Сергей Мартынов не помнил, как добрался до мастерской, как сбросил простыню со стены и начал писать. Он вообще не помнил того, что было в последующие два дня. Приходила жена Клавдия, приносила еду, готовила краски, он ел или не ел — он не помнил, не мог бы восстановить последовательности своих действий и всей работы. Спал ли он? Неизвестно. Не зацепилось в памяти. Но, кажется, курил, потому что окурков на полу обнаружилось много, особенно по углам. О чем рассказала обглоданная нога курицы, также догадаться нетрудно. Но куда девалась начатая пачка чая, если электрический чайник оказался неисправным и его нельзя было включить в сеть. Об этом можно только гадать.

Главный свидетель — сама картина. Вот она — нависла перед всеми нами. Она расскажет обо всем, что недосказано. Она расскажет нам, о чем страдал художник.

— И тут я увидел, что она закончена, — говорил Сергей Мартынов. Больше ни мазка, ни единой черточки. Я и не знал, что она закончена. Она сама мне об этом сказала. Шепнула на ухо: я готова. И я побежал за вами. Бегу и думаю: как же все это у меня получилось? Сам не понимаю. Чтобы картина со мной разговаривала — такого никогда не было.

Впрочем, все это произошло потом, забегать вперед никто не обязан, более того, такое забегание вообще противопоказано. Мы люди военные и потому наша функция: соблюдать последовательность — во всем! — в накоплении материала, пересказе, при обсуждении и после него.

Итак — не отставать от событий, но и не высовываться вперед.

Что же было за эти двое суток?

А было то, что никто не знал, куда запропастился Сергей Мартынов. Пробовали обратиться к Аркадию Мироновичу, который похвалялся тем, что был у Мартынова в мастерской, но Аркадий Миронович делал таинственное лицо и по секрету сообщал, что Сергей Мартынов просил его не беспокоить. На деле же Аркадий Миронович сам умирал от желания узнать, куда пропал Мартынов и что с ним. Секрет же состоял в том, что Аркадий Миронович действительно был ночью в мастерской Мартынова, но начисто забыл — где это? Ведь они ехали в инвалидной машине, петляя по улочкам, где-то в центре, совсем близко, рукой подать, да вот, выскользнуло из памяти.

Конечно, можно было справиться о местонахождении мастерской у фотографа Ван Вановича, который за это время не раз прокатывался ловким шаром по коридорам, но было как-то неловко и тут расписываться в незнании. Аркадий Миронович решил: узнаю у Наташи Веселовской, но та куда-то задевалась.

Словом, Аркадий Миронович в очередной раз прикладывал ладонь правой руки к лицу и озирался как бы украдкой.

— Скажу по секрету. Комбат-один работает над картиной. Это будет нечто.

— Нельзя ли посмотреть? Хоть бы одним глазком.

— По секрету. Приказано не беспокоить.

Таким образом, приближался назначенный срок, все шло по программе. Поскольку же приход и тем более уход Мартынова в программу включен не был, то и наш интерес к нему начал постепенно ослабевать.

На исходе третьего дня случилось еще одно непредусмотренное событие, затмившее все остальное. Из областного центра прибыла телевизионная передвижная станция, именуемая передвижкой. Синяя гора передвижки проросла против гостиницы, казалось, она от начала времен там стояла.

Всем хотелось попасть в передачу, и Аркадий Миронович дал торжественное обещание, что голубой экран примет всех.

Работы стало невпроворот. По этажам сновали электрики, операторы, гостиница была оплетена черными змеями кабелей. Мы страшно переживали: когда же начнут?

На втором этаже была гладильная комната, ее и было решено обратить в студию, что также потребовало немалой работы. Первую пробу решили сделать на полковнике Шургине — монтировать будем потом. Тогда появится последовательность, возникнет смысл. Товарищ полковник, вы готовы? Давайте я немного подправлю вас кисточкой. Так, еще немного, теперь ажур.

Внимание, синхрон.

Семен Семенович Шургин появляется в кадре. Медленный наезд — крупный план.

— Вот вы спрашиваете меня, Аркадий Миронович, какой день на войне мне больше всего запомнился? В торжественных случаях мы на такой вопрос отвечаем: конечно, день Победы. Но сегодня ты сам сказал, что у нас проба, поэтому отвечу тебе не по-парадному, а по-солдатски. Был такой день, который запомнился мне больше, чем день Победы, это был день моего поражения. Тут я перемещаюсь во времени. Февраль 1943 года, Сибирь. Я командир 25-й лыжной бригады, заканчиваю формировку. 4300 штыков, молодец к молодцу, можем сделать бросок на 60 километров в сутки. Мы же на лыжах. Приходит приказ на фронт. Грузимся в эшелоны. Долго ехали, через всю страну. В Ярославле, помню, попал в городской театр на концерт Клавдии Шульженко, в театре мрачно, холодно. Но как она пела «Синий платочек», мы рвались в бой.

В конце февраля прибыли в Осташков, следуем форсированным маршем в направлении Демянского котла. Мы рассчитаны на быстрые и дальние броски, а бросать нас некуда — фронт не прорван… И вот мой черный день. 16 марта. Вызывает меня к себе генерал-лейтенант Коротков, командующий Первой Ударной армией, и дает мне приказ:

— 25-й лыжной бригаде войти в прорыв через боевые порядки 182-й дивизии, вести наступление на фанерный завод. Приказ ясен?

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант. Разрешите узнать, где находится противник, так как разведка не проведена, передний край не уточнен.

— Передний край тут, — генерал показал пальцем на карте. — Завтра в шесть ноль-ноль прорыв.

В шесть утра вышли мы на исходные позиции, дали артподготовку и пошли в наступление. Противник молчит. Километр прошли — тихо. Но раз противник молчит, это хорошо, идем вперед… Мой наблюдательный пункт был на краю леса, на сосне, мне хорошо видно, как батальоны продвигаются вперед. Прошли уже три километра, спускаемся к речке Радья. И вдруг удар. Вражеская артиллерия ударила враз с трех сторон. 25-я лыжная бригада была накрыта огнем. Я понял, мы угодили в ловушку. Сам не свой скатился с сосны, побежал вперед, чтобы спасти их, предупредить, разделить их судьбу. Это солдатский инстинкт бежать вперед. И мои бойцы, накрытые огнем, тоже устремились вперед — и повисли на колючей проволоке, которая там была приготовлена. Два часа били вражеские пулеметы и пушки. Три четверти бригады было выведено из строя. Остался я полковник без войска. Тут — приказ Ставки о расформировании. Поскольку зима кончилась, расформировать все лыжные бригады, лыжи сдать на армейские склады. Так я за два часа три с половиной тысячи штыков потерял. Может, я сгустил что-нибудь, Аркадий Миронович, во всяком случае, вы можете так подумать. Но я рассказал в полном соответствии с действительностью, слово в слово. Так было.

Ведущий Аркадий Сычев. Вы рассказали правильно, Семен Семенович, как должен рассказывать старый солдат в преддверии нашего великого праздника Победы. Мы знаем, победа не приходит сама, за нее приходится платить самым дорогим, что есть на земле — человеческими жизнями. Зато ныне в пятнадцатитомной истории Великой Отечественной войны четко записано, что применявшаяся тактика лобовых фронтальных ударов, производившихся без должной разведывательной подготовки, не оправдала себя в ходе наступательных операций и потому была в дальнейшем отменена. И это верно, потому что дешевых побед не бывает. А мы за нашу победу заплатили 20 миллионов.

Голос. Аркадий Миронович, товарищ Сычев, разрешите мне.

Ведущий. Кто там?

Голос. Это я, Паша Юмашев. Имею что вспомнить.

Ведущий. А-а, почетный летописец. Продолжайте строчить свои воспоминания, к устному слову не допущены.

Павел Юмашев. Ну, Сыч, прошу тебя. Я же случайно ошибся, больше не буду.

Ведущий. Здесь Сычей нет, здесь идет передача. Вызовите следующего.

В кадре появляется ветеран Степанов.

— Это я, Аркадий Миронович. Григорий Иванович Степанов из Крутоярска. Мы в автобусе рядом ехали с вокзала. Разрешите мне сказать.

Ведущий. Ну что же, давайте попробуем, пока продолжается проба.

Ветеран Степанов. Скажу о мирной жизни, в том числе о Продовольственной программе. Живу на окраине Крутоярска. Как ветеран получил ссуду на строительство дома, имею земельный участок, который обрабатываю собственными руками. В мирные годы, как и на фронте, делал все для победы сельского хозяйства. Выполнял все постановления правительства по данному вопросу. Когда сады велели, я сад развел, двадцать пять яблонь. Потом стал кроликов разводить согласно указанию. Теперь до коров добрались, ну что же, я и корову поднял, четыре тысячи литров дает Буренка, сдаю по договору в детский сад, потому как я ветеран, хотя и беспартийный, но политику партии в данном вопросе понимаю твердо. Этой осенью пришел к решению — приступаю к нутриям, имеется такое выгодное животное, так как мне намекнули: намечается соответствующее указание. Дорогие товарищи телезрители, я рассказал вам о том, как наши славные ветераны продолжают самоотверженно трудиться по строительству мирной жизни. Мы на шее государства не сидим.