Глеб и Олег переглянулись. Для того, чтобы с одного удара завалить кабана, славяне тренируются годами с самого детства, под надзором батьки. А тут — чудо Господне! Ишь!

— Зачем ты делаешь так? — Глеб неуклюже попытался повторить крест и только помахал рукой в разные стороны.

Райан мягко улыбнулся.

— Я христианин.

Олег и Глеб снова переглянулись. Они встречали христиан и раньше, когда были детьми. Много путешественников, купцов и монахов проходило через Новгород из Византии. Но также они много молчали о своей религии — иначе бы оказались распяты или же языческие идолы оросились их кровью. Все же между славянами и викингами было много общего. Например, и те, и другие ненавидели христиан.

Больше продолжать разговор они не стали. Не хотели сеять вражду. Закончив с ужином, путники приготовились ко сну. В эту ночь Мире совсем не спалось. Она думала о воде, из который ее hundr пришел за ней. Она думала о том, как теперь вернуть Бруни, забрать его у диких варягов. И о том, что если разгадает секрет ее пса, сможет вернуться домой. Нет, она вовсе не мертва. Теперь она это точно знала. Но хочет ли она вернуться домой?

Глаза Мирославы и Райана встретились. Хочет ли она вернуться теперь, когда эти зеленые глаза смотрят на нее?

Сердце Райана стучало в груди. И ему не спалось в ту ночь. Он старательно думал о том, что вёльва не нравилась ему. Конечно, нет. Райан мысленно проговаривал это и убеждал себя. Но чем больше делал это, тем, казалось, Марна больше ему и нравилась, больше была желанна. Да и у какого мужчины не заиграет в жилах кровь от близости с женщиной под звездным небом? Райан никогда никого не касался, кроме сестры, и то, когда заплетал ей косы. Мирослава смотрела на лицо ирландца, усыпанное веснушками так часто, что само казалось рыжим. В его темно-зеленых, почти изумрудных глазах плясали огоньки. Она думала о том, что он ей нравился. Конечно да. Но она до сих пор была замужем. Воспоминания об Александре пришлись кстати: стыд и отчаяние заменили собой волнение и желание.

Желание.

Каким незнакомым и новым чувством это было для Мирославы. В ее красных губах началось покалывание, и они распахнулись, выпуская струйку горячего дыхания.

— Будет лучше, если ты обнимешь меня сзади, — вдруг заговорил Райан, чтобы избавить себя от дурных мыслей. — Сегодня слишком холодная ночь.

В своей голове он прокрутил несколько различных способов того, как им вдвоем можно было бы улечься. Лицом к лицу не избежать обжигающего дыхания друг друга, а затем и поцелуя. Если обнимет ее сам, ему придется касаться рукой ее тела, а она может почувствовать меж его ног то, чего чувствовать не должна. Мирослава не поняла его. Она не знала слова «обнять». Райан показал ей, что имеет в виду. Он повернулся к ней широкой спиной, взял ее правую руку и потянул на себя. Она медленно прижалась, устраиваясь рядом, и обняла его за живот. Оказалось слегка неудобно: ирландец был слишком высок и широкоплеч даже для нее. Мирослава много ерзала и толкалась.

— Что опять такое? Никак не угомонитесь? — до парочки донесся ревнивый тон Олега.

Вошканье прекратилось. Мирослава посмеялась, а Райан только сам себе улыбнулся. Рука женщины. Прекрасной женщины. На его животе.

— Почему на твоем псе был дирхам? — вдруг поинтересовался Райан. — Я не видел прежде, чтобы из них делали украшения для псов.

Марна помолчала. Она все думала о воде, а тут новые сомнения и догадки стали закрадываться в ее голову. Бруни перемещался, а она без него — нет. Что если… дирхам? Ей непременно нужно вернуть пса поскорее.

— А я сделала, — ответила она немного погодя. — Там, откуда я пришла, дирхамами и серебром больше не торгуют.

— А откуда ты пришла?

— Из воды, — только ответила она и не вдавалась больше в подробности.

Весь следующий день путники шли молча. Райану и Марне было неловко после ночи, проведенной в обнимку, потому как каждый знал мысли другого. Мирослава заснула обняв Райана сзади, а проснулась уже на его груди. Олегу было не по себе от жгучих ран, нанесенных кабанихой. Да и сердце, полыхающее от ревности, мучило его не меньше. Глебу становилось все хуже. Кажется, отрубленная рука не остановила заражение, и оно пошло дальше, на грудь.

Оставалось переждать ночь в лесу и, наконец, выйти к реке: Новгород был совсем близко, а значит, и викинги тоже.

— Расскажи о Маккенне, — Мирослава вдруг заговорила с Райаном сама.

— Хорошо, — он повернулся к ней.

Мирослава почувствовала приятный запах его губ, это был все тот же пчелиный забрус. Ну вот. Опять этот жар. Возбуждение. Желание. И как думать о Маккенне, когда перед глазами только его красные губы, пахнущие сладким медом?

— Даны мучили мой народ еще задолго до моего рождения, — начал он. — Они пришли в первый раз шестьдесят лет назад…

Мирослава хорошо знала историю собственного города, в котором родилась. Первый раз викинги пришли в Ирландию в 812. Они разграбили города, сожгли монастырь и свитки и лишили ирландцев истории. Но тогда потерпели поражение и не смогли забрать у народа самое главное — свободу.

— Когда они пришли во второй раз, то как раз основали крепость, город Лимерик, и моя семья перебралась туда. Через год я родился. А когда мне было одиннадцать, а Маккенне — тринадцать, пришли еще одни викинги, их ты знаешь. Конунг Рёрик и ярл Харальд. Мы с моей семьей жили в собственном имении с не одним десятком крестьян. Отец работал судьей, но держал скот, которым в основном занимались мать и сестра. Полагаю, от скуки. Я же по большей части занимался образованием, чтобы сменить отца, когда тот станет совсем стар.

Райан рассказал Марне о монахе, который учил его языкам и Библии в монастыре, куда маленький Райан приходил учиться. Он рассказал ей о своей прабабке-язычнице, у которой всегда была припасена сказка о лесных феях, о Маккенне, красивой и развитой не по годам. Каждый второй жених Лимерика ждал возможности посвататься к ней.

— Я всегда отличался необыкновенной памятью и вниманием, — признался Райан. — Но тот день… только яркие вспышки, а затем снова одна тьма… Я помню только родителей, лежавших в крови у моих ног. Я помню, что они отрубили отцу голову. Я помню только плач и крик Маккенны, что молила о помощи. Меня заставили смотреть, а что с того толку, если все, что я видел, не осталось во мне? Я помню мужчину, что злился на меня, потому как я не переставал читать молитву, надеясь, что Бог явится туда и поступит справедливо. Но я не помню их лиц и только продолжаю молиться перед сном, чтобы Господь указал мне на тех мужчин, тех варваров, привел меня к ним. Мой ярл сказал, что виновных давно наказали, но тогда почему сердце мое не может найти покоя? Чего еще ему надобно?

Мирослава слушала Райана и пыталась его понимать не через слова, а через голос. Ему было больно, и она это знала. Он вдруг замолчал, перекинул забрус с одной стороны зубов на другую и ухмыльнулся.

— Данов тогда в Лимерике было много. Меня всё хотели убить: привязать к скоту за ноги и пустить по полю, как делали и с другими пленными ради забавы. Рёрик решил выделиться и распял меня на кресте. Их злило то, что я каждый раз продолжал молиться, и они все ждали, когда именно я предам своего Бога, после какой боли? Но ярл Синеус выкупил меня у своего же брата за мешок звенящего серебра. Я и не знаю, зачем понадобился ему, но благодарен за это. Синеус всегда относился ко мне лучше, чем к обычному трэллу. Так мы и живем уже тринадцать лет бок о бок. Я служил ему во Фризии. Служу и теперь в Альдейгьюборге.

— Ты хотел быть свободным? — спросила вдруг Мирослава, и Райан удивился, каким складным и понятным вышел ее вопрос.

— Я всегда ждал этого дня. Кажется, он, наконец, пришел. Если Маккенна жива, я найду ее, чего бы мне это ни стоило. Маккенна жива? — спросил он ее еще раз.

— Маккенна жива, — тихо и заученно ответила Мирослава.

Теперь грустные мысли о Маккенне сменили мысли о Райане, и прежнее неистовое желание отступило.