Задыхаясь, я отшатываюсь назад, мой взгляд расширяется на бьющегося Рейтера, щелкающего на меня зубами. Сердце бешено колотится в моей груди, я задерживаю дыхание и закрываю глаза, чтобы успокоить расшатанные нервы.

Иисус.

Когда рычание стихает, шепот становится громче, и я перехожу к следующей двери в поисках их.

Поднимаясь, как и прежде, я рефлекторно отшатываюсь, ожидая очередного приступа ярости. В тишине с другой стороны я заглядываю внутрь и нахожу массивную фигуру, прислонившуюся к стене. Только свет прямо за моей спиной дает достаточно света, чтобы разглядеть Титуса с другой стороны. Его раны все еще блестят от крови после предыдущей битвы, и он не утруждает себя признанием того, что я смотрю на него.

Здесь его держат взаперти, как животное. Грустный и одинокий зверь, похожий на человека, который, оказывается, причина, по которой я дышу, прикованный к грязной каменной стене. Мое сердце болит при виде него.

Шепот продолжается, подталкивая мои стопы к следующей двери.

— Эй! От звука командного голоса у меня леденеет позвоночник, и я поворачиваюсь, чтобы увидеть охранника, стоящего в дверном проеме, одна рука на оружии у его бедра.

— Ты не должен быть здесь, внизу.

— Прости. Я просто…. Я просто… Отбросив свое любопытство, я шаркаю к нему, и он отступает в сторону, позволяя мне пройти.

Тьма уступает место свету, когда я торопливо поднимаюсь по лестнице к двери наверху, и когда я протискиваюсь внутрь, вид ожидающего там Ремуса чуть не заставляет меня упасть обратно вниз. Я хватаюсь за грудь, чтобы отдышаться.

— Вот ты где! Давай, Талия. Я бы хотел, чтобы ты присоединилась ко мне и Агате за ужином.

Нужно быть женщиной, чтобы распознать отвращение, читающееся в едва уловимых выражениях лица блондинки, сидящей напротив меня. У Агаты такие же ярко-голубые глаза, как и у мужчины во главе стола, но там, где в его глазах пустота, у нее проницательные.

Передо мной ставят тарелку супа, который, похоже, состоит в основном из воды, нескольких кусков мяса и картофеля, и я бросаю взгляд на служанку, которая тепло улыбается, кладя руку мне на спину, когда опускает ложку в тарелку. Серебристые волосы и морщины дают ей где-то под шестьдесят, может быть, за семьдесят, а ее миндалевидные глаза напоминают мне о цыганках с родной кровью у себя дома.

— Талия, это Лизбет. Она и ее сестра Айяна готовят и стирают. Сердечность в тоне Ремуса неестественна и неуместна, как заостренный квадрат, пытающийся вписаться в плавные изгибы круга.

Дружелюбно улыбаясь, я киваю.

— Привет, Лизбет.

Сжав губы, она кивает в ответ.

— Она не может говорить. У нее был отрезан язык, — добавляет Ремус с беспечностью настоящего психопата, отправляя в рот когтистыми пальцами ложку супа.

После очередного легкого похлопывания меня по спине Лизбет ковыляет к подносу с мисками, стоящему сбоку, берет одну и ставит перед Агатой.

Агата наклоняется ровно настолько, чтобы отпить суп из своей ложки, прежде чем выложить ее в миску с той изысканной грацией, которая контрастирует с отвратительными прихлебываниями ее любовника.

— Ремус сказал мне, что ты родилась в Шолене. Невинное любопытство в ее голосе выдает понимающий взгляд в ее глазах, говорящий мне, что мне нужно быть осторожной с этим и мудро подбирать слова.

— Я да.

— Ты Дочь. Избранная чистокровная. Она выплевывает слова так, словно они имеют горький привкус у нее на языке.

— На самом деле я не зашла так далеко. Я нокаутировала священника до того, как у него появился шанс посвятить меня в сан. Это не то, чем я полностью горжусь, но невеселый взгляд на ее лице говорит мне, что она в любом случае не впечатлена.

— Талия — настоящая маленькая лисичка, хоть и целомудренная. Ремус откидывается на спинку стула, не сводя с меня глаз, и слизывает остатки супа с губ.

— Моим любимым моментом был момент, когда она плюнула в лицо мадам Бомон после игр.

Агата закатывает глаза.

— Какая смелость. Опустив взгляд, она наклоняет голову.

— Какое красивое ожерелье.

Я внезапно жалею, что мой вырез не был открыт, учитывая тоску в ее глазах.

— Это принадлежало моей бабушке.

— Я всегда хотела жемчуг. Здесь его трудно достать.

— Талия… возможно, ты не будешь возражать, если Агата одолжит твое ожерелье сегодня вечером?

— Это… семейная реликвия. Это значит… Я не утруждаю себя окончанием, предполагая, что все, что имеет для меня значение, делает это вдвойне желанным.

— На самом деле я не думаю, что это настоящая жемчужина.

— Тем не менее. Это красиво. Я хочу это.

— Что ж, мне жаль тебя разочаровывать. Я не отдам тебе свое ожерелье.

Губы изогнуты в фальшивой улыбке, Ремус наклоняет голову.

— Кажется мелким охранять то, что, как ты подозреваешь, ничего не стоит.

— Ценность этого не измеряется его подлинностью.

— Хотя, возможно, это мера твоей свободы.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты, безусловно, имеешь право оставить ожерелье себе. Он машет рукой в воздухе, как будто отвергая мой отказ как не что иное, как наглость.

— Так же, как мы имеем право запереть тебя в твоей камере. Твой выбор.

Ублюдок.

— Прекрасно. Она может одолжить это. Расстегнув застежку, я снимаю ожерелье со своей шеи и тянусь через стол, чтобы положить его рядом с ней.

С яркой, несомненно притворной улыбкой Агата берет его со стола и застегивает на шее.

— Как будто оно было сшито под цвет моей кожи. Ты не согласен, Ремус?

— Абсолютно. На тебе мне это нравится больше.

Охранник, с которым я столкнулась на нижнем уровне, входит в комнату и встает позади Ремуса, который остается как бы развалившимся в своем кресле, его глаза все еще пожирают меня через стол, когда они обводят меня с ног до головы.

— Сэр, приношу свои извинения за то, что прерываю.

Не утруждая себя тем, чтобы посмотреть в лицо мужчине, Ремус стонет.

— Что теперь?

— Это Титус. Его раны, кажется, немного гноятся. Он отказывается их промывать, как я… как вы …проинструктировали. Кивнув, охранник посылает мне натянутую улыбку.

Раздраженный Ремус поворачивается лицом к охраннику, кажется, ловя его улыбку, прежде чем снова взглянуть на меня.

— На что ты смотришь?

— Ничего, сэр.

— Ничего? Это не похоже на ничего. Похоже, ты трахаешь Талию глазами. Смелость его слов заставляет мои щеки запылать от смущения. Вздыхая, он запихивает в рот кусочек стейка из своего водянистого супа и, не потрудившись оглянуться на охранника, говорит с набитым ртом,

— Сними штаны.

— Простите?

— Снимай. Свои штаны. Снимай.

Глаза охранника перебегают на меня и обратно.

— Опять же, со взглядом.

— Я не хотел проявить неуважение, сэр…

— Или снимай штаны, или я прикажу сбросить тебя со скалы.

Этот человек не в себе. Я подозревала это с самого начала, но теперь уверена в этом.

Неуверенный в своих движениях, охранник расстегивает ремень и брюки, спуская их с бедер, оставляя на себе только исключительно поношенное нижнее белье, которое, как я предполагаю, когда-то было белым. От рассказа об унижении его щеки становятся ярко-красными, а по моим венам пробегают струйки дискомфорта, побуждая меня отвернуться.

— И белые тоже.

— Сэр, пожалуйста.

Ремус берет нож со стола рядом с собой и проводит кончиком пальца по его зазубренному краю.

— Ты когда-нибудь задумывался, как отрезают член ножом для стейка? Мне кажется, или…? Он оглядывается на нас с Агатой, пожимая плечами.

— Должно быть, только я.

Охранник возмущенно фыркает и спускает нижнее белье с бедер, вид его вялого члена поразительно неуместен для обеденного стола.

Все еще держа нож, Ремус смотрит на свое мужское достоинство и хихикает от дальнейших насмешек.

— Теперь я собираюсь доесть свой ужин. Ты будешь стоять там, как есть. И к тому времени, как я закончу, если у тебя случится эрекция, я собираюсь перерезать ее своим грязным ножом для стейков. Это понятно?