Рёрик посмотрел на Солнце, которое стало теперь черным. Челюсть его отвисла, а рука, державшая меч, обмякла. Каждый думал о своем, несделанном или сделанным зазря. Каждый думал о своих грехах и о своих победах. Только Райан смотрел на затмение и думал о том, как велик Господь и какие чудеса он может сотворить. И как глупы викинги. Затем он смотрел на Хати, который на деле был лишь псом его подруги по темнице. Он знал это, и оттого Райану еще веселее и отраднее было наблюдать за тем, как все викинги изменились в своих лицах от страха на целых четыре минуты.
Вот какое зрелище пропустила Мирослава и какого представить даже не могла, и о каком не писала: пес ее, старый добрый Бруни, отныне стал кликаться Хати, а волчица его — Сколль. И вот теперь Сколль и Хати стояли на главной площади поселения викингов, разделив весь люд на две половины, стояли перед конунгом, скаля пасти, а конунг тот и не знал, имел ли он право поднимать свой меч на детей Фенрира. А позади Сколль и Хати черное солнце в золотом полыхающем кольце говорило конунгу: «Ты получил свой знак от богов».
— Разыскать вёльву! — вдруг крикнул Рёрик, когда солнце вернулось и снова бросило свои лучи на землю. Когда вернулась жизнь, и боги пощадили викингов. — Жизнь свою отдать за нее, если придется! Разыскать вёльву! И чтобы ни один волосок не упал с ее головы!
Затем он упал на колени, выгнул грудь и подставил ее золотому солнцу.
— Я услышал вас, боги! О, как я люблю вас! Спасибо! Спасибо! Спасибо! Простите меня, боги! Я искуплю свою вину!
Затем Рёрик, с сияющей улыбкой на лице подошел к Харальду. Ярл первым начал разговор.
— Рагнарек?
— Не будет Рагнарека! — воскликнул Рёрик. — Не сегодня! Если же найдем нашу вёльву и искупим вину перед богами за то, что так обошлись с их подарком! Вы слышите? Слышите меня, великие викинги? Великие потомки богов? Найдем вёльву! И с ней будет у нас все! И Хольмгард! И хазары! И Фризия! Все будет!
В тот день дух викингов воспрял. Они своими глазами видели, как боги говорили с их конунгом. Теперь они знали, что есть у них своя вёльва и что с нею викинги снова вернутся домой. Вернутся богатыми, великими и бесстрашными. Какими прежде еще не бывали. Харальд видел, как снова проиграл старшему брату. Теперь Ефанда будет видеть в Рёрике еще более могущественного конунга, чем видела прежде.
***
Олег знал, что варяги появятся в его общине совсем скоро, чтобы разыскать вёльву. Потому единственный путь отхода был Новгород. Уже очень много лет он не виделся со своим отцом, не говорил с ним, но теперь, когда его отцу и родному граду угрожала гибель, он не мог не пойти против собственной гордости. В тот день он все же заговорил с Глебом.
— Поедешь со мной в Новгород, брат?
— Ты снова зовешь меня братом?
— Я…
— Я вот что хотел спросить. Какой проступок тяжелее и будет нести за собой более тяжелое наказание? Любовь с варяжской женщиной? Или же… выкрадывание варяжского пленника, важного им?
Олег понимал, о чем Глеб говорит. И в этом споре он не был победителем.
— Я не серчаю на тебя больше, — только ответил Олег. — Иттан помогла мне освободить Марну. И я убедился в том, что ее чувства к тебе сильны и подлинны. Теперь мне все стало ясно. Твои походы в крепость. Твое служение варягам. Ты ненавидишь их. Всегда ненавидел. Но пошел на это только ради того, чтобы видеть любимую женщину.
— Ты и Иттан втянул в это? — Глеб раздул ноздри, его карие глаза сверкнули. — Зачем? Ты понимаешь, что будет с ней, если…
— С ней-то ничего и не будет. Она их сестра, варяжская принцесса. Но вот, что скажу тебе. Я в Новгород уезжаю. И если надумаешь, забирай и Иттан с собой. Битвы в любом случае не избежать, но в крепостных стенах вы будете в безопасности. Я принимаю ее в наше племя.
Глеб изменился в лице. Он был и счастлив, и взволнован.
— Наш отец… примет ли он нас в эти крепостные стены?
— Конечно. Потому что мы обеспечим ему победу, заранее предупредив о планах конунга. И если Иттан сможет что-то смолвить, будет лучше.
— А эта женщина? Марна?
— Она едет со мной.
— Она уже пришла в себя?
— Кажись, ледяная вода иначе — дала ей вторую жизнь. Ходит на своих ногах, но злая и колючая, как огонь, — Олег обернулся на свою землянку, посмотреть, не вышла ли из нее возлюбленная. — Не знаю, что варяги делали с ней, но многое переменилось в Марне с тех пор, как я видел ее впервые. У тебя есть время до вечера. Мы отбываем ночью, пойдем через лес.
До тех пор, пока Олег не покинул Алаборг и не отправился в Новгород, он всячески пытался удержать Мирославу, отныне Марну, в общине. Он не позволял девушке выходить за частокол, закрывал ее в землянке, если отлучался по бытовым вопросам, или поручал Алинке следить за ней. Марне то было понятно: Олег увез ее и старался это скрыть, чтобы не лишиться головы или не сесть на кол. И хотя она была с ним не согласна, рисковать жизнью своего спасителя она не могла. Да и своей тоже. Чего стоил только тот взгляд Синеуса, когда он слышал, как Райан говорил о сестре! Чего стоил пьяный Рёрик с плетью в руке!
Сидеть в словенской избенке, где полом служила утоптанная земля, Мирославе было невыносимо скучно, одиноко и тоскливо. Она была готова выть волком, когда Олег оставлял ее в одиночестве, а Алинка занималась работой, заперев ее внутри. Потому Мирослава старалась как можно больше спать и думать.
Когда же Алинка ее выпускала, Марна часами бродила вокруг деревянного идола и думала, как бы взять ситуацию под контроль, как подчинить себе тех, кто, по ее мнению, и так принадлежал ей. В ее красивой рыжей головке никак не укладывалось, почему так вышло, что те, кто был ею создан, могли быть против нее. Именно она своим словом нарекла Рёрика конунгом и подарила ему жену. Она погубила младенца и предала Линн огню. Она влюбила Синеуса в Ефанду. Она оставила Маккенну в живых и женила Утреда на Ольге. Будучи писательницей, Мирослава наделила себя властью, теперь же Марне, будучи пленницей, предстояло эту власть заполучить, завоевать, вырвать зубами. Но затем пыл ее угасал. Руки опускались. В голове звучал голос Александра.
— Развод, Мирослава? Ты хоть сама понимаешь, что от него будет хуже только тебе? Что ты будешь делать без меня? На что будешь способна? Ты же просто трусливый ребеночек, который никак не хочет повзрослеть. Конечно… конечно, ты в этом не виновата. Я не виню тебя. У тебя не было матери, и ты так и застряла в том возрасте, в каком тебя бросила твоя нянечка. Только очнись, Мирослава. Ты можешь считать меня сволочью, но вот что интересно. Я не собираюсь разводиться с тобой ради тебя же. Ты без меня пропадешь. Но вот если вырастешь и возьмешь ответственность за свою жизнь, тогда и поговорим. Начни, например, с того, чтобы перестать жить в своих книгах. Иначе однажды ты уже оттуда не вернешься.
Мирослава закрывала уши, чтобы перестать слышать эти слова, звенящие в ее голове. И если раньше эти слова вызывали в ней страх, то теперь злость. Нечто переменилось в ней. Мирослава достала из-за пазухи заветный кожаный мешочек, запустила в него руку и ничего там не нашла. Она трясла мешочек, но все было тщетно. Снадобья, что давало ей прежнюю смелость, более не было.
Мирослава забежала под навес, где словене хранили дрова, схватила топор, поставила бревно и принялась рубить изо всех сил. Топор застрял, и Мира упала, пытаясь вытащить его. Она тянула его на себя, упираясь ступнями в бревно, а когда победила, снова вонзила топор в свежее дерево.
— Я не ребенок! Я не трусиха! Хватит! Хватит!
А потом она лежала прямо там, на земле, в опилках и грязи, и плакала, высвобождая и свой страх, и свой гнев. Бревно, испещренное ранами, валялось в ее ногах.
Только одного Мирослава знать пока что не могла: того, о чем не писала, и того, знание о чем обходило ее стороной. Она не знала, что на костре на самом деле сожгли Катарину. Она не знала о том, что Брита была вовсе не дочерью Ларса. Она не знала о том, что Сколль и Хати придут в Гардарику. Она не знала о том, станет вёльвой, за которой сам конунг начнет охоту... Так она ли сама написала книгу? Или книга выбрала Мирославу, чтобы себя написать?
