— На сколько ты приехала? — осведомляется вдруг. — Пробудешь в Москве до Нового Года? Или, может, задержишься на месяц, а потом исчезнешь? Когда назад в Испанию, Тата?

Звучит как издёвка, но я понимаю, почему она язвит. Имеет, в общем-то, право.

— Я в Испанию не вернусь.

Илоне не удаётся скрыть удивление. Судя по выражению лица, на такой ответ она вряд ли рассчитывала.

— А твои отношения с тренером?

Не берусь предполагать, откуда ей о них известно.

— Нет никаких отношений. Я поставила точку. Ещё в конце лета, после встречи с Марселем.

Осознанно даю это пояснение. Хочу, чтобы она знала: моему сердцу тоже дорог этот парень.

— Значит насовсем перебралась в Москву?

То ли я жутко мнительная, то ли в её глазах наблюдаю нечто, похожее на окончательное крушение надежд.

— Не хочу загадывать, но вполне возможно.

Она кивает и какое-то время молчит.

Явно расстроена. Ошарашена. Шокирована.

Но Вебер — это Вебер. В какую-то секунду она собирается и, вскинув подбородок, произносит:

— Что ж. Тогда терпения тебе и любви вашему союзу. Главное — взаимной, — добавляет едва слышно, а затем уходит, оставляя меня одну.

Минуты идут, а я так и сижу в растрёпанных чувствах.

Особенно не по себе становится, когда слышу песню, написанную Абрамовым после нашей встречи на теплоходе.

А всё потому, что в этой песне нас, очевидно, трое…

В какой-то момент репетиция то ли заканчивается, то ли прерывается. Гитары не играют, барабанная установка молчит, но слышатся голоса.

Что-то не так.

Вижу, что парни скучковались и разговаривают на повышенных тонах, выясняя отношения.

Что конкретно там происходит, понять отсюда невозможно. Однако догадаться, чем всё может закончиться, нетрудно. Поэтому я, вскочив с места, тороплюсь спуститься вниз, по памяти придерживаясь того маршрута, который показала Вебер.

Кстати, про неё.

Резко останавливаюсь, случайно заметив девчонку на лестничном пролёте, мимо которого неслась.

Илона, одетая в свой дорогой небесно голубой костюм, сидит прямо на ступеньках и курит сигарету.

Услышав шаги или заметив какое-то движение, поворачивается, и мы смотрим друг на друга.

Неловко вышло.

Не знаю, как объяснить, что чувствую, когда вижу её мокрое от слёз лицо и ту боль, которой горят её глаза.

Мне почему-то тоже больно…

Как бы странно не звучало, но в эту самую секунду я искренне ей сочувствую, в полной мере осознавая, что сама никогда не находилась в подобной ситуации и в отличие от неё, была тем счастливым человеком, которого самоотверженно любили.

— Почему не играют? — шмыгает носом и опускает взгляд, явно смутившись того, что я увидела её в таком состоянии.

— Ругаются.

— Прекрасно, — выдыхает устало.

Наблюдаю за тем, как тушит сигарету, достаёт из кармана салфетку и поднимается со ступенек.

Дабы не создавать ещё большую неловкость, спешу продолжить свой путь дальше.

Вибрирует телефон.

Смотрю, кто звонит.

Хавьер.

По ходу движения сбрасываю вызов. Дважды подряд.

Что ему понадобилось от меня, не берусь даже представить. И гадать не хочу. Не до него сейчас от слова совсем.

— Давайте просто продолжим репетировать.

Это Горький говорит вроде.

— На хер.

— Ты чем-то недоволен?

Слышу голос Марселя.

— Представь себе, — отзывается Ромасенко.

Илона догоняет меня и на сцене мы оказываемся как раз вовремя, так как разборки в самом разгаре.

— В чём твоя проблема?

— Будто ты не понимаешь!

— Не понимаю.

— Проблема в ней! Ты притащил Её сюда. После всего, что было, — выплёвывает Максим с ненавистью.

— Тебе платят за то, что ты стучишь палками по барабану? Стучи молча.

— Пошёл ты! Я не собираюсь устраивать персональный концерт для этой твоей грузинской шку…

— Марсель!

Ну конечно не успеваем до него добежать.

Ни я. Ни Илона на эти своих высоченных каблуках. Ни Паша, который держит гитару. Ни подскочивший со стула от неожиданности Чиж.

Абрамов бьёт своего барабанщика по лицу. Тот, отлетев к своей установке, разозлившись, бросается на него в ответ.

— Не надо!

Дерутся. Боже, как они дерутся!

Агрессивно, остервенело лупят друг друга.

Падают на пол. Катаются по нему, матерясь.

— Чмошник, она ноги об тебя вытерла, а ты!

— Завали хлебало!

— Лох конченный, потерять всё из-за куска…

Договорить в очередной раз не успевает. Снова отгребает по зубам.

— Прекратите!

— Не лезь туда, Тата, — Чиж не позволяет мне вмешаться, в то время как Паша в одиночку пытается остановить происходящее безумие.

— Хватит, пацаны! Марс!

Но парня сдержать невозможно. Он итак все эти дни был эмоционально не стабилен, а теперь и вовсе, будто слетел с катушек. Злой, заведённый до предела, дубасит своего друга с такой жестокостью, что мне, честно говоря, становится очень-очень страшно за Ромасенко, не сумевшего, ввиду характера, закрыть рот.

— Марсель!

Что творится… Кошмар настоящий.

Словно самый дурной сон вдруг стал явью.

— Вы двое, немедленно перестаньте! С ума сошли? — отчаянно кричит перепуганная Илона.

— Разнимите их, Паш! Скорее разнимите!

Чиж устремляется ему на помощь. Кое-как вдвоём оттаскивают обезумевшего, взбешённого Кучерявого в сторону.

Я спешу туда. Илона — к кашляющему Ромасенко. У того лицо в крови.

— Хватит, Марс, притормози, — Паша всеми силами удерживает товарища, которому дай волю — и он продолжит драку.

— Отвали, Горький! — сопротивляется захвату, тяжело дыша.

— Ему достаточно. Слышишь?

— Недостаточно!

Предпринимает попытку скинуть руку, но когда понимает, что это я висну на его правом предплечье, перестаёт агрессировать. Видимо, чтобы случайно мне не навредить.

— Успокойся, Марсель, — молю, глядя в его почерневшие от ярости глаза. — Уйдём отсюда. Пожалуйста. Я прошу тебя. Прошу, — без конца повторяю.

Не знаю. Возможно, его приводят в чувство мои слёзы, потоком хлынувшие из-за пережитого стресса. Может, запоздало и сам, бросив взгляд в сторону друзей, осознаёт, что уйти сейчас — острая необходимость.

В общем, чудом позволяет увести себя оттуда.

Подцепив куртку, лежащую на стуле, тяну парня к выходу.

Лишь пять минут спустя, оказавшись за стенами клуба, немного выдыхаю, когда вызываю такси, пока он курит.