— Стать свободным человеком в этих землях не так просто. Это не Ирландия. У меня нет ни меча, ни серебра, ни земель, ни лодки, чтобы уплыть. И потому я только молился и ждал чуда. И, кажется, Господь услышал мои молитвы.

Когда Мирослава увидела Новгород, она не поняла и не признала, что то был Новгород. Может быть, и новый, но вот точно не город. Они вошли в некое поселение, которое все то и дело звали Новым Градом. Оно было больше Ладоги, больше крепости и больше общины, в которой жил Олег, но все также полно серых построек, землянок и окружено частоколом. Новгород был разделен рекой на две части. Путники зашли с правого берега, там, где было, по всей видимости, главное здание — будущий кремль, и где восседал и откуда правил князь Святослав.

В первые ворота их легко впустили. Четыре путника никому не повредят, а сторожа, хоть и не сразу, но признали Олега и Глеба, возмужавших и окрепчавших за десять лет. Они прошли главную крепость, заключающую город в кольцо. Новгородская крепость почти ничем не отличалась от ладожской. Все те же деревянные постройки, грязь, прилипающая к сапогам, и курицы, которые искали в ней чем полакомиться. Однако здесь было больше жизни. Здесь были и дети, что играли с палками, и женщины, с любопытством рассматривающие прибывших. Здесь были и купцы, и товары. Люди разных полов и возрастов. Новгород был главным местом обитания ильменских словен, раскиданных по всему северу, покуда Ладога — стратегическим военным объектом норманнов или варягов. Когда путники вошли в город, народ, шедший по своим делам, расступался, шептался и тыкал пальцами. Женщины весело смеялись и любовались мужчинами.

Марна загляделась на маленькую светловолосую девочку, что стряпала куличики из грязи, мочила их в луже и украшала соломой. В той же луже плескался маленький розовый поросенок. Поросенок. Теперь еда для нее.

Так они шли еще около получаса по грязи, вдоль землянок и избушек, пока не достигли новых ворот. И тогда Мирослава смекнула: Новгород все же отличался от Ладоги. Он было словно луковица, одетый в несколько одежд, окруженный несколькими вратами. Главное — добраться до самого центра, и девушка уже была в предвкушении.

— На том, на левом берегу, — торговый конец, — шепнул ей Олег, улыбаясь. — А мы с тобой на правом, в самом сердце Новгорода. Здесь сидит князь. Здесь живут наши люди. Мы прошли первые ворота. За ними живут бедняки, крестьяне, землепашцы и земледельцы. Самые важные люди! Сейчас мы войдем во вторые, и ты увидишь, какие дома бывают у тех, кто умеет торговать и красно говорить.

И действительно, как только путники прошли вторые ворота, такие же величественные, что и первые, даже более крепкие, покосившиеся землянки и избушки сменились двухъярусными хоромами. Первые этажи были нежилыми и звались подклетами. В подклетах не было окон или отверстий, и в них жили слуги и дворовые. В этой части города у многих хором были хорошие угодья и широкие земли, на которых стояли и нежилые помещения: амбары, конюшни, стрпяные избы, портомойни. Грязь под ногами сменилась хорошо утрамбованной дорогой, в некоторых местах устланной дощечками или засыпанной камнями. Теперь можно было увидеть и новые цвета кроме серого: люди из купеческого конца носили привозные платья, даже шелка, лисьи шкурки, бренчащие украшения и натертые до блеска сапоги.

— Ничего не поменялось и тысячу лет спустя, — улыбнулась сама себе Мирослава и остановилась, подняла подбородок: третьи ворота были настолько велики, что нельзя было увидеть их конца, если не задрать голову.

— Почти пришли. За этими воротами и будет мой дом, наш с Глебом дом, — Олег чуть приобнял Марну со спины, чтобы пропустить ее вперед.

Мирослава стояла в ожидании, когда же эти величественные и резные ворота распахнутся, но они не сдвинулись ни на йоту.

— Марна! — Глеб окликнул ее. — Идем!

Девушка обернулась и увидела, что все ее друзья проходили через маленькую дверцу, которую им открыли в правой части ворот.

— Ах, жаль-жаль…

Мирослава перешагнула порожек и ахнула. Конечно, там не было ни жар-птиц, порхающих над золотыми куполами, ни людей в красных сапогах, которыми они пришпоривают белых жеребцов. Там не было ни церквей, ни монастырей, потому как славяне еще были язычниками. Но впервые она увидела хоть что-то, напоминающее город. Что-то, напоминающее очень бедную, но сохранившую свою этничность, деревню в современной России.

Главные княжеские хоромы, как и полагалось, стояли чуть на холме, в самом центре последнего конца. Ими оказались хаотичные постройки, где-то двухярусные, где-то — трех, но все же было заметно, что работали здесь самые настоящие зодчие, возможно, даже приглашенные из-за моря. А деревья! Как много здесь было деревьев, и как чудно они будут цвести уже в мае! Пока что — только острые ветки, торчащие отовсюду и пугающие, будто длинные лапища леших и болотников.

Идолы были вырезаны искусно. Ничего общего с теми, что Мирослава видела в общине Олега. Все в их лицах было точно и складно — и борода была отделена от усов, и брови щурились, и даже на их одеждах не обошлось без языческих славянских рун. Дерево было свежим и покрыто смолой, еловой живицей.

— Смотри, это Лада, — Олег шепнул Мирославе и пальцем указал на крайний идол из пяти. — Вы с нею похожи.

— У нее слишком большая… — Мирослава потрогала себя за груди и посмеялась.

— Перси! — словен научил ее новому славянскому слову и подмигнул.

Мира остановилась перед Ладой и коснулась вырезанных лебедей у ее платья рукой.

— Красивая, — согласилась она. На деле Мирослава говорила о самой работе, а не о Ладе. Бедная Лада была лишь куском дерева, и от других мужчин-богов ее отличали только платье, большие перси и длинные кудри, спускающиеся до самых лебедей.

— Нам пора.

Путников, наконец, подозвали к княжеским хоромам. Стража тут же предупредила князей о прибытии северных гостей через горн, как только те прошли через первые ворота, и потому их уже ждала свита ильменских словен. Впереди стоял князь Святослав. Подле него — Вадим.

Воцарилось неловкое молчание. Никто и не знал, с чего начать и что сказать. Вадим, дядя Олега и Глеба, спас ситуацию.

— Должно быть, что-то страшное стряслось, если два моих гордых племянника решились вернуться и посмотреть в глаза своему отцу и князю.

— Именно так, — отвечал Олег, но смотрел не на дядю, а на отца. — Новгороду угрожает опасность, и я не мог не прийти, не мог не забыть о старых обидах, причиненных мне моим же отцом.

— Да как ты смеешь! — Святослав покраснел, от злости у него вылетела слюна, а тяжелые отвислые щеки затряслись. — Паскуда окаянная! Дурень!

Вадим что-то шепнул брату, и тот, манерно махнув плащом, развернулся и скрылся в крепости.

— Как Ефанда? — тогда спросил Вадим, не видевший свою дочь уже десять лет. — Она цела?

— Не тужит. Уже замужем и родила сына, — ответил Олег, и желваки его заходили. Дядя его, Вадим, еще не знал, что дочь его стала варяжской женой. Не уследил за ней Олег, и ему теперь отвечать за то головой.

— Что же… пустить в крепость! — приказал Вадим охране, стоявшей сбоку от гостей. — Дайте им крова и еды, а опосля и поговорим о деле.

Мирослава не знала, как поступили с остальными и расселили ли их по разным комнатам, разным клетям. В хоромах девятого века вряд ли бы нашлись покои для каждого, но Марна осталась наедине с собой, будто почетная гостья. В ее так называемой спальне была лишь деревянная кровать, застеленная шкурами, стол, таз и окошечко, в которое едва бы пролезла ее голова. Радости Марны не было границ, когда в комнату зашла женщина, приставленная ей служить на время пребывания в Новгороде. Словенка принесла ей чистые одежды, точно такие же, какие давала ей прежде Алинка. У словен вряд ли бы сыскалось что-то на вкус и цвет. Женщина помогла ей умыться и ополоснуться в лохани с горячей водой, нарядиться, а затем ушла, так и не проронив ни слова.