Сказать отцу, что срамно заболел? Увольте! С матерью о таком я точно перешептываться не буду. Тут сразу смерть и под корень вырванный язык. И вообще, я лучше перетерплю и пройду лечение. Есть же средство, наконец, чтобы все это исправить, в порядок привести и стереть печать позора, проставленную на моем лице? Значит, вариант один. Егорыч четко обозначил, кажется, второй пункт своего дружеского предложения.

— Забьем, пожалуй! — быстро отрезаю.

— Без проблем. А что по сегодняшнему вечеру, старик? — он отстраняется и отходит от меня. — Ты свободен?

— Есть варианты. Все уже забито, — поднимаюсь со своего места, рассматриваю конверт-ответ и, растопырив пальцы, сгребаю вынесенный приговор со своего стола.

— Ты заболел? — спрашивает Егор.

Вздрагиваю и вскидываю подбородок:

— Нет!

С чего он взял? Дружочек решил провести собственное расследование, чтобы в неугодном обличить меня? Шишка с елки и привет!

— Идем, — разворачиваю дружбана и двумя руками толкаю в спину, затянутую черным пиджаком, направляя наш юридический дуэт на выход из моего кабинета…

Папочка вещает долго и весьма занудно. С возрастом у Велихова старшего надменность и открытая издевка читается и просматривается не только на лице, но звучит и произносится, открыто транслируется в каждой букве, слоге, слове или предложении, которое он выплевывает своим красивым ртом, старательно растягивая губы.

«Папа жжет» — строчу послание Егору.

«И не говори! Твоя вина, Петр Григорьевич, слащавый папенькин сынок» — отвечает Мантуров, вслепую набирая пальцем электронный ответ.

— На сегодня все, — батя заканчивает свою демагогию и поднимается с кресла в импровизированном центре круглого стола. — Велихов! — не повышая голоса, обращается ко мне.

— Да? — поднимаю на него глаза.

— Зайдите ко мне в кабинет.

Чертова субординация! Гриша строит босса? Зачем к себе позвал?

— Удачи, брат, — Егор похлопывает раскрытой ладонью по моей спине. Я кашляю и захлебываюсь слюной, которую продуцирую, как бешеная собака. Да что со мной?

— Пошел ты, — ему шиплю послание, но исподлобья рассматриваю удаляющуюся фигуру своего отца.

— На тренировку придешь? — спрашивает мой типа компаньон.

— Завтра — да.

— Заметано…

Выставив согнутые в локтях руки, подпирая подбородок, родственный начальник внимательно рассматривает зашедшего в его кабинет меня.

— Плохо выглядишь, сынок, — спокойно произносит и взглядом указывает на один из двух стульев, придвинутых к его столу. — Здоров?

— Вполне, — ухмыляюсь и занимаю предложенное место. — Что ты хотел?

— Торопишься? — удивленно выгибает бровь.

Откровенно говоря, да! Кондитерская работает не до последнего клиента. Есть два часа в наличии на то, чтобы перехватить Смирнову и пригласить ее поужинать со мной, дабы обсудить правила и выкатить условия. К тому же у меня припрятан козырь в рукаве, который Тузик, сама того не понимая, преподнесла мне в качестве затравочного звена — красивая картонка с чудаковатой надписью старинным шрифтом из фолиантов викторианской Англии:

«Требуется шоколатье. Обучим и пристроим — приходите к нам! Бесплатно!».

Я сладкое люблю, а тем более «такое». Она учить намерена? Бесплатно, значит, даром? М-м-м! Да я самый толковый и внимательный ученик в радиусе всего земного шара. Могу похвастать усидчивостью, въедливостью, терпением и огромным рвением, особенно когда дело касается:

«Достань ее!».

Сегодня я собираюсь обозначить себя и признаться в том, что допекал Антонию, пугал ее и тайно посещал магазин, но хотел бы получить работу в нем или подработку, например, на выходные дни, когда не занят в конторе своего отца добыванием улик и построением защит опростоволосившихся граждан нашего не слишком крупного промышленного городка.

Интересно посмотреть, как она на это все отреагирует: плюнет, рассмеется, колкость ввернет, игнором окатит или, припоминая юность, отомстит по строгости собственного закона? Ния — беспредельщица, ей на моральные, а значит, человеческие законы наплевать, а я, видимо, латентный мазохист, который хотел бы все, что шавочка предложит своей шкурой испытать, чтобы потом сочащуюся кровь из разрезов, оставленных когтями этой стервы, облизать. Смирнова злится, значит, жди беды и стихийного бедствия. У меня есть зонт и навороченная палатка, в которой я мог бы переждать бурю, которую Тузик необдуманно организует. А смог бы я, например, освоить шоколадные курсы, прикинувшись ягненком, детенышем овцы, брошенной бараном-производителем, сделавшим этой несчастной кучерявой хилого ребенка? Три дня, откровенно говоря, обдумывал ответ, хихикал и комбинации подбирал, пока не пришел к нужному мне выводу:

«А почему бы нет? Да и слабо, в конце концов, никто не отменял! Пари, и мы с ней типа компаньоны на весь срок обучения. Так маленькая курочка по зернышку клюет…».

— У меня встреча, па, — расстегиваю свой пиджак, удобнее устраиваюсь и поднимаю на него глаза.

— В гости к нам не собираешься? — он опускает руки и как-то очень странно протягивает их ко мне, словно демонстрирует желание прикоснуться к собственному сыну, погладить или даже приласкать неразумное дитя.

— Отец? — немного отстраняюсь и с изумлением пялюсь на только вот не прошло еще и пяти минут грозного босса, а сейчас как будто масляную размазню.

— Мама просит, Петя, — смеется. — Да и я хотел бы поговорить со старшим сыном в другой обстановке. Галстук и костюмы, деловой надменный тон… А мне хотелось бы узнать, чем мой ребенок живет, когда не ходит на работу, просиживая за экраном ультрабука, обживая свой рабочий кабинет.

Ах, мама? А я ребенок? Тридцатник деточке уже — это на минутку. И потом, иная обстановка? Совсем другое дело, так бы сразу и сказал. Как в сопливом детстве. Отец мечтает о посиделках у костра на очередном семейном совете, как в старые добрые времена?

Я живу один, имею хорошую удобную квартиру холостяка, работаю под папиным крылом, самосовершенствуюсь, постоянно развиваюсь, занимаюсь спортом — рапира-шпага и кривая сабля исключительно под настроение. Я не наглею, не грублю и не хамлю, выказываю очевидное почтение своим предкам, уважаю мать-отца, поддерживаю связь с младшим братом, но этого, похоже, недостаточно. И теперь, видимо, будет установлен график на обязательные посещения отчего двора?

— Много дел. Большая загруженность и…

— Да, перестань, — родитель хмыкает и откидывается на спинку кресла.

— У меня сегодня встреча, папа, — демонстративно поднимаю руку и сверяюсь со временем. Есть, есть, есть еще минуты. Уверен, что Тонька на своем рабочем месте, но медовый, увы, незапланированный разговор с отцом никак не вписывается в мое плотное расписание. — Меня ждут… — пытаюсь выкрутиться и избежать вопросов из разряда:

«Пожалел бы мать, стервец. Совсем ее не любишь? Какого черта, Петр?».

— Свидание? — отец подмигивает и, искривляя рот, возвращает на лицо обворожительную улыбку старого прожженного лиса.

— Да.

Уверен, что после положительного ответа, все дальнейшие вопросы сразу прекратятся. Более того, мне пожелают удачи, дадут пинка под зад и скажут…

— Кто она?

Похоже, я ошибся, а у бати хорошее настроение и щемящееся из всех щелей любопытство. Если дальше на все это отвечать, старший Велихов профессионально раскрутит меня на ненужную откровенность. Он в этом непревзойденный профессионал. Умеет Гриша выбивать из клиентов или жертв признания — это его адвокатский хлеб с маслом и дефицитной икрой. Отец — терминатор в этом деле, так свой увесистый капитал, несгибаемую репутацию и профессиональный статус трудом и потом склепал.

— Не скажу, — надуваю губы и включаю недалекого мажора, которому плевать на имя дамы, интересует лишь совместная с крошечкой кровать. — Ну-у-у-у, па-а-а-ап…

— У тебя все хорошо? Мать интересуется.

— А ты? — прищуриваю один глаз.

— Ты всегда передо мной, Петька. Забыл, под чьим руководством здесь служишь?