— Ты неплохо поработала здесь.

— Спасибо тебе, — говорит она.

— Мне хотелось бы думать, что именно мое неустанное стремление к надежде сохранило мне жизнь.

— Вы верите, что мир вернется к тому, чем он когда-то был.

— Я надеюсь, что это не так! Мы жили не по средствам. Этот мир не в состоянии удовлетворить нашу жадность. Нет… моя надежда на будущее намного проще. Я хочу погрузиться в искусство и веселье, музыку и сексуальное освобождение!

Если только меня не ударили достаточно сильно, чтобы вызвать галлюцинации, похоже, она сделала именно это.

Еще раз окидываю взглядом нелепое окружение и качаю головой.

— В мире больше нет места для гедонизма, на случай, если ты случайно не заметила разрушения снаружи.

— Удовольствие достигается знанием и принятием ограничений желания.

— Эпикур.

Губы изгибаются в улыбке, она подмигивает мне.

— Я знала, что ты умная девочка.

— Ты порабощаешь женщин. Как это отражается на твоей философии?

— Эти женщины кажутся тебе несчастными? Они похожи на рабынь? Я освобождаю их, предоставляя безопасные средства предложить то, что мужчины так склонны принимать. Где-то там? Они — пища для волков. Но здесь? Они богини. Неприкасаемые.

— Если только кто-нибудь не предложит правильную цену.

Пожимая плечами, она ведет меня через помещение, которое, как я предполагаю, является чем-то вроде гостиной.

— Конечно. За мою защиту приходится платить. Концепция не нова даже для этого мира.

Ее интерес ко мне все еще неясен, но у меня такое чувство, будто я бегаю кругами.

Мы останавливаемся перед высокой скульптурой обнаженного мужчины, очень знакомой по книгам по истории.

— Статуя Давида.

— Не статуя, которая была уничтожена вместе со всеми остальными реликвиями, конечно. Она протягивает руку, чтобы провести пальцем по кончику его мужского достоинства.

— Хорошее сходство, ты не находишь?

Проведя всю свою жизнь в стенах Шолена, я привыкла к роскоши, но, кроме статуи самого Шолена, нигде в округе нет таких реликвий, вырезанных из мрамора, как эта. Кажется, что эта женщина живет внутри своего собственного пузыря, в то время как остальной мир балансирует на грани.

— Ты позволяешь мужчинам внутри этого места спать с ними? Незнакомцы извне, которые могли бы легко захватить это место?

У нее вырывается смешок, который сменяется вздохом.

— Твой отец был солдатом, не так ли? Только дочь солдата думает о таких вещах. Мой тоже был. Сражался на войне во Вьетнаме. Следовательно, я не так глупа, как ты, кажется, думаешь.

Кивнув ей головой, мы идем дальше по дому, вверх по лестнице, под которой висит хрустальная люстра, как еще одно напоминание об этом абсурде.

Комната, которую она меня показывает, достаточно большая, чтобы в ней поместились две такие, как у меня дома, с толстыми бархатными покрывалами и хрустящими белыми простынями. Длинные шторы были отдернуты, открывая вид на водопад снаружи, и аромат лаванды убаюкивает меня долгожданным спокойствием.

— В шкафу есть одежда, и я попрошу повара принести тебе что-нибудь поесть. Возможно, ты захочешь сначала помыться, моя дорогая. Я попрошу Ясмин прийти и вымыть тебя.

При упоминании ванны я оборачиваюсь, чтобы найти смежную ванную комнату, более изысканную, чем я когда-либо видела лично, с красивой мозаичной плиткой, ведущей к большой фарфоровой ванне.

— Я способна помыться сама.

— Конечно, ты можешь. Но есть удовольствие в том, чтобы тебя тщательно вымыли. У тебя есть свобода приходить и уходить, когда тебе заблагорассудится. Наслаждайся моим домом и всеми его удобствами.

Настолько деликатно, насколько я могу, я обращаю свое внимание на отвратительного человека, ожидающего у двери.

— А ваши люди? Можно ли им доверять?

— Держу пари, что верю в них больше, чем ты привыкла. Мои люди знают, что если они хотя бы пальцем тронут одну из моих девушек, этот палец будет отрублен. В тот момент, когда слова слетают с ее губ, я переключаю свое внимание на руки Генри, где все десять целы и невредимы.

— Мужчины, на самом деле, такие простые существа. Удовлетворите их основные потребности, и они будут вполне довольны.

Однако здесь что-то нарушено. Как этой маленькой, хрупкой пожилой женщине удается держать этих мужчин под своим контролем? Если бы они захотели, они могли бы объединиться, убить ее и жить как короли.

Какой бы защищенной я ни была, мне не чужды такие первобытные мотивы.

— Ты слишком много думаешь, дорогая. Я практически слышу, как в твоей голове крутятся колесики. Отдохни немного. Поешь. Прими ванну. Все встанет на свои места, я обещаю.

Вода стекает по моей коже, когда Ясмин натягивает ткань мне на спину. Скрестив руки на груди, я наклоняюсь вперед, каждый нерв испытывает дискомфорт.

— В наготе здесь нет ничего необычного. Тебе не нужно стесняться. Она взбивает лавандовое мыло в пену и рисует нежные круги на моей спине.

— Ты…. Я имею в виду, ты счастлива здесь?

— Я выросла в маленьком улье, на который напали мародеры.

— Ты работаешь на нее? Мадам Бомонт? В качестве… Прочищая горло, я сдерживаю слово, которое не решаюсь произнести.

— Шлюха? Только когда она просит.

— Она спрашивает?

— Конечно. Здесь никого не заставляют заниматься сексом.

— Тогда зачем тебе это?

— Это условие пребывания здесь. Мы все платим за свой путь, а взамен живем лучше, чем большинство.

Я не могу предположить, насколько хуже могли бы стать Мертвые земли, учитывая мой опыт до сих пор, когда меня чуть не изнасиловал бешенный и подобрала банда преступников.

— По-моему, это довольно честный расклад, — добавляет девушка.

— Как ей удается держать мужчин в узде?

— В основном Генри. Он чрезвычайно предан ей. И все мужчины уважают его. Кажется, все получается.

Кажется, это получается слишком удобно, и называйте меня скептиком с чрезмерно аналитическим складом ума, но я знаю, что здесь замешано что-то еще. Чего-то мне не хватает.

— Она принимает много девушек?

— Те, кого она сочтет достойными.

— Достойными чего?

Движение ткани прекращается, и, когда я поворачиваюсь, я ловлю обеспокоенный взгляд на ее лице, прежде чем он сменяется улыбкой.

— Достойные чего? Я спрашиваю снова.

Возобновляя мытье, она прочищает горло.

— Остаюсь здесь. Она очень разборчива.

— Почему?

— Ну, ни один мужчина не хочет спать с уродливой девушкой. Больной девушкой.

— Но от меня не ждут, что я буду с кем-то спать.

— Нет, я полагаю, ты не нет.

— Тогда что заставило ее выбрать меня? Что заставило ее принять меня?

После моего вопроса следует долгая, приводящая в замешательство пауза, только тихое капание воды заполняет тишину между нами.

— Вот. Все вымыто. Я собрала тебе кое-какую одежду.

Я протягиваю руку, выплескивая воду через край ванны, и хватаю ее за руку.

— Расскажи мне.

Плотно сжав губы, она высвобождает свою руку из моей хватки.

— Я не знаю. Но почему бы тебе просто не быть благодарной, что ты одна из избранных?

Избранная. Я слышала это раньше. Я была такой до всего этого. Но, по крайней мере, тогда моя цель не лежала в основе темных мотивов. Я точно знала, чего от меня ожидали, и решила отвергнуть это.

Я понятия не имею, чего хочет от меня мадам Бомон, что вполне может подвергнуть меня такому же риску, как «Рейтеры» и «мародеры», если я подумаю о случайном побеге.

Отец Парсонс позволяет своему одеянию соскользнуть на пол, его нижняя половина скрыта за краем алтаря, когда он направляется к ступеням.

— Расслабься, дитя. Это закончится прежде, чем ты успеешь оглянуться.

Извиваться бесполезно, мои руки прикованы к столу, поскольку он свободно ползет вверх по моему телу. Когда он достигает моей обнаженной нижней половины, он останавливается и опускает голову между моих бедер.

— Милое, зрелое создание.