— Воронцов слушает.

— Вы хотели говорить со мной?

— Это Виктор Игнатьевич Ставров?

— Да.

— Вы могли бы приехать в горсовет, в комитет народного контроля?

— Когда вы хотите, чтобы я приехал?

— Прямо сейчас.

— У меня на двенадцать часов назначена встреча в Обществе по распространению научных знаний.

— Если вам не трудно, перенесите ее.

— Хорошо, я приеду.

— Комната девятнадцать, второй этаж.

Я положил трубку. Что бы все это значило? Народный контроль? Для хороших дел туда не вызывают. Однако разговаривали со мной весьма благожелательно, вряд ли так разговаривают с людьми, когда их вызывают для того, чтобы пропесочить.

И все же — за что меня туда вызывают?

Я быстро собрался и поехал. Жена только и сказала на прощанье:

— Ни пуха тебе, ни пера. Но если что-нибудь плохое, ты сразу позвони мне из автомата: «У меня портсигар сломался».

— Портсигары не ломаются.

— Тогда часы — мои часы сломались. Или подметка прохудилась. Что-нибудь любое нехорошее. Я пойму.

Я ехал в троллейбусе и мучительно раздумывал — в чем же я проштрафился? И ничего не мог придумать: перед своей партийной совестью я чист как стеклышко.

И все же?

Вдруг на меня жалобу написали? На работе ведь всем не угодишь. Кто-нибудь взял да и капнул. А может, бывшая жена написала на меня заявление? От нее вполне можно ожидать такого поступка. Впрочем, вряд ли такие дела разбираются в народном контроле.

А может решили меня проверять? Весь наш институт. Кто из нас без греха? Построили загородный пансионат для сотрудников, а назвали его испытательной станцией. Двух молодых кандидатов держу на трех ставках.

Ну и пропесочат меня…

Так и не решив ничего путного, я поднимался по широкой мраморной лестнице на второй этаж. Секретарша предупредительно распахнула передо мной дверь в кабинет.

— Николай Семенович ждет вас.

Воронцов поднялся мне навстречу, первым протянул руку:

— Здравствуйте, Виктор Игнатьевич. Как доехали?

— Транспорт у нас в городе плохой, — ответил я. — Всегда битком набито.

— Да, — звучно подхватил Воронцов. — И средние скорости движения низки. Мы еще отстаем по скорости от других городов. Да вы садитесь, Виктор Игнатьевич.

Я опустился в глубокое кожаное кресло. Пока еще ничего страшного не произошло: разговор развивается благоприятно для меня.

— Итак, разрешите. — Воронцов зачем-то переложил на столе папку с бумагами. — Мы с вами люди партийные, я и буду говорить без дипломатии. Какие у вас общественные нагрузки?

Вопрос не страшный.

— В Обществе по распространению…

— И больше нигде?

— Ну, разумеется, член партбюро института… Пока что оказывают доверие. — Я запустил этот пробный камень, чтобы показать Воронцову, что я хороший человек и что меня, по всей видимости, по ошибке вызвали в народный контроль.

Но я никак не мог ожидать того, что скажет мне Воронцов. А сказал он буквально следующее:

— Как вы смотрите на то, если мы предложим вам быть членом комитета народного контроля города.

— Что же я должен буду у вас делать? — растерянно спросил я. — Вы хотите снять меня с института?

— Помилуй бог. Комитет это общественная организация. Туда входят разные люди, представители различных профессий: тут и профсоюзные работники, и представители печати, и директор Стройбанка, и представитель от рабочего класса, и писатель, и комсомольский работник. Но тут мы посмотрели и решили, что нам нужен представитель от науки, то есть вы — это нужно нам для проверки научных организаций. Как-никак, у нас в городе десятки научных институтов.

— Ну что же, — пробормотал я. — Я считаю это большой честью для себя. Постараюсь оправдать доверие.

— Надо сказать, что работа у нас специфическая: приходится иметь дело с темными сторонами жизни. Так что нервы надо иметь крепкие.

— Конечно, конечно…

— Извините, пожалуйста, что так срочно побеспокоил вас, но завтра сессия городского Совета, и я должен был знать о вашем согласии, прежде чем подавать на утверждение сессии.

— Понимаю… — Однако я ничего еще не понимал.

— Разумеется, Виктор Игнатьевич, наш разговор происходит пока в платоническом порядке: решаю не я, а сессия.

— Разумеется, разумеется, — продолжал бормотать я.

— Кстати, как у вас с семьей?

Вот оно — больное место.

— Год назад развелся со своей женой.

— Новую семью создали?

— Создаю в настоящее время…

— Тогда все в порядке. Не смею больше задерживать вас, можете отправляться в свое Общество по распространению…

Я вышел на улицу ошарашенный. Увидел на той стороне улицы будку телефона-автомата, хотел было побежать туда, но вовремя сообразил несолидно, меня могут заметить из окна.

Спустился по улице вниз, вошел в здание телеграфа. Вот как случается в жизни — и в народный контроль иногда вызывают для приятных известий…

Жене я сказал:

— Портсигар цел. Часы идут точно. Подметка еще не прохудилась.

На другой день прошла сессия и все сделалось само собой.

Так ваш покорный слуга оказался за столом для заседаний, за которым он сейчас сидит и обдумывает свои записки.

12.23.

На три минуты мы уже пересидели вопрос. Как бы перерыв из-за этого не сократили — курить хочется.

Жара расползлась по комнате; гибельной обреченностью веет от этой жары, глухой шум улицы за окном кажется угрожающим и неотъемлемым от нее. Раскатистые удары грома приближаются и становятся более резкими.

Но вдруг словно свежий ветерок прошелестел по залу: к трибуне выходит Матвеева. Она вся воздушная и белоснежная: белый воротничок блузки лег на отвороты нежно-голубого костюма, кружевной платочек будто ненароком выглядывает из нагрудного карманчика. Костюм, ниспадающий складками на талии, лишь подчеркивает ее нежность и хрупкость. Соломенные волосы копной собраны на затылке.

Она выходит к трибуне, как на праздник, на светящемся лице застыло радостное ожидание: смотрите, мол, на меня, вот я какая, вся перед вами, что хотите, то и делайте со мной, другой я быть не умею. Сейчас я вам такое скажу, что вы все ахнете…

Небесное создание явилось в народный контроль. Оно, как видение, возникает рядом с Глебовским, и кажется, сам ангел-хранитель явился ему на помощь.

Среди членов комитета возникает легкое замешательство. Все глаза устремлены на трибуну.

Но вот создание открывает рот и серебристым голоском начинает плести такое, что уши вянут:

— В соответствии с распоряжением министерства от… наличные мощности в настоящее время не позволяли… ходатайство в вышестоящие организации…

Я слушаю и ничего не понимаю: в голове словесная каша. Ангел-хранитель не помог Глебовскому. У Матвеевой наготове свои объективные причины (их, к сожалению, уже не проверишь, ибо второй степени проверки пока не существует).

Глебовский поначалу было с надеждой смотрел на Матвееву, но теперь и он не ждет от нее ничего хорошего.

А Воронцов не унимается. Кажется, на него одного явление воздушного ангела не произвело ни малейшего впечатления.

— Когда же вы все-таки собираетесь поставить термопластавтоматы? — строго спрашивает он у Матвеевой.

— Мы рассмотрели наличные возможности, переутвердили график и пришли к выводу, что сможем перенести поставку из четвертого квартала на третий.

Глебовский воспринимает это сообщение с некоторым оживлением. Мне становится жаль его — вот если бы Цапля попросил бы меня за Глебовского, я постарался бы помочь ему, выступил бы в его защиту.

— Сентябрь тоже третий квартал, — бросает Воронцов, поигрывая карандашом.

— Постараемся дать в августе. Ведь раньше у них и производственные площади не освободятся.

— Хорошо, товарищ Матвеева, вы свободны. — Воронцов поворачивается к трибуне. — Что же вы молчите, товарищ Глебовский? Почему вы заставляете нас делать вашу работу? Или вы надеетесь, что мы и дальше будем за вас работать? Короче — с учетом новых данных — когда вы выполните постановление правительства?