— Прекратите! Вы обе ведете себя как сумасшедшие! — Я как бы слышу крик Джона.

Трудно быть внимательным, когда у тебя под носом чей-то локоть. Грузовик поворачивает, и я теряю равновесие, вес моего тела перебрасывается на Джона. Моя левая рука оказывается между его ног, запястье трется о его пах.

— Я из-за вас разобьюсь, если вы двое не остынете к чертям! — Рычит он.

Все мое внимание внезапно фиксируется на этой его части. Я не хочу смотреть на него, особенно пока моя рука находится там, где она находится. Я быстро убираю руку и поднимаю глаза на него. Могу ли я смутиться еще больше? Видимо, так и есть, поскольку он огрызается:

— Она пьяна. Какое у тебя оправдание?

— Мое оправдание в чем? — Мой голос звучит негромко. Я чувствую себя маленькой, примерно такой же маленькой, как камешек на берегу реки.

— Ты оправдываешься за то, что напала на нее? — объясняет он.

Он не жил моей жизнью. Я устала терпеть дерьмо Киры. Устала оправдывать одержимость моего парня ею. Устала всегда делать то, что мне говорят. Устала от того, что люди всегда думают, что я приму все, что они скажут. В основном, я просто устала. Джон не знает меня. Он не может знать или понимать.

Вздохнув, я выпрямляюсь. Ничего не отвечаю, потому что, честно говоря, у меня нет ответа. Все свое внимание я направляю в окно. Сегодняшний вечер вышел из-под контроля. Я потеряла свою лучшую подругу, поссорилась со своей кузиной и поцеловала парня, который не является моим. Хуже того, я хочу поцеловать его снова. Отлично. Может ли моя ночная ситуация стать еще хуже?

— Остановись! — Щеки Киры надуваются, и ее лицо становится белым. Она судорожно пытается схватиться за ручку двери грузовика несмотря на то, что грузовик движется. О, я уже видела этот взгляд раньше.

— Лучше послушай ее, если не хочешь, чтобы ее вырвало на весь твой грузовик.

— О, черт! — Джон нажимает на тормоз. Дверь Киры открывается, и она исчезает.

Я сказала себе, что не буду держать ее за волосы, если ее стошнит. Это была полная ложь. Я выхожу из машины, подхожу к ней и приседаю рядом с ее согнутой формой на земле.

— Кира, тебе нужно перестать так много пить. — Она хватается за живот и снова блюет, рвотные звуки наполняют ночь. Она вытирает слезы с уголков глаз и смеется, на самом деле смеется сразу после того, как рвота извергается из ее носа. Она спрашивает:

— Мы действительно должны говорить об этом сейчас? — Я тоже смеюсь, потому что это та Кира, которая мне нравится: ее сумасшедшая, смешная сторона. Я говорю ей:

— Мне жаль. Не знаю, что на меня сегодня нашло. Я не должна была быть такой грубой.

— Просто никогда больше так не делай, — отвечает она.

— Уверена, что ты… не важно, забудь. — Я хотела сказать, что она это заслужила, но устала с ней спорить.

— Ты в порядке? — спрашивает Джон, стоя на коленях по другую сторону от Киры. Он пропустил самое страшное, но я никогда не ожидала, что он выйдет из своего грузовика, чтобы проверить ее. Меня никогда раньше не тошнило от выпивки, я пробовала ее, но не более. Хотя однажды у меня была желудочная инфекция, и меня рвало как сумасшедшую. Колтон пришел посмотреть телевизор. Он ни разу не встал, чтобы помочь мне или проверить, как я себя чувствую. Уверена, что он пришел только потому, что они с родителями сильно поссорились. Я помню, как изо всех сил старалась не заснуть на диване, пока он без остановки говорил об этом. Через два дня он заболел тем же вирусом и целую неделю злился на меня за то, что я его заразила.

— Да, не благодаря тебе! — говорит Кира Джону, игриво подталкивая его. — Как насчет того, чтобы в следующий раз оставаться на дороге.

— Это была не моя вина. Я отвлекся на двух горячих цыпочек, которые боролись в моем грузовике. — Его губы подергиваются.

Кира ударила его по руке, и он вскрикнул, потирая место рукой.

— У тебя немного травы на твоей… — Он усмехается, оттирая ее зад. Красный цвет щек Киры заметен в лунном свете. Она спотыкается на своих шпильках, и он одним плавным движением подхватывает ее, неся обратно к своему грузовику. То, как они взаимодействуют друг с другом, заставляет ревность вспыхнуть глубоко внутри меня.

Остаток короткой поездки до моего дома проходит в тишине. Напряженная обстановка в кабине, мы втроем сидим локоть к локтю. Я хочу приехать домой и забыть, что эта ночь вообще произошла. Джон прочищает горло, и я замечаю мелькание его голубых глаз в зеркале заднего вида, затем они исчезают, сосредоточившись на дороге.

Кира признается, что очень устала, и спрашивает, может ли она провести ночь у меня дома. Я думаю, что это означает «нам с Тори есть что обсудить», потому что да, вроде как есть.

Я боюсь этого разговора больше, чем теста по математике. Позже, у меня дома, чувствую дрожь и неуверенность в себе, когда мы, надев пижамы, идем на кухню. Я достаю два стакана, молоко и пачку Оreo. Кира — лизун; ей нравится вылизывать кремовую середину, а затем макать часть шоколадного печенья в молоко. Я — полная противоположность (не лижу), соскребаю отвратительно сладкую кремовую середину, а затем макаю шоколадное печенье в молоко. У нас это ритуал. Мы очень серьезно относимся к нашим Оreo.

Кира опирается локтем на гранитную столешницу и открывает рот, показывая язык, покрытый белым кремом, смешанным с капелькой слюны.

— Скажи мне, что это тебе напоминает. — Она ухмыляется, как будто она умная. Я морщу нос и пихаю ее плечом.

— Мерзость, Кира. Это все, о чем ты думаешь. — Она закрывает рот, сосредотачиваясь на разгрызании следующего печенья, ее выражение лица внезапно становится серьезным.

— Нет, это не так. Мне нравится Джон, Тори. Больше, чем мне когда-либо нравился любой парень.

— Можешь взять остальное. — Я подвинула печенье в ее сторону. — Мой желудок чувствует себя странно всю ночь. — Она смеется.

— Ну, тогда не ходи вокруг Колтона. Ты же знаешь, как он разозлился, когда ты в последний раз сделала его больным. Можно я возьму твою глазурь?

— Конечно. — Я пододвигаю свою глазурь к ней тоже. Она может взять все — она обычно все равно все получает.

Кира мгновение изучает мое лицо. Она выдыхает разочарованный вздох:

— Ты многого не знаешь, Тори. Папа ушел от нас пару лет назад. — На мое шокированное выражение лица она объясняет: — Моя мама не хочет, чтобы твоя мама знала, поэтому дальше этого дело не идет. Мама притворяется, что все хорошо, когда она в кругу семьи, потому что ей слишком стыдно, чтобы кто-то знал правду. — Кира закрывает пачку печенья и хмурится, видимо, у нее тоже больше нет настроения есть сладкое. — В общем, моя мама много пила, пока они были вместе. Да. Она хорошо это скрывала. Думаю, выпивка была ее способом справиться с делами моего отца. Они постоянно ссорились. Я ненавидела это. В конце концов отец просто сдался… Я не видела его с тех пор, как он уехал. — Она фыркает. — Я не была так уж шокирована его уходом. Я имею в виду, его никогда не было рядом; единственное, чего нам не хватало, это его денег. Я была счастлива, что он ушел. Думала, что все наладится и мама наконец-то будет счастлива. После ухода папы все произошло наоборот, и она стала пить еще больше. Мы были вынуждены переехать. Мама назвала это «Сокращение». Она не могла больше платить за дом, в котором мы жили. — Кира вытирает слезы, текущие по ее высоким скулам, скулам, которым я так долго завидовала. — Теперь мы живем на большой свалке, вот почему я никогда никого не приглашаю к себе, ну, и еще мамина склонность напиваться и иметь одного из своих мерзких бойфрендов.

— Почему твоя мама не попросила помощи у моей мамы?

— Твоя мама такая осуждающая. Она видит только черное или белое. Она не смогла бы справиться с правдой. — Я обнимаю Киру, чувствуя себя в полном дерьме. Мы стоим там на кухне в мешковатых клетчатых пижамах и толстых белых носках, молчим и обнимаемся дольше всего. Я не очень хорошо знаю свою кузину. В Кире есть какая-то другая сторона, которая делает нас чужими, притворяющимися семьей на поверхности, но на самом деле под ней ничего нет.