- Мы здесь одни, чего молчать-то?! Ты послала убийц к своей сестре и ее мужу, а теперь решила стыдиться этого передо мной, госпожа Бели-и-инда?! – язвительно тянет Ронни. – А то, что ты для меня стараешься, кому другому расскажи! Думаешь, я не знаю, как ты из кожи вон лезешь, чтобы стать респектабельной? Чтобы никто даже не догадался, чем ты занималась, когда тебя мной обрюхатили!

- Заткнись! Заткнись, я тебя последний раз предупреждаю! – звенящим от ярости голосом взвизгивает Мармелад. – Не важно, как я тобой забеременела. Важно, что я не избавилась от тебя. Родила, нашла заботливых воспитателей и делаю все, чтобы ты ни в чем не нуждался.

- Ага, только материнскую ласку и заботу забыла мне дать. Откупалась от меня подарками и сладостями, а сама раз в год приезжала! – шипит парень и замолкает.

- Ронни, пойми. Я не могла приезжать часто, не вызвав этим подозрения. Если бы кто-то узнал о твоем существовании, это был бы конец всему, — устало произносит Мармелад после продолжительного молчания.

- Но я всегда думала о тебе. Я люблю тебя, мой милый мальчик. И все сделаю, чтобы твоя жизнь была счастливой и богатой. Абсолютно все!

Ответом ей звучит презрительное фырканье и недовольное бурчание "милого мальчика".

Было впечатление, что этот разговор между матерью и сыном происходит не в первый раз. И, как всегда, один не слышит другого. Лишь стремится излить свои претензии, свою обиду и злость на другого.

Стоя за шторой, я стараюсь даже не дышать, чтобы не выдать себя. Думаю о том, что в своей слепой любви, в стремлении загладить вину перед ребенком, реальную или придуманную, матери зачастую творят ужасные вещи.

Совершают страшные преступления, оправдывая их лучшими побуждениями. Материнским желанием дать своему ребенку то, что компенсирует ему нехватку любви.

Вот только преступление даже во имя добра, все равно остается преступлением...

Пока я печально размышляю о судьбе родителей Констанеля, павших жертвой чудовища, в кабинете слышен металлический лязг и шелест бумаг.

- Вот, Ронни, твоя метрика. С ней ты пойдешь в приемную Инквизиции проситься на работу. Но пойдёшь не сегодня, а завтра! - произносит кондитерша.

- Почему завтра? Чего тянуть-то?

- Потому! Потому, что сегодня в городе нет ни тебя, ни меня. Для всех я еще на похоронах своей подруги, а тебя вообще здесь нет. Ты появишься в городе только завтра. И все, что произойдет сегодня на рассвете, не будет иметь к нам никакого отношения. Ты меня понял, сынок?

- Понял, понял, — бухтит «сынок». – Если бы в тот раз ты сделала все как следует, сейчас не пришлось бы напрягаться, чтобы убрать этого… твоего племянничка. Уже давно единолично владели бы и делом, и домом, и горя не знали. О чем ты думала тогда, не доведя дело до конца?

- Успокойся, Ронни. Тогда вышла накладка, щенка не взяли с собой в поездку. А убирать его сразу после происшествия было опасно. Пришлось выжидать. Но сейчас время пришло, и это случится… совсем скоро, — произносит Мармелад так спокойно, словно обсуждает покупку партии сливок для своей кондитерской.

О, Боже!

Я еще крепче зажимаю ладонями рот, чтобы не издать ни звука. Хотя из меня так и рвется ненависть к этим двоим. Хочется выскочить и вцепиться в горло мерзавке, когда я вспоминаю страшную тоску в глазах Констанеля, когда он говорил о погибших родителях.

Не зря, ох, не зря стерва Мармелад с первого взгляда мне не понравилась!  Но не время злиться, надо думать, как исчезнуть отсюда и предупредить Констанеля.

- Ронни, возьми свою метрику и прибери в сумку! – между тем строгим голосом требует Мармелад.

- Зачем она мне сейчас? Завтра и отдашь, — отмахивается парень.

- Затем, что я сейчас уйду… по нашему делу. И вернусь только через два дня. Вернусь открыто, с шумом, так, что все будут видеть, что я только что прибыла. Ты сидишь в кондитерской тише мышки, а завтра утром незаметно выйдешь и отправишься в Инквизицию. Тебя в городе вообще нет, понял?

- Понял, понял. А чем я буду здесь заниматься целый день? Я тут со скуки помру, — начинает ныть Ронни.

- Поспи подольше, — отрезает любящая мать. – Пойдем, закроешь за мной дверь. Я тебе оставляю ключ от черного хода. И возьми метрику, я сказала! Сразу прибери в сумку. Иначе, знаю я тебя, придешь в приемную Инквизиции и только тут вспомнишь, что не вял свои документы.

- Ой, не занудничай! Все возьму. Давай сюда свою бумажонку.

Снова лязг ключа, какие-то шорохи, и звуки шагов в сторону двери. Поворот ключа в замке и наступает тишина.

Еще несколько секунд я стою неподвижно, прислушиваясь. Затем осторожно выхожу из-за шторы. Первое, что мне бросается в глаза – лежащий на краю рабочего стола Мармеладихи плотный лист бумаги с витиеватыми надписями и выпуклой печатью в нижнем левом углу.

Метрика! Ронни все-таки забыл ее в кабинете. Или специально оставил, чтобы сделать назло матери.

Я коршуном бросаюсь к документу. Хватаю и прячу его в сумку. После чего возвращаюсь к окну и изо всех сил дергаю раму. На этот раз она поддается, и я, тревожно оглядываясь и не издав ни звука, вылезаю наружу.

Стараясь слиться со стеной дома, крадусь по переулку. Выбираюсь из него на узкую боковую улочку и со всех ног несусь в ту часть города, где находится дом Констанеля. Я не я буду, если не успею опередить преступницу и не спасу своего друга!

 А это у нас Ронни, мамин сладкий пирожочек

Приемная Инквизиции работает с девяти утра, но уже в восемь мы с Констанелем стоим у ее входа. Оба зябко ежимся, потому что утро необычно прохладное. Или это нервное напряжение морозит нас изнутри?

Наверное, мы смотримся странной парочкой – застывший на одном месте рослый молодой красавец с испугом в глазах. И щуплая старушенция в огромных очках на длиннющем носу, нервно бегающая туда-сюда перед входом в мрачное здание.

Честно говоря, когда я себя увидела в зеркале, чуть не поседела по-настоящему, до того я стала уродливая. Жуть просто!

А уж бедолага Констанель… Боюсь, он обмочил постель, когда проснулся и увидел трясущую его за плечо, всю в черном Бабу-Ягу. То есть, меня под маскировкой.

Парень в ужасе выпучил глаза и придушенно прошептав: - «Мамочки!» - с головой залез под одеяло.

Я, конечно, по доброте своей зашлась смехом, больше похожим на карканье простуженной вороны, чем напугала его еще больше.

- Кто ты и как сюда попала? – пропищал из-под одеяла тонким голосом.

- У тебя на кухне окно было открыто! – рявкнула я.  Сдернула с его головы одеяло и зашипела, уставившись в перепуганные чайного цвета лаза:

- Констанель! Это я, Фрея. Фрея Попаданка. Быстро вставай и бежим – сюда Белинда с убийцами по твою душу идет!

Надо отдать должное, на то, чтобы поверить моему рассказу, у парня ушло не больше нескольких секунд.

- Фрея, выйди, мне надо встать и одеться, — потребовал он уже нормальным голосом, когда я закончила торопливый пересказ событий в кондитерской. – Не дело юной девушке находиться в спальне неженатого мужчины.

Я закатила в досаде глаза – в спальне женатого мне, значит, находиться можно! Железная мужская логика.... Но всё-таки  вышла в соседнюю комнату

Там было зеркало, и я, наконец, смогла полюбоваться на свое отражение.

Да уж, торговец артефактами не обманул – внешность моя изменилась так, что я сама себя не узнала.

Из зеркала на меня смотрел Добби из «Гарри Поттера», только в женском варианте и с многочисленными морщинами, седыми лохмами, в чепце и очках. Вдобавок, изо рта кокетливо выглядывала парочка желтоватых клыков, добавляя мне сногсшибательного шарма.

В общем, если в Инквизицию меня не возьмут, потому что не прошла фейс-контроль, не удивлюсь. На это страхолюдство я и сама смотреть без смеха и ужаса не могла.  Представляю, как менеджер по подбору персонала Инквизиции на мой облик отреагирует!