Глеб и Иттан, прижавшись к холодной стене крепости, ласкали друг друга поцелуями. Его словенский брат, враг викингов, и сестра самого конунга, жена знатного викинга, переступили черту, поставив на кон все: свои жизни и жизни словенского племени.

Понадобилось около пяти секунд, чтобы Иттан заметила словена. Она тут же оттолкнула своего любовника, опустила юбки и застыла на месте, не зная, что делать дальше. Глеб вглядывался в темноту, чтобы понять, кто стоит перед ними и в насколько плачевной ситуации он находится. Глеб подтянул штаны и обнажил лезвие, висящее за спиной, но, разглядев брата, тут же опустил руку. Пальцы его ослабли, меч выскользнул из руки и воткнулся в снег.

Несколько варягов вышли из крепости за башней. Воспользовавшись их громкими пьяными орами и смехом, на которые Иттан и Глеб отвлеклись, Олег развернулся, чтобы уйти. Это было бы удачным выходом из создавшейся неловкости. Но Иттан побежала следом, не дав Олегу обогнуть башню в обратную сторону. Глеб остался стоять на месте, не зная, как теперь говорить с братом и как смотреть ему в глаза.

— Никому не говори, — Иттан схватила Олега за руку, но тот отдернул ее не намеренно, даже машинально. Он был зол на собственного брата, который, пойдя на поводу своего члена, подвел целое племя.

Иттан же боялась разоблачения не потому, что стала изменницей и теперь должна была умереть, а потому что боялась за своего любовника, за Глеба.

Олег хотел было уйти, но ему вдруг подумалось, что если он останется, то сможет извлечь из этого свою выгоду. Во-первых, пока викинги не уплыли в Новгород, Иттан могла бы быть его глазами и ушами в крепости: докладывать на Рёрика, докладывать о его планах на Хольмгард, оберегать Ефанду и как минимум не давать в обиду чужестранку. Во-вторых, мужчиной, опорочившим сестру самого конунга, был Глеб. Как только об этом прознают остальные, не только голова Глеба скатится с плеч, будет развязана настоящая война, и словенам из этой войны не выйти победителями. Такой возможный поворот событий был на руку самой Иттан: Олег не станет сдавать собственного брата.

— Что я только что видел?.. — прошептал Олег, вглядываясь в темноту за спиной Иттан. Он ждал появления Глеба, но тот давно сбежал, обогнув крепость с другой стороны. — Мой брат насиловал тебя?

— Все не так, — вздохнула Иттан. — Мы оба этого хотели. Твое молчание выгодно всем.

— Как давно?.. Как давно?!

— Что…

— Как давно мой брат трахает тебя?! — повысил голос Олег и тут же осекся, обернувшись на других варягов у ворот.

— С тех пор… как мы здесь. Не смей говорить таких слов обо мне! Ты говоришь с сестрой конунга! Я принцесса!

Олег потер уставшие глаза руками, облизнул губы и простонал. Он не знал, что теперь чувствовал, но все стало ясно как день. Беспричинные похождения Глеба в крепость, его осведомленность о том, что там происходило. Внезапной скрытности и грубости Глеба, которые никогда прежде не были присущи его характеру, вдруг нашлось объяснение.

— Теперь будет так, — Олег выставил перед собой указательный палец, тыча в Иттан. — Я должен знать обо всем, что происходит в крепости. Каждый шаг Рёрика. Каждый шаг Ефанды. И ее тоже…

— Кого ее? — с удивлением спросила красавица Иттан.

— Той рыжей девушки, что мы привезли в крепость накануне.

Иттан хотела задать Олегу встречный вопрос, но словен остановил ее рукой.

— Если думаешь, что я буду утаивать это из-за Глеба, ты ошибаешься, — Олег погрозил ей пальцем. — Поэтому лучше уж тебе сделать то, что я сказал. После такого Глеб не брат мне теперь.

Словен блефовал, лгал, и Иттан об этом догадывалась, но стать крысой было гораздо проще и безопаснее, чем попробовать рискнуть и проверить это. На том они и решили.

— Я и Глеб… мы любим друг друга.

Что же. Теперь Олег точно знал, что Иттан пойдет на все ради его брата. Теперь его собственный брат был рычагом давления.

— Мы поняли друг друга. Твое слово, нужное мне, в обмен на мое молчание, нужное тебе, — ответил Олег и ушел к своей кобыле, осматриваясь по сторонам в поисках брата.

Олег нашел Глеба уже у конюшни, когда тот садился в седло. Олег стащил Глеба за ногу. Глеб повис на лошади, держась одной рукой за уздечку. Его глаза были круглыми и напуганными. Олег тут же отвесил брату тяжелую звонкую пощечину.

— Как ты посмел?!

— Я люблю ее!

— И тебе вздумалось любить замужнюю женщину? Сестру конунга?!

— Не кричи же!.. — Глеб перешел на шепот. — Мы сбежим. У меня все готово. Я увезу ее так далеко, что никто больше никогда о нас не услышит. Я обещаю. Мы никогда не вернемся.

— Потому что возвращаться будет некуда, дурень! Наши головы будут сохнуть на шестах!

— Я от своего не отступлюсь.

— В кого же ты такой дурень!

— В тебя! В тебя, брат! Разве не ты научил меня держать свое слово?

Олег сделал шаг назад и поник.

— Ее муж — настоящий зверь и изверг! Она счастлива со мной! А ты думал… чья была та дочь? Чья была Брита? Она была моя! Моя! И эта тварь, Харальд, убил ее!

— Сами боги говорят, что ты поступаешь неправильно. Сами боги показали тебе это на лице твоей убитой дочери, Глеб.

***

Мирослава еще немного покопалась в чашке. Слишком невкусной, пресной и горькой была местная еда, и ей нужно было время, чтобы привыкнуть. Мясо оказалось сырым, а к забродившей селедке Мирослава и вовсе не притронулась. Хорошо, что на столе оказались вареные яйца: кур действительно было много, они то и дело бегали во дворе крепости и бросались под ноги. Мирославе нужны были силы, ведь этой ночью она должна вызволить Линн из неволи и не дать ей сгореть заживо на погребальном костре, который завтра соберут для ее умершего десять дней назад господина.

Линн что-то знала, знала больше самой Мирославы и, возможно, была ответом на вопрос: что случилось с писательницей и как ей попасть домой?

Мирослава понятия не имела, какой был час. Она не умела определять время по луне и солнцу, а у варягов, к сожалению, не нашлось часов, и потому она выскользнула из общей залы, когда мужчины совсем уже были пьяны. Катарина возилась с ребенком. Райана отвлек Синеус. Олег уехал. Утред и Иттан куда-то пропали. Рёрик был пьян в стельку и приставал к жене, то и дело тиская ее бедра и ягодицы. Мирославе нужна была Линн.

— Так, конюшня... Надеюсь, Линн все еще там, — прошептала Мира, пробираясь по коридору, в котором была такая кромешная тьма, что хотелось еще раз открыть глаза.

Мирослава дрожащими руками вынула из-за пазухи кожаный мешочек, который украла у Катарины, достала снадобье и зажевала, давясь им.

— Так-то лучше.

Ей было страшно, и Мирослава верила, что снадобье — было единственным правильным решением. Она верила, что вся ее смелость, какой она не обладала прежде и какой восхищалась у мужа, была в том кожаном мешочке.

То, что должно было случиться с Линн, не было лишь больной фантазией Мирославы. В детстве она часто слышала от нянечки легенды о викингах, их быте и кровавых ритуалах. История о красивой рабыне, сожженной на погребальном костре, была одной из них. В университете Мирослава лишь нашла подтверждения этим легендам в свитках, книгах, сагах и научных материалах. Викинги часто занимались жертвоприношением, когда умирал кто-то знатный и благородный, словом, хороший воин. Такое приветствовалось и у славян. Многие женщины шли добровольно на костер, когда мужья их погибали, и считали честью быть сожженными вместе с ними.

Покровителя Линн, старого викинга по имени Якоб, положили в землю еще десять дней тому назад, чтобы успеть сделать все приготовления перед сожжением до прибытия Рёрика. Мирослава в своих сочинениях изменила лишь одну деталь, которая отличала эти похороны от сотен других: в этот раз не было драккара. Рёрик и его армия, сбежав из Фризии, покончив с грабежами и набегами и придя на сушу, уже не были так богаты, как это было раньше, чтобы бездумно жечь лодки. Однако жизнь рабыни стоила меньше, чем настоящий драккар, и потому Линн, любимой женщине Якоба, было суждено служить ему и в загробном мире.