- Почему вы всегда прячете свои лица? Что-то скрываете?

- Так повелели наши предки, Ваше Величество, — Инквизиция не имеет лица, — ответил мужчина в плаще. Теперь в его голосе не было почтительности, только лед и металл.

На миг король Цварг смутился. Затем взял себя в руки и медленно, словно смакуя каждое слово, произнес:

- Пора подумать, нужны ли нам давно забытые заветы давно исчезнувших теней...

- Ничто не исчезло, и ничто не забыто. На заветах Первопредков держится наш мир и королевская власть, Ваше Величество. Вам ли не знать этого...

- Да, держится…, — руки короля затряслись еще сильнее. Чтобы унять дрожь, он вцепился в подлокотники трона.

Недовольно зашипел:

- Ты огорчил меня. Очень огорчил. Ты не сумел найти для меня принцессу, Инквизитор. Не знаю, смогу ли я простить тебе эту оплошность.

- Ваше Величество, к моменту, когда пришло письмо императора, его дочь была мертва. И ни один некромант не смог бы ее оживить – рыбы в Эритейском море очень прожорливы…, - голос Инквизитора был все еще холоден, но теперь в него вернулась обычная почтительность.

- Так и быть, я прощу тебя, мой друг, за эту хорошую шутку, - старик на троне захохотал, захлопал в ладоши, не заметив, как мужчина в плаще непроизвольно дернул плечом на словах «мой друг».

- Жаль, что не удастся попробовать волшебной магии принцессы. Ну а где ее служанка? Наверняка, она тоже сладкая булочка – Шелай не подпустил бы кого попало к своей дочери, — проскрипел король, отсмеявшись.

- Корабль капитана Фаррагаса провел две недели на карантине в одной из лагун недалеко от Гранса. По его окончании служанку принцессы продали работорговцу, гоблину по имени Кришц.Девушка умерла через два дня после этого. Полагаю, от истощения – пока корабль стоял на карантине ее практически не кормили.

Король сцепил перед собой трясущиеся руки:

- Сдохла, и ладно – мне она не интересна, если только не девственница. Но ты напомнил мне об одном деле, Инквизитор. У меня на ложе две недели не было ни одной подходящей девки. Уже две недели!

Мои евнухи ежедневно отправляются на рынки и рабские аукционы, но возвращаются с пустыми руками. Словно все девственницы в столице вдруг закончились! Я уже хотел наказать слуг за нерадивость…

Цварг выпрямился на своих подушках и торопливо заговорил, словно изнутри что-то его распирало, и он торопился излить это наружу.

- Но вчера я вспомнил про Гранс, Инквизитор! - выпалил Цварг в своем странном возбуждении не заметив, как напряглась мрачная фигура в сером плаще. Визгливо продолжил:

- Гранс, самый южный порт, куда причаливают все корабли с рабами, прибывающими в мое королество. Гранс, где работорговцев больше, чем бродячих псов на городском рынке...

Уже сегодня мои евнухи скупят там всех нетронутых рабынь. Всех! Я подписал указ! По нему все городские торговцы девками обязаны открыть свои загоны с рабами!Словно в бреду, Цварг прикрыл свои полинявшие за столетия глаза и продолжил выкрикивать, не видя ничего вокруг:

- У меня будет много девственниц, Инквизитор! Много, столько, сколько я захочу! Сколько мне надо, чтобы снова стать молодым…

Мужчина в сером плаще повернулся и не попрощаясь с Цваргом Вечным, вышел из зала.

За его спиной, в неверном свете факелов, остались неподвижные фигуры кверков и старик на золотом троне, продолжавший что-то бормотать, визгляво смеяться сам с собой и довольно потирать ладони…

Через минуту в небо над островерхими крышами королевского дворца взмыл огромный черный дракон.

Яростно взревел, выпустив столб пламени. Расправил мощные крылья и стремительно полетел на юг, растворяясь в безоблачном небе над великим королевством Аштаной.

Просыпаюсь я на рассвете от того, что меня грубо трясут за плечо.

– Вставай, Федерика. Быстро! Да открывай же ты глаза!

С трудом разлепляю веки и пытаюсь сообразить, что происходит.

Надо мной склонилось женское лицо, молодое и симпатичное. Я видела эту девушку в доме Али, она одна из трех старших служанок. У работорговца выстроена строгая система иерархии среди слуг, прямо как в армии.

- Живее, бестолочь! – пока я разглядываю ее и сонно хлопаю глазами, девушка выходит из себя и схватив меня за руку буквально сдергивает с лежанки.

Я с грохотом падаю на каменный пол, отшибая бедро и локоть. Шиплю от боли и злости, зато мгновенно выбиваюсь из сна.

Опираясь на лежанку, кое-как встаю и, потирая ушибленные места, рявкаю:

– Что надо?!

- Одевайся! – в лицо мне летит какая-то тряпка и девушка почти с ужасом восклицает: - Да поторопись же ты, если не хочешь сдохнуть!

Подгоняемая отчаянием, зазвучавшим в ее голосе, я торопливо скидываю ночную сорочку и натягиваю принесенное платье.

Успеваю только удивиться, что это не одежда рабыни со специальной меткой на груди, а какая-то другая. Замечаю, что и на девушке такое же платье, только белого цвета, а мое светло-желтое.

- Обувь! – девушка кидает мне под ноги новенькие сандалии с длинными ремешками и тревожно озирается на дверь.

Кричит мне:

- Федерика, живее, если не хочешь, чтобы тебя оставили здесь! – и вдруг срывается в коридор.

Не понимая, зачем это делаю, но уже зараженная беспокойством, я подхватываю принесенные сандалии и босиком выбегаю из комнаты.

Тонкая фигурка в белом уже почти скрылась за поворотом, ведущим к выходу из лазарета, и я припускаю в ту сторону. Бегу что есть сил, чувствуя, как разрастается в груди ком тревоги.

Коридор заканчивается, и я замираю на пороге ведущей во двор двери. Тревожно озираюсь и замечаю перед задними воротами крытую повозку. В нее как раз забирается девушка в белом платье.

Собираюсь тоже бежать туда, но сзади в мое плечо впиваются жесткие пальцы.

- Северные ворота, Федерика. Иди на север, — в еле слышном шепоте с трудом узнаю голос Лазариса. Пытаюсь оглянуться, чтобы спросить, что происходит, но тут в мою ладонь вталкивают что-то твердое, завернутое в ткань.

- Что там, на севере? – спрашиваю, машинально стискивая пальцы.

Вместо ответа получаю толчок в спину, от которого вылетаю чуть не на середину посыпанного белым песком двора.

Вслед доносится еле слышное, сказанное по-русски:

- Прощай, землячка. Найди хоть ты свое счастье.

Я припускаю к повозке, возле которой стоит зверского вида мужик с бритым черепом и злобно буравит меня глазами. На бегу успеваю повернуть голову, чтобы еще раз взглянуть на лекаря, но в дверном проеме уже никого нет…

- Живо! – рычит бритый мужик, когда я подбегаю. Подхватывает меня огромными ручищами и буквально закидывает в кузов.

Приземляюсь на колени, обдирая их о грубые доски днища и застываю, шипя от боли и пытаясь отдышаться. В одной руке я крепко сжимаю ремешки своих сандалий. Пальцы другой судорожно стискивают то, что дал мне лекарь.

Плотный полог на входе падает, погружая нутро кибитки в густую темноту. Громкий щелчок бича снаружи, гортанный окрик и, скрипя колесами, повозка трогается с места.

- Иди сюда, — зовет из темноты нежный женский голос и чьи-то руки тянут меня, помогая подняться.

Я наощупь усаживаюсь на твердую лавку, прижимаюсь спиной к стенке повозки и замираю, пытаясь понять, что происходит.

- Фу-у-у, - длинно выдыхает женский голос справа от меня. – Святые Предки, успели удрать!

- Погоди радоваться, дура, — одергивает ее другой голос. – Когда живые и здоровые в дом господина Али вернемся, тогда будем улыбаться, и Предков благодарить.

- Сама дура, — огрызается моя соседка. – Главное, что из дома выехали, и теперь никто не скажет, что мы рабыни, даже если остановят на проверку.

- Главное, чтобы Евлин успел нас вывезти из города и спрятать.

Наступает тишина, разбиваемая только скрипом колес и щелчками бича возницы.