Аркадий Миронович прислушался. За перегородкой уже не плескалась вода, там журчал ручеек живого голоса, вытекающий из цикла: никто не забыт, ничто не забыто.

— Говорила тебе, приходи, посмотрела бы на живого Аркадия Мироновича. Сошлись мои фронтовички — и давай цапаться, еле их утихомирила.

— С кем она? — спросил Сычев. — С Клавдией?

— С подругой. По телефону, — спокойно отозвался Мартынов. — Создает канонический вариант нашего прошлого. Теперь они лучше нас знают, что с нами было.

Ручеек журчал, не ослабевая, от этого журчания рождались истома и расслабленность, так бы век сидел и слушал.

Валентина вела прямой репортаж из полутемного бара.

— Он же его спас, я тебе говорила, да не просто так, а по-настоящему, как в кино, они ходили за языком, их двое, а немцев пятеро. Аркадий дал одному в зубы и убежал, ты бы его сразу узнала, точно такой, как на экране, когда он мир обозревает. А моего-то уже к дереву привязали, сейчас стрелять будут. Он друга клянет — как же? Ведь убежал. Тут Аркадий появляется, да не просто так, а в форме обер-лейтенанта. А сам-то рядовой. «Хальт! Этого русского я забираю с собой». Но те не дураки — не поверили. Тогда он очередь по немцам, всех уложил, но при этом, кажется, слегка задел Сергея, к дереву привязанного. И они ушли, да еще языка с собой прихватили. Им обоим за это по ордену. Прошло сорок лет. И возник вопрос вопросов: кто кого спасал? И оба указывают совсем наоборот: «Нет, это не я тебя спасал, это ты меня спас». Никак не могут разобраться. Говорила тебе, приходи, такого по телевизору не увидишь. Сначала цапались, теперь плачут.

— Даю настройку: раз, два, три, четыре, пять, — Аркадий Миронович ловко подкрался к телефонному аппарату и завладел теплой трубкой. — С кем я говорю? Ах, это Тамара Петровна, моя хозяйка? Очень приятно. Чуть было не укатил от вас, но вернусь, потому как соскучился. — Переменил голос. Продолжаем прямой репортаж. Наш микрофон установлен в знаменитом баре «Чайка». Ярко освещенный зал, сегодня здесь оживленно и празднично. Играет музыка. Плавно кружатся пары. В этой уютной обстановке так приятно вспоминать о грозной военной године. Да, он спас своего боевого друга — или его спасли, не в том суть. Потому что подлинный героизм является анонимным. Итак, их было двое: спасающий и спасенный. Когда они вернулись в свою часть, спасенный говорит: «Ты мне жизнь спас, знай, за мной должок. И я должен тебе то, что ты мне дал. Я должен тебе свою жизнь. Баш на баш. И я обязуюсь отдать тебе свою жизнь по первому твоему предъявлению. Понял?» Спасающий отвечает: «Что ты городишь? Я не для того тебя спасал». — «Нет уж, уволь. Я в долгу быть не люблю. Хочешь не хочешь, а моя жизнь — за мной. Приходи в любое время — и ты ее получишь». И вот прошло сорок лет. За это время набежали проценты — почти триста процентов. Уже не одна жизнь, а целых три. И все эти сорок лет они ни разу не виделись. И надо же было случиться: спасающий попал в трудную ситуацию, очень трудную — в случае необходимости мы уточним детали. Ситуация оказалась такой трудной, что ему потребовалась жизнь другого человека. Тогда он вспомнил о том, который был спасен им на войне. Он нашел его и предъявил старый иск: «Отдай мне свою жизнь! Ты обещал». Но я же говорил: набежали проценты. Спасенный теперь не один, у него жена, дети, внуки. Это уже не одна жизнь. Но не буду забегать вперед. Я рассказываю вам содержание нового захватывающего фильма «Жизнь взаймы». Вы меня слышите, Тамара Петровна?

— Как интересно, — отвечала трубка. — Я что-то не помню такого названия. Когда он шел на всесоюзном экране?

— Вы правы. Это был не фильм, пока это всего-навсего сценарий, по которому ничего не было поставлено, так как вполне возможно, что и сам сценарий еще не написан. Ведь мы живем в эпоху удивительных свершений. Наши свершения много удивительнее замыслов, но это еще не предел. В следующем репортаже мы расскажем вам о том, как закончилась волнующая встреча спасенного и спасающего.

— И это называется творческий работник? — у стойки стоял Сергей Мартынов. — За что вам только деньги платят. Еще слово — и телефон будет выключен.

— Слушай, Сергей, — всколыхнулся Сычев, передавая трубку Валентине. А ты-то сам кем работаешь? Не телефонным мастером? Или кем?

— Не кем, а как.

— Прекрасно. Как же ты работаешь?

— Под псевдонимом.

— Ага, понимаю, твой псевдоним: Сергей Спасатель.

— Я всегда говорил: мы с тобой коллеги. Поехали. Следуй за мной.

За углом стоял автомобиль на четырех колесах, так сказать, в инвалидном исполнении. Разместились, стуча деревяшкой.

Городок был притушен. Машина резво побежала по улочкам, перекатываясь с холма на холм.

Развернулись. Аркадий Сычев узнал привокзальную площадь. Мартынов подвел его к зданию вокзала с боковой стороны.

— Здесь был утром митинг, вас встречали. А я стоял у окна, вон там, он указал на темное пятно окна на втором этаже. — И все видел. Я тебя сразу разглядел. И полковника узнал. И Пашку Юмашева.

— Почему же ты не спустился к нам, вот чудило.

— Я тебя сначала спрошу: почему ты, Аркаша Сыч, стоял в стороне и не лез под поцелуй? Так и я. Не желаю принародно шмыгать носом. Не каждому дано довольствоваться поверхностной радостью. И вообще: чего ты ко мне пристал? Не лезь ко мне в душу. Не хотел участвовать в вашем музыкальном мероприятии. Ишь ты, оркестры играют, цветы подносят. Модно стало. А когда я двадцать три года назад поехал под Старую Руссу, чтобы найти свой окоп, на меня с подозрением смотрели: кто такой, откуда? Зачем тебе твой окоп понадобился? Предъявите документы. Я говорю: ногу свою хочу найти в том окопе. Тогда поверили.

— Ладно, старик. Будем считать, что я тебя понимаю.

— Там осталось еще?

— Что-то булькает.

— Это очень вредно, когда булькает. Надо, чтобы она больше не булькала. На чем мы остановились?

— На том, что ты послал меня подальше.

— Все равно это ближе, чем я хотел бы. Вы все утопаете в словах. Запутались в значениях. Помнишь, мы пошли на лед, форсировали озеро, сто раз ходили в атаку. Бездарная, доложу тебе, операция, я потерял восемьдесят процентов списочного состава. А теперь это называется путь боевой славы.

Аркадий Миронович почувствовал себя учителем жизни, который вынужден то и дело поправлять своих учеников, как расторопных, так и ленных. Но сейчас перед ним стоял явный путанник. Аркадий Сычев отважно ринулся на выручку друга, дабы направить его на путь истины.

— Это естественно, Сергей, — взволнованно начал он. — Прошло сорок лет, и многие исторические события видятся теперь по-другому. Возьми хоть мою школу, номер двенадцать в Ногинске. Я однажды имел повод заметить: друзей в моем классе не осталось, одни школьные подруги. Какие они были тогда, сорок лет назад. Все сплошь недотроги. Не подходи. Не подступишься. Ныне мы изредка встречаемся на юбилее выпускного вечера. Все девочки живы. Но какие у них ищущие глаза. Как они ждут ответного взгляда. Только пальчиком помани — пойдут за тобой на край света. Конечно, я понимаю, что исторические параллели рискованны, но все же. Я тоже ходил на лед, поднимался в атаку, по твоему, между прочим, приказу. Однако я не нахожу, что операция «Лед» была бессмысленной, тем более бездарной, как ты пытаешься доказать. На войне все имело свой смысл. И этот высший смысл был один — победа.

— Где бумажка? — подогнулся Сергей Мартынов, протягивая руку.

— Какая бумажка? — не понял Аркадий Миронович.

— По которой ты говоришь. Ты ведь всегда говоришь по написанному. Сколько раз за тобой наблюдал — ну когда же он скажет слово не по бумажке? Не дождался.

Аркадий Миронович встал руки в бок. Сожалеючи покачал головой.

— Почему это тебя смущает? Я и по бумажке говорю то, что я думаю. Бумажка это знак ответственности — только и всего. Бумажка — ракетоноситель информации. Но зачем ты привез меня на вокзал? Чтобы показать историческое окно на втором этаже, из которого ты…