— Маккенна, — собравшись духом, продолжила она.

— Да... моя сестра... Маккенна... — прошептал Райан.

Перед его глазами замелькали страшные события. Ее насиловали у него на глазах, а он не смог ничего сделать, кроме как только смотреть и слушать. Его заставили смотреть, если он хотел остаться живым. Мертвые отец и мать, красные от крови, лежали у его ног. Райан был мальчишкой, когда это случилось, и многие воспоминания с тех пор либо совсем стерлись, либо извратились. Он не помнил тех мужчин, которые сделали это. Не помнил, сколько их было. Не помнил теперь и лица Маккенны. Тогда, после содеянного, его вывели из жилища, словно щенка на поводке, с веревкой, обвязанной вокруг тонкой бледной шеи, чтобы распять на кресте, и он слышал за своей спиной крик. Он слышал, как его сестра умирала.

— Маккенна жива, — твердо и уверенно ответила Мирослава, подбирая разные вариации слов, чтобы он понял ее. — Она жива... живет... не умерла... не убили... Маккенну не убивать.

— Что?.. — его голос совсем ослаб.

Райан сжал в руке нож и не заметил, как большой палец оказался на лезвии.

— Спасти Линн, — Мирослава настаивала на своем.

Райан не мог прекратить задавать вопросы.

— Спасти Линн, — только и повторяла Мирослава. — Если спасти Линн, то спасти тебя и Маккенна.

Отчасти это было не только шантажом, но и правдой. Райана, как и Линн, ждала скорая смерть, а Маккенна хоть и была жива... Мирослава о ней ничего не знала, потому как совсем не писала про нее. Она не знала ни ее внешности, ни дальнейшей судьбы. Однако если спасение Линн вдруг станет возможным, это может значить, что Мирослава, попав в собственную книгу, способна менять ее сюжет.

— Спасти меня? — тихо переспросил Райан.

— Ты скоро умрешь, — ответила Мирослава холодно, словно судья, выносящий приговор. — Ты и смерть. Умереть. Скоро. Не найти Маккенну. Смерть.

В главе, описывающей его гибель, Мирослава была особенно жестока. Она только потеряла ребенка и еще одну надежду на печать, а холодные больничные стены не наводили на хорошие мысли. И потому в те дни она особенно тщательно проработала последнюю главу. Редактор и та девушка, Марина, просили Мирославу не убивать Райана, а она и была такова — и вовсе переписала его смерть на более жестокую. Мирослава хоть и любила своего героя всем сердцем, но он был лишь словами, образом в ее голове, и если его смерть — цена жизни ее будущей книги, то это и не цена вовсе. Только вот дело в том, что он — более не образ, а человек с теплыми руками, которых она отныне может касаться.

Райан долго молчал, ходил кругами по темной комнате, а затем кивнул несколько раз, чего Мирослава не видела.

— Линн... — твердо повторила Мирослава и уверенно зашагала вперед в его сторону.

От неожиданности (или же по привычке?) Райан схватил ее за шею, сдавил сильнее и повернул к себе спиной, подставив лезвие к горлу.

— Чего ты боишься, Райан? Что за тобой придут? Тебе нечего бояться. Ты умрешь не так... — Мирослава шептала, пытаясь его усмирить. — А знаешь, обычно в книгах именно в такие моменты случается близость между героями. Будь я сейчас за своей привычной работой, я бы воспользовалась этим моментом... Написала бы о том, что он коснулся ее груди... а она застонала... и его мужское естество поднялось и уперлось в нее сзади... Но сейчас я стою здесь и понимаю, какую очередную ложь я бы создала… и мне страшно. Мне противно. Я напугана. Я голодна. Я больна. Я хочу домой... Я хочу проснуться... Но как это сделать, Райан? Еще и ты… ты совсем не тот, нет тот, которого я любила все эти годы. Откуда в тебе столько мягкотелости и желания подчиняться?

Она подавилась слюной из-за передавленного горла. Райан ослабил руку, а затем и вовсе отпустил ее. Ему не было жаль Мирославу, скорее он испытывал любопытство и был заинтригован.

— Хорошо. Линн, — бросил он низким голосом с ирландским акцентом и вышел из кладовой, намекая Мирославе пойти за ним.

Новости о Маккенне подарили ему смысл. Он впервые хотел жить, и потому он бы лучше прожил один день с огнем и мечтой в сердце, нежели опустошенным до старости.

Райан отвел ее в конюшню, легко проскользнув через стражника у крепостных ворот. Он знал единственный обходной путь, который был построен Рёриком и Синеусом на случай побега, если крепость будет окружена врагами. Райан узнал о существовании обхода по счастливой случайности: Синеус, напившись эля, проговорился. Остальных Рёрик посвящать в эту тайну не хотел: проход был слишком узким, и в случае паники и давки никто так и не смог бы выбраться.

Они зашли внутрь. Лунный свет проникал между некачественными бревнами, из которых была сколочена конюшня, больше похожая на небольшую и косую сарайку. Мирослава несколько раз шепотом позвала Линн. Тишина. Райан стоял рядом с выходом из конюшни на случай, если придется прятаться или бежать. Внезапно он услышал сдавленный крик Мирославы и тут же бросился к ней, чтобы закрыть ей рот. За кучей рабочих инструментов, в самом углу, на веревке болталась Линн. Возможно, она смогла снять ее со своих рук, чтобы потом на ней же и повеситься. Мирослава кусала ладонь Райана, чтобы не кричать. Закрыв рот, он прижал ее к себе, а второй свободной рукой зажал ей нос, чтобы она перестала дышать и замолчала. Тело Линн медленно поворачивалось вокруг своей оси. Бревно, к которому была привязана веревка, поскрипывало от тяжести тела. Ее голова была перекошена, шея сломалась, темные грязные волосы свисали, закрывая половину лица, которое застыло в ужасе. Босые ноги, ставшие черными после обморожения, уже совсем не выглядели человеческими.

Райан повалил Мирославу на сено и сел на нее сверху, продолжая закрывать рот. Он умолял ее молчать. Риск оказаться найденными был слишком велик, и он того не стоил. У Миры случилась истерика. Она била Райана кулаками, ударяя его то в грудь, то в бедра, которыми он сжимал ее по бокам. Отчего ей было больнее? От того, что Линн умерла? Или от того, что она так мало ей всего рассказала? От того, что больше Мире не с кем поговорить? Или от того, что вместе с Линн умерла и ее надежда на спасение и возвращение домой?

— Все-все… отпусти… — простонала она ему в ладонь, показывая, что взяла себя в руки.

— Я знаю. Я знаю, как тебе страшно. Мне было также страшно, когда я был ребенком, — Райан шептал Мирославе, приблизившись губами к ее ухо. — Твои глаза выдают тебя. Выдают в тебе христианскую душу. Я не знаю, кто ты, но я знаю, что ты — не они. Ты та, для кого не чужды человеческие страдания. Но для кого чужды вся эта грязь и весь этот грех. Я знаю, Марна. Я знаю… Я с тобой. И Господь с тобой.

Мирослава поняла лишь половину, но поняла нечто более важное, чем сами слова. Она положила свои руки на его грудь, чтобы слегка оттолкнуть его и посмотреть Райану в глаза.

— Мне страшно, Райан… — прошептала она. — Пожалуйста, оставайся на моей стороне. Не покидай меня. Не покидай меня, и я помогу тебе стать сильным, чтобы, наконец, стать свободным. Чтобы защищать себя. И меня.

На странный шум и вошканье к конюшне тут же подбежала Катарина. Потерявшая Мирославу из виду, бедная рабыня с полчаса рыскала по всей крепости с младенцем на руках. Легким толчком она открыла хлипкую дверь, и лунный свет позволил ей разглядеть очертания Райана, который сидел верхом на чужестранке, и ее руки, упирающиеся ему в грудь.

— Нет, Катарина, нет, — Райан соскочил с Мирославы, чтобы все объяснить: он знал о неумении Катарины следить за языком.

Мирослава сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться и не выдать свой страх Катарине, но было слышно, как ее голос дрожал и как долго она плакала. Это был поворотный момент для Катарины, которая до этого стояла в дверях и принимала решение. Рабыня побежала в крепость с младенцем на руках настолько быстро, насколько только могла. Райан бросился за ней. Не сводя глаз с мертвой Линн, Мирослава быстро встала с земли. Справлялась со своим страхом (она впервые видела труп, и уж точно впервые к нему прикасалась), Мирослава закинула в себя еще два кусочка снадобья и попыталась снять Линн с веревки.