Я бросаю нож под его руководством еще раз, и хотя он не попадает точно в точку, как в прошлый раз, он попадает в дерево.

— Ты не боишься, что я буду оттачивать это умение, чтобы использовать его на тебе?

— Ты была бы не первой.

— Ты раньше обучал женщину?

— Я показал ей несколько вещей. Он отступает от меня, кивая, что, как я понимаю, означает, что на этот раз он хочет, чтобы я бросила его сама.

Я мысленно ругаю ревность, которую я не должна испытывать к женщине, которую я даже не знаю. Используя свои недавно приобретенные навыки, я отбрасываю нож, который втыкается в кору, и гордо расправляю плечи.

Сильные руки хватают меня за талию, оттягивая назад, и все мое тело напрягается от этого движения. Интересно, чувствует ли он, как горит моя кожа под его прикосновениями, так же, как я. Легкое обладание в его руках, когда я прижата спиной к его груди.

— Попробуй сейчас на этом расстоянии.

Разве он не чувствует, как воздух вокруг нас практически вибрирует от электрического напряжения?

Когда он уходит, чтобы подобрать для меня клинок, я изучаю то, как его широкие плечи сужаются к узкой талии, и движение его задницы в этих джинсах.

Я бросаю клинок еще два раза, поражая свою цель. Я даже больше не обращаю внимания на уроки. Мое внимание переключилось на то, как Титус невольно разжег что-то внутри меня.

То, чего я не могу сказать, что когда-либо чувствовала раньше.

Конечно, у меня были увлечения, но ничего настолько насыщенного потребностью. Почти унизительно, насколько озабоченной я внезапно стала, в то время как он по-прежнему ничего не замечает.

— Итак… женщина. Она была твоей женой? Я понятия не имею, сколько лет Титусу, но зрелость в его чертах говорит мне, что это возможно.

— Нет. Он берет флягу, лежащую на земле, и когда он наклоняет ее назад, чтобы сделать глоток, мои глаза снова притягиваются к его мужественным чертам. То, как его адамово яблоко покачивается вместе с ласточкой. Его кожа блестит от пота. Его джинсы низко сидят на бедрах, демонстрируя глубокий мускулистый V-образный вырез, который исчезает в поясе.

Полное отсутствие подробностей об этой женщине сводит меня с ума.

— Я не хотела совать нос не в свое дело.

С раздражением он протягивает мне флягу, из которой я делаю глоток прохладной жидкости.

— Если ты настаиваешь на том, чтобы знать, она была женщиной моего брата.

— У тебя есть брат?

— Братья Альфы, с которыми я познакомился в Калико. Но я был единственным мальчиком в моей настоящей семье.

Мой взгляд снова падает на его ошейник рабов.

— Сколько тебе было лет, когда они захватили тебя?

— Девять.

— Ваша семья, должно быть, была опустошена.

— Моя семья передала меня им, чтобы сохранить им жизни.

Хмурясь и потягивая воду, я пытаюсь переварить эту мысль.

— Это ужасно.

— Я их не виню. У меня было три сестры. Все младше меня. Отведение его плеч назад привлекает мое внимание к твердым, как камень, выпуклостям там, изгибающимся при движении.

— Не принесло особой пользы. Они все были убиты. Прямо у меня на глазах. Они хотели, чтобы я это увидел. Знать, что я был не более особенным, чем любой другой мальчик, которого они украли.

У меня нет слов для этого. Нет объяснения, почему солдаты, которых я с детства считала добрыми и защищающими, могли быть способны на такую жестокость.

— Я не знаю, что сказать. Мое сердце болит за тебя.

Кажется, от моего комментария ему становится не по себе, он отводит от меня взгляд, как будто ищет, на чем бы еще сосредоточить свое внимание.

— Мы продолжим твой урок завтра, — говорит он.

— Я проголодался.

— Я приготовлю ужин. Ты делал это последние пару дней.

— Меня это не беспокоит.

— Тебя ничего не беспокоит, не так ли? С легкой улыбкой я прохожу мимо него, направляясь к дому, но при воспоминании о его истории печаль наполняет мое сердце. Он был всего лишь маленьким мальчиком, когда его забрали в Калико. Не намного младше моего собственного брата.

Я хочу сказать, что моя мать ни за что не осталась бы в стороне и не отдала моего брата, и, возможно, это правда.

За исключением того, что она так охотно сдала меня.

Я устраиваюсь на диване, натягиваю одеяло на ноги и открываю страницу, на которой остановилась в своей книге.

Дверь в комнату открывается, и входит Титус, неся два кувшина, в его глазах светится что-то, что я могла бы принять за волнение, если бы думала, что этот человек способен на такие эмоции. Он направляется на кухню, где ставит кувшины на столешницу, прежде чем порыться в шкафчиках.

Любопытство заставляет меня последовать за ним, и я вижу, как он наливает жидкость из одного из кувшинов в стакан.

После недолгого нюхания он отпивает глоток, резко качает головой и опрокидывает остаток обратно.

Я подхожу сзади, привстав на цыпочки, чтобы заглянуть ему через плечо.

— Что это?

— Домашнее вино из бузины. Он наливает еще один бокал и протягивает его мне, который я нюхаю, точно так же, как и он.

Мощный.

Я никогда не пробовала никакого алкоголя, кроме вина для евхаристии, святой крови Христа, вкус которого, насколько я помню, был божественным. Моя мать всегда говорила мне, что вино — это приобретенный вкус, и я всегда шутила, что, должно быть, была вампиром, хотя мне и нравился его вкус.

Она, конечно, не нашла это смешным.

Я наклоняю стакан, чтобы сделать маленький глоток, и мой язык поджимается в тот момент, когда он соприкасается, землисто-терпкий аромат танцует на моих вкусовых рецепторах. Облизывая губы, я закрываю глаза и открываю их в улыбке.

— Еще.

Изогнув бровь, Титус наливает еще немного в стакан, затем берет отдельный стакан для себя, который наполняет почти доверху.

— Где ты это нашел?

— В сарае, в первый день здесь. Там есть несколько бутылок этого.

— На вкус как абсолютный грех. Восхитительно.

— Это также ударит тебя по заднице, если ты не будешь осторожна.

— Я очень осторожна. Я беру на себя смелость наполнить свою чашку до краев и несу свой напиток в гостиную, улыбаясь, когда его взгляд провожает меня. Я плюхаюсь на диван, чуть не расплескивая вино, когда оно расплескивается по бокалу.

— Я не позволю надавать мне по заднице.

Титус садится на пол напротив меня с бокалом в руке.

— Ты снова читаешь?

— Да. Хочешь, я почитаю вслух?

— Да.

— Я не наскучила тебе до слез в прошлый раз?

В его глазах появляется застенчивость, когда он опускает взгляд на свой напиток.

— Мне нравится звук твоего голоса.

Пряча улыбку в стакане, я делаю большой глоток, проглатывая жгучий запах алкоголя, который у меня теплеет в животе. Я продолжаю с того места, на котором мы остановились, читая ему, и поверх книги время от времени ловлю его пристальный взгляд, прежде чем он быстро отводит его.

Как будто он смущен.

Всю мою жизнь меня заставляли верить, что альфы — это сексуально заряженные звери, которые берут без спроса. Однажды я подслушала, как соседская девочка, чей отец работал в Калико до того, как она закрылась, говорила о них как о бессердечных, безмозглых машинах, которые нацелились на женщин, когда совершали набеги на ульи, и вынюхивали всех девственниц, чтобы разграбить.

Тем не менее, этот парень даже не может смотреть на меня, не отводя взгляд.

С каждой главой мои мышцы становятся теплыми и мягкими, а голова светится от растущего веселья. Вскоре я напрягаюсь, чтобы разглядеть слова на странице, и замечаю легкую невнятность своего голоса, которая вызывает некоторое раздражение. Однако, чем больше я сосредотачиваюсь, тем хуже, кажется, становится.

В середине предложения у меня в горле возникает икота, и я нелюбезно фыркаю, прикрывая рот рукой.

— Упс.

То, что кажется легкой улыбкой, растягивает губы Титуса, и я опускаю книгу, полностью очарованный этим зрелищем. Я впервые вижу, чтобы Альфа так улыбался. Может быть, вообще.