Красотка с полотен эпохи Ренессанса — ни дать ни взять! М-м-м, зажиточная купчиха, маленькая госпожа, княжна или графиня, которая нагрела жениха, прокатив его перед всем честным народом, собравшимся поглазеть на неравный брак.

— Заткнись, придурок, — жалит, как оса. — Только грубость, ругань, матерные слова, да неуравновешенное поведение. Больной, больной… Мне искренне жаль тебя!

А мне тебя! Исключительно из-за того, что я сейчас намерен сделать. Но ей придется потерпеть. Ее красивое глубокое декольте, открывающее и демонстрирующее то, на что я совсем недавно мог смотреть, закинув свою руку за голову, отлеживаясь в собственной кровати, не дает покоя моим нервам и мужской половой системе, о которой я только вот на несколько минут, казалось бы, забыл. Кровь остановилась и прекратила наполнение. Я успокоился и выдохнул, даже стал остроты отпускать. Как на тебе — пожалуйста! Небольшая, но упругая и аккуратная, а сейчас призывно выступающая, словно транслирующая только визуальное наслаждение, сладенькая грудь раскачивается в такт Тонькиному поверхностному, оттого слишком быстрому, дыханию. Там, по-моему, тугой корсет, который надо бы снять, и формирующая вата для наполнения пустот, а стало быть, для провокации и обмана? Да это же ложь, брехня! Кругом один обман и небольшое наваждение.

«Эх, девочки, что же вы с нами делаете?» — про себя смеюсь, но губами внаглую притрагиваюсь к прохладной коже ее полушарий.

Чмокаю, по-отечески прикладываясь к выпуклостям, облизываю и щипаю каждый прыщик, который после моих действий как будто бы спросонья из норы выходит, чтобы выказанной ласке тонкой волосинкой помахать.

— Прекрати немедленно, — Смирнова дергается и еще активнее начинает вырываться.

— Все-все, — мягко отстраняюсь от нее, заканчиваю шалости, облизываюсь, выставляя ей на обозрение язык, и тут же громко сглатываю, словно то, что облизал, теперь разжевываю, раскатывая с огромным аппетитом. Сейчас еще немного перетру, а потом, пожалуй, проглочу, рыгнув в атмосферу наслаждение. — Набегалась? На сегодня с кардионагрузками, я так понимаю, все? Достаточно?

— Да.

И правильно! А я про это с самого начала говорил, словно знал заранее. Черт меня подери, предчувствовал и слегка предвидел, что этим все и закончится. Да я почти пророк в своем Отечестве. Ее побег, как это ни странно, читался, что называется в открытую, а не между строк. Странно, что ближайшее окружение не заметило сильных изменений в ее поведении. Тонька отдалилась, изображала не красящую ее саму серьезность, шипела, отгоняла всех и старалась соответствовать общим требованиям там, где раньше могла вольностью играть. Финал истории — вполне реальный и прогнозируемый. Мантуров Егор — не ее герой, не любимый, не муж и не ее мужчина, но зато хороший и надежный друг. Он тот, с кем можно подержаться за руку и помечтать о светлом будущем. О ярком будущем с другим, подходящим для Смирновой, человеком. Например, со мной?

— Из-за тебя, — шипит. — Все из-за тебя, из-за того, что… Черт! — скулит, касаясь ногой земли. — Любишь подглядывать.

А что такого? Не вижу в этом преступления.

— Я не подглядывал. Ты или преувеличиваешь, или придумываешь, — осекаюсь тут же, потому как ловлю ее уничтожающий взгляд, который сигнализирует открытым текстом, что мне пора сдавать назад.

— А что ты делал? Издевался? Дергал себя? У тебя проблемы с этим? — повизгивает, переходя на ультразвуковые ноты и скашивая вниз глаза.

— Ничего не делал. Не издевался. Над убогими не принято смеяться, Тузик.

— Кто тут убогий?

Проехали! На это стопудово не стану отвечать.

— Пялился, как озабоченный. Маньяк какой-то. Найди себе девку, наконец, и…

— Закрыла бы ты рот, Смирнова. Здесь темный лес, зловещая тишина, тотальное одиночество, почти отшельничество, а ты возбуждаешь своей слабостью и тем, что не сможешь с растянутой, как сама утверждаешь, лапой далеко от маньяка убежать, — пытаюсь запустить под юбку руку, Антония мгновенно затыкается и бьет ладонью по моим граблям.

— Да уж. Только это тебе и надо.

— Не только, Ния. А впрочем, твое недалекое предположение не стану даже комментировать.

— Завернешь про инстинкты и природу?

Хотел просто проигнорировать, если честно, но теперь, по-видимому, что-то нужно отвечать.

— Как минимум. Человек — такое же создание природы.

— Натуралист. Твою мать!

Что-что?

— Выучила грубость, Ния? — подмигиваю и закусываю нижнюю губу, порыкиваю, изображая самца в период гона. — Ты там как? Готова? Уже течешь?

— Пошел ты!

Я могу пойти, да только оставлять здесь взбудораженную и полуголую Смирнову равносильно добровольному повешению на глазах той же толпы, для которой эта стерва устроила внеплановый забег. Калечить нервную систему такому количеству ни в чем неповинных людей мне тот же Заратустра, вкупе с остатками совести, не позволяет.

— Все сказала?

— Да! Ты подглядывал, подглядывал, подглядывал…

Я бы ее заткнул одним надежным и проверенным способом, да мараться настроения нет. Чего ей надо, в самом деле? Да, я стоял. Стоял за незакрытой дверью и через большую щель смотрел. Возможно, Тоню напугал мой не совсем хороший взгляд, блеск сумасшедших, немного бегающих глаз — а я стопроцентно сбрендил от той картины, свидетелем которой невольно стал, — еще, конечно, крепко сжатые кулаки и злобное шипение. За это извиняться не намерен, тем более что об этом вчера ее тоже предупреждал. Она так сильно не хотела, чтобы я посетил ее великое мероприятие и отказал в своем участии, что я не смог не прийти и не засвидетельствовать великое почтение. Кто ж знал, что после этого Смирнова окончательно решит бежать?

— Не сотрясай воздух и не ругайся, — ухмыльнувшись, лениво говорю.

— Наглый! — особо не задумываясь и не выбирая выражений, выплевывает мне в лицо.

Есть такое! Скорее пунктик, чем громкое, увесистое и звонкое достоинство.

— Ты даже…

Ну-ну? Вскидываю подбородок, показывая, что я готов к тому, что она с пеной у рта собралась здесь, в лесу, поведать.

— Господи!

Как жаль, но стерва, по-видимому, словесно истощилась. Тогда, наверное, я начну.

— Обхвати меня за шею, Ния.

— Отпусти! — опять несчастную включает, канючит и пытается пустить слезу, но я-то в курсе, что Антония никогда не плачет.

Сама, кстати, зарядила, что на слезы чересчур скупа. Зато на скоропалительные, неблаговидные деяния и авантюры до хрена как ветрена.

— Обхвати меня, — не уступаю, присаживаюсь, чтобы поднять ее на руки. — Давай, щенок, не упрямься.

Антония взвизгивает, когда я отрываю ее и закидываю на себя. Подбрасываю несколько раз, словно трамбую, равномерно распределяя вынужденную для меня нагрузку.

— Удобно? — обращаюсь к ней лицом и встречаюсь со взглядом чересчур перепуганной чем-то женщины. — Ты чего?

— Я сбежала, Петя, — прижимает кулачки к своим губам и бегает глазами. — Бросила мужчину. Я нехорошая, да?

С этим не поспоришь, а имеющиеся доказательства, как говорится, полностью свидетельствуют против мелкой обвиняемой. Если бы дело дошло до суда, то мы бы однозначно проиграли и, вероятно, выплатили огромный штраф или неустойку, финансово бы покрыли нанесенный моральный ущерб вдрызг расхристанному жениху. Ведь ее побег видел каждый, у кого в наличии имеются глаза и уши, пусть и не со стопроцентным зрением и таким же слухом, да и вообще такое тяжело утаить и посчитать привидевшимся или нереальным. Ее ведь несколько раз пытались остановить: сначала кричащая мама, потом Егор, хватавший Антонию за руки, а на финал случайно подвернувшийся Максим Морозов, столкнувшийся с ней на самом выходе, когда она почти визжала, чтобы все убрались с ее дороги. Все, что случилось там, в том забронированном для торжественного мероприятия месте, видели все приглашенные на праздник и даже обслуживающий персонал. Считать ли это все позором? Не знаю. Но осадок точно неприятный, особенно у несостоявшегося жениха, которого выставили остолопом при его отце и деловом партнере.