Олег ушел, и Марна хотела объясниться перед Райаном, но он тут же пресек эту затею.

— Ты не должна мне что-то говорить. Это моя вина, что я это услышал. То, что произошло сегодня между нами, Марна… Я испугался. Потому что прежде никогда не целовал девушку. Но я буду плохим человеком, если воспользуюсь этим и не скажу правды. Ты мне очень дорога. Как друг. Мы многое вместе прошли. И ты спасала меня. А я спасал тебя. И сегодня, когда я увидел тебя там, с Синеусом… я будто снова увидел тот день и свою сестру. Я вспомнил все так ярко и так живо… Я вспомнил. Я все вспомнил, Марна. Спасибо тебе за это. Но каждый раз, когда я смотрю на твое лицо, я пытаюсь вспомнить и лицо Маккенны. Я вижу ее в тебе. Я бы мог сделать хоть что-то, но я не сделал ничего…

— Ты был ребенком, — Марна коснулась руки Райана. — Это не твоя вина.

— Я… и я впрямь люблю тебя. Самой чистой любовью, какую только может испытывать настоящий христианин, но любовь моя гораздо выше той, которая нужна тебе и которую ищешь ты… Эй, почему ты плачешь, Марна?

— Райан, я… — она выдохнула и утерла слезы. — Ты спросил меня, кто я? Я — тот человек, который все это создал.

— Я не понимаю.

— Я тот человек, который сделал тебя трэллом. Тот человек, который убил твою мать и позволил Синеусу увезти тебя в Гардарику. Я… я тот человек, который распял тебя на кресте…

— Ты несешь чепуху, — испуганно прошептал Райан. — Ты сейчас говоришь так, будто ты сам Господь!

— Нет… нет… Я… — она вздохнула. — Я… хуже.

— Так скажи мне тогда! Скажи мне все! И если я вижу тебя сегодня в последний раз, я имею право знать, кого полюбил всем своим сердцем! Скажи мне правду о себе и о… Маккенне… Она жива или нет? Где она? Скажи мне, Марна, если ты смеешь равняться с самим Господом!

— Я не могу знать, — прошептала Марна. — Тогда, в Лимерике, она выжила. Это правда. Синеус не убил ее. Думал, что убил, но она выжила. А больше… я не знаю ничего, Райан. Я не знаю… прости меня.

Глаза трэлла вспыхнули. Он поджал губы. Начал смотреть по сторонам, только чтобы усмирить свой гнев и умалить свою боль.

— Я могу все исправить, — Марна хотела коснуться руки Райана, но он отдернул ее. — Слышишь? Я могу все исправить. Я могу сделать кое-что, чтобы начать все сначала. Чтобы ты и Маккенна были вместе.

— Марна, я…

— Сегодня конунг Рёрик должен оставить серебро у вторых ворот. Пожалуйста, прими его и воспользуйся им правильно. Сегодня я отдала все, что у меня было, чтобы получить эти дирхамы… Я отдала… отдала свой шанс быть рядом с тобой.

— Пожалуйста, уходи, Марна. Я хочу остаться один.

— Райан…

— Марна!

— Мне действительно уйти?

— Да, уходи. Просто… дай мне немного побыть одному и помолиться.

И Райан даже не знал, что Мирослава просила ответа на совершенно другой вопрос. Так она и ушла. Навсегда.

Путь от ее дома, теперь во втором конце, том, что был купеческим, как раз лежал через вторые ворота. Она подошла к стражникам и велела им, приказом самого князя, передать то, что они получили, рыжеволосому юноше, что придет сюда сегодня вечером. Стражники слушали ее нехотя. Тогда она пригрозила им, что тут же пойдет к князю сама, нажалуется, и их четвертуют.

— Вот, держите, — каждому стражнику она дала по десять дирхамов — итого сорок. — И сделайте, что вам велено.

Рёрик ждал ее. И когда вёльва пришла, его улыбка была ярче лунного света в самую темную ночь. Они стояли друг напротив друга у костра, который уже доигрывал своими последними языками и у которого давно отужинали варяги.

— Слово конунга, — Рёрик снял с себя веревочку с дирхамом и повесил ее на шею Марны. Как только серебряная монета коснулась ее груди, Мирославе показалось, что она услышала стук собственного сердца. Она снова была жива.

Марна машинально посмотрела направо, на Волхов. Вот он, здесь. Вот она, вода. Зовет ее и шепчет. Всего лишь десять шагов, и Мирослава будет дома. Если она права.

— Ах! Больно! — Марна чуть не подпрыгнула на месте и посмотрела на свои руки.

Рёрик нацепил на ее запястья кандалы, от которых шла длинная цепочка, и он теперь мог водить ее за собой, подобно рабыне или псу.

— Слово конунга? — прошипела она.

— Я обещал тебе 999 дирхамов и еще один дирхам, и жизнь. Я держу свое слово. А теперь дай мне победить, если хочешь, чтобы твои руки снова оказались свободными.

Райан жалел о своих словах, что сказал Марне накануне ее ухода. Особенно сильно после того, как она не вернулась. Он еще долго молился, долго говорил с Богом и просил его дать ему хотя бы один ответ, хотя ты тончайший намек, что он слышит его, что он еще с Райаном.

Марна, хотя и была писательницей, создательницей Райана, как она думала, все же не могла уследить за каждой его мыслью. Быть может, она подчинила себе книжного Райана, но не того, что теперь был из крови и плоти. Она не знала о том, что бедный Райан еще в раннем детстве, когда Харальд снял его с креста, дал Богу и самому себе обет безбрачия. Целибат был жертвой, что он решил принести, чтобы иметь право просить у Господа свободы. В каждой своей молитве он просил Бога только о том, чтобы вернуться домой, в Ирландию, где он станет монахом.

— Господь, благодарю тебя за то, что сохранил мне жизнь, — так начиналась каждая его молитва. — За то, что снял места с креста, за то, что дал то, что не было дано даже самому Иисусу. Я не знаю, смею ли я просить о большем, но я до сих пор храню обет целомудрия. И вместе с тем теплю в своем слабом, грешном сердце надежду, что однажды ты вернешь меня домой, где я смогу служить тебе, как истинный христианин.

И когда Марна появилась в жизни Райана, когда она указала ему путь к Маккенне, бедный трэлл ясно видел в том промысел Господень. А когда же в своем сердце он начал замечать зарождающиеся чувства к Марне, то Райан верил, что именно так Господь его проверяет. Будущий монах делал все, чтобы зарубить те чувства на корню. И все же природа была сильнее. Все же плоть была сильнее души.

— Я был так близок к греху, — молился Райан в тот день, когда Марна ушла. — Я был близок к тому, чтобы поцеловать ее. О, Господи! Прошу, помоги мне! Если же это грех, если же это отвернет меня от тебя, помоги мне избавиться от этой низменной любви!

Варяги уже двинулись вниз по реке в Хазарию, и в городе было безопасно. Он искал ее. Звал ее. Спрашивал у местных. На базаре он случайно столкнулся с низковатым мужчиной. Тот упал на мешки, неловко посмеялся, и когда Райан помогал встать ему, то заметил большой золотой крест на его груди.

— Вы… христианин? — прошептал Райан.

— Так сразу! — смеялся мужчина. Его акцент был неместным. — Я только прибыл из Византии.

— Небезопасно быть в этих краях одному.

— Я не один. Господь со мной.

— Что же привело вас сюда?

— Любовь! — снова заливисто и низко посмеялся византиец.

— Ваша жена?

— Что ты! Иисус — вот моя единственная любовь! И я пришел в эти края паломником, чтобы делиться этой любовью. Мне говорили, что в сердцах здешних людей много темноты и греха. Я пришел, чтобы показать язычникам свет.

— Они убьют вас! — предупредил паломника Райан и искренне побеспокоился о нем.

— Истинный христианин не может умереть. Он только возвращается домой, к Богу, — на тех словах византиец попрощался с Райаном, похлопал его по плечам и двинулся дальше, куда шел.

Райан поднял красные глаза к небу и перекрестился.

— Я услышал твой голос, мой Господь. Я понял тебя.

— Хотя постой! — византиец вдруг окликнул Райана и вернулся к нему. — Почему ты спросил меня о женщине? Не из тех ли ты юных мужчин, что страшатся любви, потому как боятся гнева Господа?

— Я… — Райан был растерян. — Пожалуй, да, — сдался он. Ему хотелось хоть с кем-нибудь о том поговорить. Он был одинок.

— Женщина была сотворена Богом. Он сотворил Еву из ребра Адама. Господь сказал: «Тот, кто запрещает вступать в брак, не назначен Богом, ибо брак назначен Богом человеку». Вот, что он сказал. А я… я был женат, но моя жена теперь в Раю, вот и я спешу к ней. Удачи тебе, юноша!