Когда костер будет сложен, Линн поведут к нему нагой по сырому и липкому снегу. Ей не будет холодно. Огонь, поднимающийся на несколько метров ввысь, будет греть и без того горячее от ужаса тело. Ее соски встанут, а кожа от кончиков пальцев ног до шеи покроется мурашками. Ее сердце будет выскакивать из груди, но она не будет кричать, а только медленно идти и чуть сопротивляться. Ноги откажутся передвигаться. Какой человек в уме и здравии по своей воле пойдет в огонь? Но судьба будет милосердна к ней: Рёрик отдаст приказ перерезать ей горло прежде, чем ее положат в костер рядом с трупом, пролежавшим десять дней в земле.

Якоб будет держать в руке меч, которым сразил немало врагов, когда был молод, рядом будет лежать награбленное в походах золото, его любимое вино и лошадь, ведь слишком хорошим воином и верным другом он был, чтобы Рёрик скупился на похороны. Якоб сам просил обойтись без драккара. К тому же на дворе конец марта — ладью никак не спустить на воду. Никто не будет кричать, никого не будет охватывать ужас от увиденного. В воздухе будет витать только трепет и восхищение. Чем выше будет стоять дым, тем выше и богаче будет усопший в загробном мире. Все должно быть сделано правильно.

От костра останется лишь немного пепла, углей и расплавленного металла. Такой сильной будет температура огня. Ни Якоба, ни его тела не будет больше на земле, где он жил храбрецом. Теперь он Бог. Прекрасная Валькирия унесет его на своих руках в высший мир, где он будет есть вкусное мясо вепря, пить крепкое козье молоко и много учиться военному искусству. Что же Линн? Никто не знает, будет ли она есть вкусное мясо и пить крепкое молоко, но ублажать своего господина станет делом всей ее оставшейся вечности.

Мирослава уже почти добралась до ворот башни, как вдруг чья-то сильная рука схватила ее и затащила в одну из маленьких комнат, больше похожих на кладовую.

— Что ты задумала? — кто-то ругался на нее, и только по голосу она смогла узнать ирландца.

Мирослава пыталась нащупать руками стены, арку, ведущую к выходу, но каждый раз ее ладони либо находили пустоту, либо упирались в крепкую грудь Райана. Он был высоким, стройным и ловким (последнее помогало ему выживать бок о бок с викингами), и потому обычно, когда глаза Мирославы смотрели прямо, они видели лишь его грудь. Теперь, в кромешной тьме, ее руки были ее глазами, но и они не помогали. Райан же словно видел в темноте и опережал Мирославу еще до того, как она успевала сделать шаг в сторону выхода. Неловкие, бессмысленные передвижения и увиливания продолжались еще около минуты. В ночной тишине слышалось лишь пошаркивание обуви о деревянный и заледеневший пол.

— Райан! — наконец, она сдалась и закричала шепотом.

Он остановился и забормотал что-то на своем. Его голос и манера говорить не были обычными. Райан был зол. Она могла догадаться, что от нее требовалось вернуться назад, пока другие варяги не спохватились. Трэлл Синеуса теперь действовал по приказам Рёрика, и над Мирославой было два надзирателя: Райан и Катарина. И если первый был не только сносным, но и приятным, вторая щекотала нервы.

Темнота не позволяла всмотреться Райану в глаза и пронять его жалобным взглядом. В девятом веке они не могли говорить на одном языке и не могли быть услышанными.

— Линн, — Мирослава перебила ругающегося Райана, — Линн!

Голос ее дрожал. Райан на мгновение замолчал, видимо, принимая решение, но все же взял Мирославу за предплечье, пусть и нежно, чтобы отвести обратно в зал. От возмущения она выругалась на ирландском.

— Мне стыдно видеть тебя таким! Видеть, как ты подчиняешься тому, чью голову тебе суждено снести с плеч! Да что с тобой не так?! Если раньше я думала, что попала в свою книгу, то сейчас мне кажется, что… я в пародии на нее! Все не так! Не так! Райан МакДауэлл, найди в себе силы сражаться и перестань быть трусом! Разве я делала тебя таким! Нет!

Ругаться на ирландском было ее обычной и очень удобной привычкой. Мирослава родилась в Лимерике и жила там до восемнадцати лет. По иронии судьбы этот город был основан викингами. Несмотря на то что ее воспитывала русская семья, она посещала ирландскую гимназию, дружила с ирландскими девочками и влюблялась в ирландских мальчиков. Она говорила на ирландском, который давали в ее гимназии дополнительной дисциплиной, лучше, чем на русском, хотя на ирландском мало говорили даже сами ирландцы. К тому же было удобно ругаться или сплетничать, меняя один язык на другой. Каждый раз, когда Мирослава хотела выругаться дома при родителях, в университете или при муже, она делала это на ирландском. Как она сделала это и сейчас.

Райан разжал пальцы. Если бы она могла видеть его лицо в тот момент, то ей бы польстило его изумление. Он почти понял ее. Она говорила на языке, который был так похож на его родной. Райан, прежде ругавшийся на древнескандинавском, перешел на древнеирландский. Однако теперь он не ругался. Он задавал один вопрос за другим, надеясь узнать хоть что-то, надеясь впервые с ней поговорить.

— О боже! Как я раньше не додумалась!.. — выпалила она, снова нащупывая его руками в темноте.

Она взяла его ладони в свои и крепко сжала. Мирославе казалось, что так она может лучше чувствовать его, понимать, слышать, видеть. От кончиков пальцев до самого сердца по венам прошел ток.

— Я держу тебя… за руки… ek… halda… yakkarr… hǫnd, — прошептала она и на скандинавском. — Тебя, Райан МакДауэлл… того, кого нет, но кто был во мне долгие годы… И какими же настоящими кажутся эти руки…

Мирослава погладила его ладони большими пальцами. Райан стоял смущенный и не шевелился, но все же рассмеялся.

— Почему с тех пор, как мы встретились, ты так много трогаешь меня?

— Райан, мой милый Райан, ты единственный, кого я так люблю и кому могу здесь доверять. Пожалуйста, не подводи меня так. Не закрывай за мною двери… не предавай меня… Я знаю, что чище сердца здесь нет, чем твое. Ибо твое сердце — это мое сердце, Райан.

Они пытались говорить, находить общие слова, придумывать новые, свои. Так, через десять минут нелепой игры ей удалось объяснить Райану, что она должна освободить Линн, с чем он был отнюдь не согласен. Райан не был варягом, викингом, язычником, но даже он, христианин, понимал важность, нужность и священность обряда для норманнов, каким бы чудовищным этот обряд ни был. Сорвать его — дать сорвать и свои головы с плеч.

— Ты не отпустишь меня, верно? — цокнула Мирослава. Она была в отчаянии. — Райан МакДауэлл! Если бы ты знал, кто я… Если бы… ах!

Ей нужен был козырь. Ей нужно было нечто, что заставит Райана встать на ее сторону. Оставалось лишь хорошенько подумать, ведь никто не знал его так, как она. Его боль. Его радость. Его страхи и желания. Его самые опасные секреты и светлые воспоминания.

— Маккенна, — скрепя сердце она произнесла имя, которое эхом разнеслось по комнате и зажужжало в ушах Райана.

Он отпустил ее руки, которые прежде держал с нежностью, и сделал шаг назад.

— Кто ты такая? Откуда ты знаешь?

Мирослава слышала, как Райан начал ощупывать себя. Вероятно, он искал лезвие. Кто она такая и откуда может знать?

— Эти люди верят в живых мертвецов и троллей, верят в Иисуса Христа и в то, что он превращал воду в вино, — ухмыльнулась Мирослава, перейдя на русский. — А что, если скажу, что я писательница, что я их всех написала? — она посмеялась, тоже сделала шаг назад и прислонилась спиной к стене. — Быть может, я... колдунья? — она смеялась все громче, пугая Райана, и он продолжил искать оружие. — Ведьма? Точно! Вёльва! Вала! Или как их там…

— Völva? — повторил ее слово Райан, узнав его на скандинавском. — Ты провидица? Vala?

Он снова нащупал ее руками в темноте и потряс за плечи.

— Докажи... что ты не подослана сюда и не опасна для… для Харальда. Я люблю его, и его жизнь мне дороже своей.

В его голосе слышалась надежда. Марна нравилась ему, и он бы не хотел причинять ей вред. Мирослава не понимала его слов полностью, но знала, чего он от нее хочет. Она могла ему это дать. Взамен на спасение Линн.