— Черт. Аттикус фыркнул и вскочил на ноги.

— Прервать миссию.

Нахмурившись, Титус опустил бинокль и повернулся к нему лицом.

— Уходим?

— Тебе вдруг захотелось горячего свинца в задницу? Ты не берешь с собой ножи на перестрелку.

Это правда, у Титуса не было желания вступать в бой, особенно с такими, как мародеры, которые были известны своим беззаконием и жестокостью.

— Они — наш источник торговли. На многие мили вокруг нет другого улья.

— Тогда мы соберемся и двинемся туда, где есть другой улей. Все просто. Он уже начал идти в другом направлении, как бы в доказательство своей точки зрения.

— Ты трахал тех самых женщин, которых они намеревались изнасиловать.

— Это позор. Но такова природа этого мира. Брать. Зачем вмешиваться?

— Потому что ты притащил сюда мою задницу, и я не собираюсь стоять в стороне и позволять каким-то козлиным ублюдкам уничтожать наши средства торговли. Возвращайся, если хочешь. Убрав бинокль, Титус зашагал в темноте, его мускулы напряглись, кулаки сжались по бокам. Странно, как тело оказалось на высоте положения, даже если борьба была последним, чего он жаждал в тот момент.

Ульи, как правило держались особняком, поскольку не доверяли посторонним, по той самой причине, которая также привлекала Титуса ближе, когда он предпочел бы отвернуться. Они торговали припасами с другими ульями, но так получилось, что Аттикус спас одну из дочерей от банды Рейтеров, которые хотели затащить ее в гнездо, пока она собирала ягоды можжевельника. Его доблесть завоевала ему доверие отца девочки, и их улей, в свою очередь, стал средством обеспечения Альф хорошим запасом на зиму.

Держась в тени, Титус приблизился к одной из палаток, напротив того места, где стояли незанятые велосипеды. Крики напомнили ему те, которые он часто слышал через вентиляционные отверстия в Калико. Крики страха и муки. Он выглянул из-за холста и увидел, что один мародер накидывает веревку на шею человека, который лежал на земле, другой конец которой прикреплен к задней части его мотоцикла. У ног мужчины вокруг его лодыжек была закреплена вторая веревка, конец которой был прикреплен к другому мотоциклу. Оба гонщика завели двигатель, заглушая крики пожилой женщины, которая потянулась к тому, кого Титус принял за ее мужа. Не прошло и секунды, как голова мужчины отделилась от остальной части его тела, а женщина рухнула на землю.

— Гребаные дикари. Звук голоса Аттикуса сзади не испугал Титуса. Он ожидал, что тот последует за ним. Каким бы ублюдком он ни был, правда заключалась в том, что у Аттикуса была собственническая жилка. Без сомнения, комментарий об этих людях, посягающих на то, что он считал своим, задел его.

— Я возьму на себя северную часть лагеря, — сказал Титус.

— Ты берешь на себя южную. Мы встретимся посередине.

— Я гарантирую, что к концу этого я убью больше, чем ты, брат. Аттикус вытащил устрашающего вида клинок из боковой кобуры, другой — из ботинка, а третий засунул в кобуру на запястье. В отсутствие оружия он был бы грозным противником для этих людей, уничтожив их за считанные секунды. К сожалению, ему понадобился бы Титус, чтобы уравнять шансы там, где речь шла об автоматическом оружии.

Хотя они спрятали несколько пушек в лагере, они сочли их громоздкими во время вечерних походов. Мародеры и Легион были единственными, кто обычно носил с собой арсенал. Большинство странников и разбойников можно было усмирить с помощью клинка.

Прошло несколько месяцев с тех пор, как кому-либо из них приходилось убивать что-либо, что не было едой.

С той же хитрой скрытностью, которую он использовал для охоты на кроликов и быструю добычу, Титус подкрался к человеку, который стоял лицом в сторону по периметру ближнего боя. Пристегнутый к нему пистолет не принес ему пользы, когда Титус провел рукой по рту своей жертвы, и после трех идеально выполненных ударов мужчина издал невнятное ворчание, которое завибрировало под его ладонью, за несколько секунд до того, как он обмяк в его руках. Титус снял пистолет с мертвеца и пристегнул его к себе, прежде чем подкрасться к своей следующей цели.

Таким же образом, как и раньше, он провел тихую казнь, оттащив каждого человека в тень окружающих палаток, чтобы его не заметили. Напротив, Аттикус таким же образом пробирался бы к центру, уничтожая каждого мародера на своем пути, даже не пикнув.

С тех пор, как они были мальчиками, их обучали совершать набеги на ульи от имени Легиона с той же смертоносной скрытностью.

И хотя мародеры представляли большую угрозу, чем более мирные и ориентированные на семью ульи, одному из них удалось уничтожить большинство захватчиков за считанные минуты.

Когда его шестая жертва упала на землю, Титус собрал свое оружие и мельком увидел Аттикуса в другом конце лагеря, спрятавшегося за поленницей дров, которую он помогал складировать. За одной из палаток был спрятан тайник с украденным оружием, которое Титус заберет перед тем, как они отправятся обратно в свой лагерь, и единственными оставшимися мужчинами были те, кто охранял пожилых женщин, детей и тяжело раненных мужчин улья, которые стояли на коленях со связанными за спиной руками. Учитывая отсутствие молодых женщин, он подозревал, что еще несколько мародеров укрылись в палатках, используя женщин.

Ворчание и приглушенные крики доносились через один из брезентовых барьеров палатки, когда Титус обходил периметр, стараясь не отбрасывать тень от пламени костра в центре лагеря. Он мог видеть движение сквозь ткань, где пара внутри в спешке и борьбе подкатилась слишком близко к краю, но толстый холст мешал ему различить, какая из извивающихся фигур была мародером или женщиной.

— Я собираюсь взять тебя с собой, девочка. Возвращаюсь в свой лагерь. Я привяжу тебя к дереву и буду трахать до тех пор, пока твой живот не наполнится моей спермой настолько, что ты будешь ссать ею неделями. Хныканье погони сказало Титусу, что он уже приступил к выполнению задания. Каким бы отвратительным это ни было, акт достаточно отвлекал насилующего ублюдка, чтобы Титус смог проникнуть внутрь.

Низко пригнувшись, Альфа выглянул из-за фасада, где единственные устремленные на него глаза принадлежали отцу трех дочерей, с которыми спал Аттикус. Рот заткнут кляпом, лицо залито кровью, его глаза, казалось, смягчились от облегчения, когда он едва заметно кивнул, и без каких-либо подсказок пожилой мужчина выбросил ногу, врезав ею охраннику рядом с ним.

Завязалась потасовка между мужчиной и двумя мародерами, и Титус воспользовался возможностью проникнуть в палатку. Бесшумно, как хищные кошки, которых он часто встречал в горах, он пересек небольшое пространство, освещенное только светом костра снаружи, и обнаружил мужчину, прижимающегося к спине женщины, уткнувшейся лицом в грязь под собой. Откинув голову назад и закрыв глаза, он не сразу заметил надвигающуюся на него опасность, и Титус понял это, когда его веки распахнулись. У него вырвался короткий вскрик, прежде чем Титус заставил его замолчать, проведя лезвием по горлу.

Кровь потекла на женщину внизу, и когда Титус оттолкнул бьющееся в конвульсиях тело, его приветствовало заплаканное лицо Сенны.

— Титус? Ее губы задрожали, и прежде чем он смог остановить ее, она бросилась ему на грудь, зарывшись рыданием в его рубашку. Дрожа всем телом, она чувствовала себя рядом с ним ребенком, хрупкая и испуганная, и он невольно обнял ее.

Прошло много времени с тех пор, как Титус чувствовал себя обязанным что-то защищать.

— Я должен закончить это, — прошептал он, опуская руки, чтобы разорвать объятия.

— Подожди здесь. С ближайшей койки он схватил одеяло и накинул ей на плечи, затем развернулся ко входу в палатку. Заглянув в ее отверстие, он заметил тишину, от которой по его мышцам пробежал предупреждающий звон. По ту сторону костра лежал отец Сенны, из его разбитого черепа текла кровь.

Мародеры, которые охраняли его, также лежали в куче, с характерными перерезанными глотками от грубо зазубренного клинка Аттикуса. Женщины исчезли. В лагере никто не шевелился. Он искал Аттикуса, но не нашел никаких признаков его присутствия.