Одержимость этим маленьким кусочком плоти нервирует, но я благодарна, что у нее нет какого-то ложного впечатления, как у всех остальных, которые, кажется, ассоциируют девственность с девственностью. Возможно, это моя возможность объяснить отсутствие кровотечения, если Ремус доберется до меня и обнаружит, что я не так чиста, как он думал.

— Нет. Это было сломано при ручном осмотре. При подготовке к моему лишению девственности.

— Лишение девственности. Как это… свято. Все еще проводя пальцами по моим волосам, она фыркает.

— Этот священник. Он был молод, по крайней мере?

— Нет.

— И они называют нас дикарями.

— Почему я? Почему ты не беременеешь от Ремуса? Судя по тому, что я видела, он, кажется, заботится о тебе.

— Если бы это был вариант, поверь мне, тебя бы здесь не было. Тебя бы принесли в жертву одному из монстров, и мы бы купались в земных щедротах из-за этого. Благодаря Титусу ты была спасена, и Ремус может получить своего любимого ребенка.

— Не обязательно быть девственницей, чтобы выносить ребенка.

— Нет. Но Ремус, кажется, думает, что ты часть какого-то божественного пророчества, ниспосланного ему для создания чистейшей расы человечества.

Как Гитлер 2.0. Ради Бога, похоже, то, что осталось от мира, быстро превращается в игровую площадку для фанатиков и психопатов.

Как только она заканчивает мыть меня, она толкает меня за руку, и я встаю в ванну. Холодный воздух обволакивает мою кожу, вызывая мурашки, и я скрещиваю руки на груди, чтобы скрыть затвердевшие вершины там. Она берет меня за руки, отводит их и улыбается, глядя на мою грудь.

— Ремус предпочитает, чтобы они были поменьше, но я подозреваю, что он сделает исключение. Мягкие кончики пальцев обводят мой сосок, и я тяжело втягиваю воздух, отводя взгляд, пока она ласкает меня. Ее прикосновения спускаются по моему животу к промежности между бедер, где она играет с маленьким участком завитков.

— У тебя симпатичная пизда. На данный момент. Как только Ремус закончит с тобой, все превратится в хаос.

Кислый комок желчи подступает к моему горлу, и я проглатываю его обратно вместе с гротескными визуальными эффектами, вызванными ее словами. Ощущение ее рук на мне неправильное, и когда она засовывает в меня два пальца, мои руки взлетают, чтобы оттолкнуть ее, мои легкие наполняются вздохом.

Она быстро убирает пальцы, постукивая большим и указательным пальцами друг о друга.

Без сомнения, проверяю, не наступила ли у меня овуляция. Моя бабушка часто делала то же самое со своими пациентками, только без ненужных ласк.

— Когда у тебя в последний раз текла кровь?

— Два дня назад, — лгу я. По правде говоря, мне следовало начать чуть больше недели назад, и я виню этот факт

это мне еще предстоит подчеркнуть.

— Не утруждай себя одеванием. Агата берет щетку из раковины и проводит ею по моим растрепанным кудрям, дергая кожу головы с каждым движением. Закончив, она бросает щетку обратно в раковину, где она со стуком приземляется, и шаркает к двери.

Глазами ищу, чем бы прикрыться, хватаю с пола свое сброшенное платье и быстро заворачиваюсь в него, как раз вовремя, прежде чем дверь распахивается и на пороге стоит Ремус с выжидательной улыбкой. Его взгляд метается к моему, затем к платью, наполовину свисающему с моего промокшего тела.

Позади него вооруженный охранник блокирует любой шанс, который у меня мог быть для побега.

— Две недели, — говорит Агата с оттенком веселья в голосе.

Его плечи опускаются, брови хмуро сходятся, когда он переводит взгляд с меня на Агату, которая проскальзывает мимо него.

— Две недели? И что я должен делать до тех пор? Держать мои руки подальше от нее?

Лазеры ненависти светятся в глазах Агаты, когда она снова поворачивается к нему лицом.

— Ты хочешь трахнуть ее для удовольствия, Ремус? Прекрасно. Но ты можешь спать один, если хочешь.

Он вторгается в ее личное пространство, сжимая руки в кулаки.

— Ты же знаешь, я не могу спать один!

Агата победно улыбается, и в значительной степени я тоже. Внутренне, конечно.

— Тогда ты подождешь, пока она не станет фертильной.

Преувеличенное раздражение, которое он издает, напоминает мне кукольный спектакль, который я смотрела в Шолене, когда была ребенком, и я жду, что он драматично развернется с раскинутыми руками, как будто они вытягиваются наружу, и ударится лицом о кровать. Вместо этого он бросает на меня косой взгляд, глаза его полны раздражения.

— Но она такая… красивая. И я возбужден.

Губы растянуты в улыбке, Агата проводит кончиком пальца по его щеке.

— Я никогда не говорила, что ты не можешь с ней играть.

Когда оба взгляда устремляются на меня, мое сердце замирает, и я задираю платье повыше. Я отступаю к стене и, как загнанный в угол зверь, ищу свое пространство в поисках возможности сбежать.

Охранник делает шаг ко мне.

Ремус протягивает руку, его улыбка такая же скользкая и фальшивая, как и тон его голоса, когда он говорит:

— Иди сюда, Голубка.

Мышцы напрягаются от желания убежать, а руки сжимаются в крепкие кулаки по бокам, я качаю головой. До того, как я ударила священника по голове, я никогда не била человека, кроме своего отца, и только в игре. Я никогда в жизни не ввязывалась в физическую драку до того, как меня вышвырнули из Шолена, хотя у меня была изрядная доля жарких словесных дебатов. Я могу быть острой на язык, но мне не сравниться с таким безжалостным человеком, как Ремус.

Словно воодушевленный моим вызовом, Ремус расплывается в широкой улыбке и кивает охраннику позади меня. К тому времени, как я обращаю на него свое внимание, он уже замахивается кулаком на мое лицо, и хруст костяшек его пальцев по моей челюсти вызывает вспышку боли в висках. Я отшатываюсь назад, и стена врезается мне в позвоночник, в то время как перед глазами плывут круги. Когда размытый мир, наконец, обретает четкость, передо мной на корточках стоит Ремус.

— Твое неповиновение — музыка для моих ушей. Чем больше ты сопротивляешься, тем быстрее я причиняю тебе боль.

Больше всего на свете я хочу услышать хруст хряща в его носу, когда я пну его прямо в лицо.

Слезы застилают мне глаза, когда я смотрю на него в ответ, тупая боль от удара служит напоминанием о том, что не следует поддаваться своим побуждениям.

Он протягивает мне руку, и когда я не принимаю ее сразу, он поднимает взгляд на охранника, стоящего над нами, который наклоняется вперед.

Я протягиваю руку, прежде чем мне придется нанести еще один удар, и когда Ремус переплетает свои костлявые пальцы с моими, он отмахивается от охраны.

С самого детства у меня всегда был план на свою жизнь. Я всегда знала, чего хочу от этого мира.

Пока я ковыляю за Ремусом, который ведет меня к странному наклонному кресту на другой стороне комнаты, все планы на мое будущее сводятся к одной-единственной цели: выжить.

Что бы ни случилось со мной. Что они делают с моим телом. Что они принимают для своего удовольствия. Я должна выжить. Ради себя и Уилла.

Запертым в камере, у него нет шансов на побег, что оставляет мне его единственный выход.

Я слишком долго оберегала свою добродетель, и в конце пути я все еще цепляюсь за нее. И что произойдет, если я это сделаю?

Если я буду сражаться с Ремусом, я могу умереть. Мой лучший друг может умереть.

Своей мягкой, худой рукой Ремус направляет меня к набору инструментов, которые висят на стене рядом с крестом.

— Как джентльмен, я позволяю тебе выбирать, — говорит он, проводя костяшками пальцев по свисающим косичкам каждого хлыста.

Меня никогда раньше так сильно не шлепали, даже в детстве, когда я делала что-то не так. Я понятия не имею, как эти предметы могут ощущаться на моей плоти.

Пока моя голова пытается освободиться от всего этого, Ремус выжидающе наклоняет голову.

— Или я могу выбрать, если ты предпочитаешь.