла бы достичь оргазма здесь и сейчас от восхитительной мощи одной только этой угрозы, но меня толкают назад и вниз, сильные руки сжимают мои плечи, а твердые ладони поддерживают мою голову, пока я не оказываюсь лежащей на низкой кровати, которая, судя по опыту, как раз той высоты, чтобы один брал меня спереди, пока я стою на четвереньках, а другой, в свою очередь сзади.