Райан улыбнулся. Когда византиец исчез среди базарных рядов, Райан снова перекрестился и улыбнулся небесам.

— Спасибо тебе!

Случайно проходя мимо вторых ворот, Райан все же осмелился спросить у стражников, не оставила ли для него ничего рыжеволосая женщина.

— Серебро, — прямо отвечали стражники. — Но князь, узнав об этом, велел немедленно отправить монеты в его казну.

Оставалось одно: княжеские хоромы. Святослав принял его неохотно. Он был единственным, кто остался в городе. Вадим, Паук, Олег и даже Глеб уже были в ладьях. Однорукий Глеб не мог не пойти на войну зная, что в этом пепелище и мясорубке будет сама Иттан, и уж лучше защищать ее одной рукой, чем никак.

— Ах, за серебром пришел?.. — тут же спросил его князь и ухмыльнулся.

— Я ищу вёльву, — Райан начал с главного.

— Ее здесь нет, трэлл. Она предала нас. А, быть может, и вовсе была здесь для того, чтобы обвести нас вокруг пальца, — лениво отвечал Святослав, выковыривая языком остатки пищи в зубах. Он сидел за обеденным столом в парадном зале, когда Райан нашел его.

— Это чепуха! — воскликнул Райан, а сам задумался: никто не знает, кто такая Марна и зачем она здесь. Даже сам Райан теперь этого не знает.

— Я сам стоял на крыше крепости, провожая ладьи. И я видел ее в лодке их князя Рёрика, — Святослав, наконец, отковырял волокно куриного мяса, вытащил его изо рта пальцами так осторожно, будто это была шелковая нить, и принялся разглядывать.

— Быть может, ее похитили? Они же полагают, что она вёльва!

— Мне все равно… — Святослав устало вздохнул, прокашлялся, и еще одна крошка вылетела из его рта на стол. — Я только хочу, чтобы мои сыновья и мой брат вернулись домой живыми.

Райан кивнул головой и попрощался.

— Стой, трэлл. Мне было велено тебе дать землю и ладью за твои знания и доносы. Но теперь мы знаем, что та вёльва была обманщицей, а значит, и тебе я верить не могу. И это серебро? Откуда оно и почему полагалось для тебя?

Райан не смог сдержать широкой презрительной улыбки.

— Мне не надо ничего. Ни серебра, ни земель. Я отправлюсь на войну.

Грудь Святослава дрогнула от смешка. Он причмокнул языком.

— Ты не мой человек. Я тебя держать не могу. Иди, куда идется.

— Могу ли я только попросить коня и меч?

— Это можно. Если же ты будешь воевать на нашей стороне.

— В этом нет сомнений. Я намереваюсь убить ярла Харальда.

— Что же, не могу сопротивляться, — лицо князя расцвело. — А если уж принесешь мне его голову, так и быть, я подумаю о земле для тебя. И, быть может, верну твое серебро, удержав свою часть.

Так Райан, оставив Бруни и его волчицу на попечение соседскому дому, вышел в свой первый поход верхом. Он никогда прежде не владел мечом и знал, что скорее всего погибнет первым. Пусть будет так. Но ярл Харальд должен погибнуть вместе с ним. Надежда найти Маккенну теперь умерла. Никто не знает, где она. Даже Марна, оказавшаяся лгуньей. И все же сердце Райана тосковало по вёльве, и он злился.

Он ехал на верную смерть, но все же благодарил Господа за то, что тот позволил ему умереть за свою сестру, за честь, за правду, умереть героем, а не трэллом, подносящим горшки.

Райан держал в голове карту Марны, что она показывала накануне. Он двигался строго на юг, но держался восточнее. Нельзя было приближаться слишком близко в Волхову, чтобы Харальд не увидел его, но и нельзя было держаться достаточно далеко, чтобы не упустить из виду драккары и следовать за ними.

Таков был его путь. Он следовал за кораблями, отставая от них. Иногда приходилось тяжело, когда путь его прерывало другое озерцо или холм или болота, и Райану приходилось на свой страх и риск огибать их совершенно по другой стороне, а затем снова искать нужное направление и драккары.

Путешествуя через деревни, он останавливался у землевладельцев, работал у них день-два за еду, помогал готовиться к первой пашне. Сбиваясь с пути, узнавал у них о пути в Хазарский Каганат. Некоторые его указывали, а другие крутили пальцем у виска. Райан никому не признавался, что он христианин, и везде притворялся язычником, назывался Ратибором, а после молился о милосердном прощении Господа за этот тяжкий грех.

В одной из таких деревушек он повстречал Радиму. Смуглая статная девушка была одной из дочерей своего отца, Вятко, что принял Райана к себе на ночлег. Они отличались от других славян, что Райан встречал прежде. У Радимы было узкое и длинное лицо. Косточки у нее были тонкие, хрупкие, а вот нос выступающим, волнистым. Радима чем-то напоминала Райану Деву Марию на тех иконах, что ему доводилось видеть еще в детстве, у монахов. Такая же смуглая и большеглазая, чернобровая и печальная.

И глядя на это новое для него племя Райан понимал, что был совсем близок к Хазарии, а значит, и к своей смерти.

— Мы северяне, — сказала ему как-то Радима, ловко работая руками в хлеву. — Давай-давай! Не стой на месте! Помогай! Иначе Вятко тебя сегодня не накормит.

— Северяне, — повторил Райан и засмотрелся на бедра Радимы. Он никогда прежде не видел таких. Живые, подвижные и крупные. Радима станет очень плодовитой женщиной.

Райан помотал головой, прогоняя мысли. И откуда они такие взялись? Неужели близость смерти, ее едва уловимый запах, заставляют людей вспоминать о животных инстинктах, о продолжении рода, о самой жизни как таковой в самом ее первозданном виде? Щеки Райана вспыхнули, а затем случилось кое-что еще, и он, смущенный и испуганный, выбежал из хлева. Радима продолжала что-то говорить, даже не замечая, что Райана уже и нет в хлеву. Он спрятался за ним, разглядывая свои штаны и думая, что же с этим делать. Его мужское естество было тверже камня. Райану тяжело было дышать, тяжело думать, тяжело молиться. Он просто ждал, когда все пройдет само собой, закрыл глаза, но тогда перед глазами то и дело мелькали образы.

Вот она. Марна с ее красными губами. Радима, бедра которой плавно покачиваются, от каждого ее движения. И снова Марна и ее белые груди, что он видел накануне, когда спас ее от Синеуса.

— Ратибор? — Радима слегка коснулась горячей рукой его плеча. — Ты здоров?

Трэлл вздрогнул, открыл глаза.

— Нет, — ответил он честно и поднял глаза к небу, вспоминая о Боге.

Но день за днем становилось только сквернее. Обычаи северян совершенно отличались от тех, что были у ильменов. Райан к ним не привык, и все его удивляло. На следующей вечер Радима повела его в мовницу, чтобы показать что где и как устроено. Трэлл зашел внутрь узкого помещения с низкими потолками, в котором пахло гарью и потом. И когда, наконец, глаза его стали видеть, Радима уже была обнажена и без всякого стыда натирала себя каким-то порошком из сушеных трав, окунала лоскут ткани в бочку и затем смывала с себя этот порошок, оставляя на теле лишь шлейф древесного запаха и несколько лепестков.

— Ты здоров? — снова спросила его Радима, повернувшись к нему всем телом, нагая и совершенно тем не смущенная, будто это было обычным делом. Ее маленькие груди были весьма красивыми, но Райан никак не мог перестать смотреть на два больших коричневых соска, занимавших большую часть груди. Это был второй раз, когда трэлл видел женские груди, и он и не знал, что они бывают совершенно разные.

Райан молчал, а затем что-то слегка толкнуло его в спину. Еще две девушки и один мужчина вошли в мовницу и принялись плескаться водой и играться друг с другом. Ничего не было в тех играх непотребного, греховного, будто в мовнице той были дети, но Райану было стыдно. Северяне буквально были теми людьми, что не послушали Дьявола и не вкусили запретного яблока. Им был не знаком стыд своей естественной наготы.

Райан выскочил из мовницы и бросился бежать прочь, в лес. Его тело было ему неподвластно. Животное начало было сильнее божественного. Райан сорвал один из прутиков, оперся рукой о березу и занес тот прутик над своей спиной, но рука его дрогнула, и он не смог. Как много шрамов он уже нанес сам себе? Как много шрамов на его теле оставил конунг? И вот еще один? За что? И если желать женщину — это грех, зачем Бог создал женщину?