— Я пришел за Иттан… и… — отвечал Глеб, постанывая. Он держался молодцом. — Я случайно увидел, как Ларс бил ее… кажется, он бил ее… или принуждал к чему-то… принуждал к близости… Я должен был уйти, но вмешался… Я не мог… Она плакала… И тогда все стало ясно. Я ранил его, а затем еле удрал ноги… Но Ларс выскочил на башню и подстрелил меня, когда я уже мчался галопом.

— Значит, они будут здесь вот-вот, — тихо добавил Олег, и лицо его стало чернее тучи. — Больше нельзя тянуть ни минуты.

— Бегите в Новгород, — плакала Алинка. — Они не тронут нас. А если и тронут, главное, чтобы ваши жизни сохранить.

— Или ты можешь обменять мою жизнь… на ее, — Глеб отвел взгляд в сторону Марны, стоявшей в стороне. Олег обернулся еще раз и выдохнул. — Викинги рыщут по лесам в ее поисках. Скоро будут и здесь. Она нужна им.

— Как и мне, — отрезал Олег. — Вы оба. Нужны.

Было видно, что Олег думал, но никакое решение не шло в его голову. А единственное, что приходило на ум, тут же отторгалось здравым смыслом.

— Ты что-то задумал? — грустно улыбнулся Глеб. — О чем ты думаешь? Не-е-ет… Только не говори, что…

— О болотах.

— Опять? Только не болота… Ты забыл, сколько людей мы там оставили в прошлый раз?

— Больше пути нет. В лесах варяги. Болот они боятся, а я знаю тропы. Только с рукой твоей что-то придется делать. Иначе отрежу, — Олег подмигнул своему брату, чтобы подбодрить его. — Алинка, помоги Марне собраться в дорогу. Мы уезжаем немедленно. Если хочешь, отправляйся с нами. А я знаю, что хочешь.

8 мая, 2020

Когда Александр очнулся, он полагал, что спал всего час. Это было к лучшему. Никто бы не хотел осознать, что лежит прикованный к кровати уже месяц, мочится через катетер и ест через зонд, вставленный в горло. Правда, он признался Марку, что теперь испытывает трудности со стулом: отвык от твердой пищи, и вся еда, едва переварившись, категорически отказывается выходить наружу и причиняет Александру мучительные боли.

Следователь провел с ним весь месяц. Марк и сам не знал, почему так сделал. Об Александре было кому заботиться: к нему каждые два дня приезжала мать, которая иногда брала с собой бабушку Нину — ту самую, пережившую блокаду. Из Ирландии прилетели и приемные родители пропавшей. Хотя коматозного зятя они посетили всего раза три, тем не менее откупились деньгами, обеспечив ему лучшие лекарства и аппаратуру, о которых он сам не мог позаботиться, так как был в отключке.

— Я слышал, что ты со мной говорил, — низко посмеялся Александр, оперся на локти и попытался привстать с постели. — Наверное, поэтому я очнулся... чтобы перестать это слушать…

Однако тело ему совсем не подчинялось. Он упал обратно на подушку и поморщился от боли в голове: она была настолько сильной, что Александру казалось, будто он получал новое сотрясение мозга каждый раз, когда двигался. Под его мутными глазами висели синие, почти черные мешки. Уголки губ совсем упали, а борода безобразно вилась на щеках и подбородке.

— И когда мы вдруг перешли на «ты»? — фыркнул Марк, вставая со стула и направляясь к вешалке, на которой болтался его шерстяной пиджак: ему было стыдно быть пойманным (Марк провел у постели Александра целый месяц, будто это был его близкий человек!) — Я покурить, и мы начнем допрос.

— Допрос? С-с-серьезно, товарищ дознаватель?

Улыбка Александра была кривой, что говорило о ее неискренности. Он произносил слова медленно, почти мямлил.

— Вы намеревались покончить с собой. Я должен знать, по какой причине. Быть может, это чувство вины?

Марк давил на Александра, заведомо зная ответы. Голос его был серьезным, и он умело сдерживал ухмылку, которая была готова вот-вот слететь с его губ. Следователь играл с ним, издевался над человеком, только вышедшим из комы, будто это было чем-то забавным. Будто это не было преступлением против человечности.

Каждый раз, когда Александр нервничал или округлял глаза от удивления, поджимал губы, был ошарашен или выходил из себя, Марк получал удовлетворение. Но удовлетворение то было не злым. Он не ненавидел его. Скорее, одновременно жалел и презирал за слабость. Быть может, потому, что Марк не мог позволить себе быть слабым? Быть может, это все-таки была старая добрая зависть? Марк и сам не мог разобраться в своих чувствах, в их водовороте. Будучи максималистом, он делил их на белые и черные, забывая о существовании десятков оттенков серого. Ему казалось, что Александр плохой, и с ним следует быть грубым. Но затем Марк сравнивал Александра с самим собой, потому как и себя считал плохим человеком, находил множество отличий и путался окончательно.

Следователь не знал, что чувствовал к Марине, и потому качался вместе с ней на качелях: шел навстречу и отталкивал, чтобы снова найти и догнать. При всем при том он был отличным психологом, когда дело касалось работы, будто его подозреваемые и жертвы были сделаны совсем из иного теста. Будто люди, участвовавшие в деле, и люди, участвовавшие в его жизни, были совершенно разными, и к ним применялись разные правила.

Марк рос в полной семье, однако более одинокого ребенка невозможно было сыскать во всем Купчино. Мать пропадала с утра до ночи на заводе, а с ночи до утра натирала полы в кабаках. Отец пил, а в те редкие дни, когда был трезв, гонял Марка по дому с ружьем в руке за спрятанный дневник или рваные штаны, «на которые его бедная мать пашет не зная сна». В пятнадцать мальчик впервые поднял на отца руку и оказался на улице. В наказание и, конечно, во благо воспитания.

— Пусть отморозит себе яйца, раз они у него такие большие отросли! Сука такая! — это было последнее, что он слышал от отца через открытую форточку хрущевки.

Мать выплакала все глаза, но Марк домой так больше и не зашел. Он жил у друзей, на вокзалах, искал подработки и, наконец, ушел по контракту в армию, где скопил на свое будущее образование. Его отец умер девять лет назад, и на похоронах он впервые заговорил с матерью. Тот разговор был последним ударом, мать отвергла его как сына. Последним, потому что Марк позволил ему стать таким, но запретил себе впредь чувствовать. Он не смог осчастливить своих родителей, которые от него того ждали, не смог осчастливить себя и свою бывшую жену. Она ушла от следователя к Андрею, его единственному и близкому другу, вечно жующему начос за компьютером. Марк его не винил, хоть и сократил общение до рабочих вопросов.

Теперь он смотрел на Александра: молодого, обеспеченного, окруженного любящими женщинами, и не понимал, какое право тот имел быть несчастливым. Какое право он имел потерять свою красавицу-жену? Какое право он имел заехать под грузовик? Он смотрел на него все четыре недели, говорил с ним так, как не говорил ни с кем и никогда, ведь Александр его не слышал. По крайней мере, Марку так казалось.

Прежде чем зайти обратно в палату, следователь выкурил три сигареты подряд на крыльце больницы.

— Это вышло случайно... — пробормотал Александр, едва Марк переступил порог.

— Что?

Марк бросил пиджак обратно на вешалку и вальяжно сел на черный стул, протащив его со скрежетом по полу к самой кровати.

— Грузовик... Я бы не стал... Я видел ее…

— Кого?

— Жену.

Марк поднял на Александра широко распахнутые глаза и несколько мгновений помолчал, требуя объяснений взглядом и приподнятой бровью.

— Да... — в отчаянии прохрипел больной, сглотнул и облизнул пересохшие белые губы. — Она просто сбежала от меня... Я не понимаю, за что она так со мной поступила…

— Где?

— Что?..

Александр, до этого смотревший в пустоту, медленно повернул голову в сторону следователя.

— Где видели ее?

— Она живет в Старой Ладоге... Я видел ее... и не только я. Это могут подтвердить...

— Кто?

Марк стрелял короткими жесткими вопросами, словно пулями. Он не верил Александру и списывал это на бред и галлюцинации после комы.