– А вы, случайно, не психолог? – осторожно сказал хозяин молла, косясь на Рыжего. Тот был очень занят андроидом. – Я недавно был на приеме у Павла Быстрицкого…

– Ну да, психолог, – перебил его я. – Психология, конечно, тоже хороший способ забыть правду о себе. Придумать себе проблемы и носиться с ними, как с единственным смыслом. Только вот из этой колеи тоже не очень-то вылезешь, когда тебя жизнь на самом деле догонит. Это ведь не те проблемы, которые человек должен решать.

Он даже откинулся на спинке.

– А какие тогда?..

– Да чтобы с ума не сойти, чувак.

– Я не схожу с ума!

– Да конечно, – сказал я, глядя на него. – А вот эта бессонница твоя – нет? Хроническая усталость, взбадривания? Нет? Когда человек живет не своей жизнью, и годам так к тридцати – тридцати пяти до него это доходит. Что он упустил все настоящие возможности ради, – я повел рукой вокруг себя, – игрушек! Тут это называется «кризис среднего возраста». Кризис среднего возраста, твою мать! Как будто всё это в среднем возрасте начинается!

– Аптека, – сказал Морган. – Не заводись.

– Да п...правда что ли? Они ж теперь все думают, что человеку надо уметь решать проблемы – и всех делов! А когда нас догоняет то, что на самом деле в каждом человеке есть – его бесконечный сияющий покой, и неистовая буря, и тоска, и ярость – то мы говорим, надо просто найти детскую травму и вылечиться! Вылечиться от любви, от ненависти, от отчаяния! От смерти, мать твою через так и вот этак!

– А кто-то тут недавно пел, что перестал спорить с людьми, – в сторону сказал Морган.

– Маша, – дыша носом, обратился я к ней через стол. – Вот посмотри на них. Не в конкуренции дело, а вот в этом. Здесь все пьют свои таблетки от счастья – и удивляются, почему же им так херово? А дозы всё увеличиваются!

– Рыжий, ты еще долго тут? – спросил Морган.

– Сей секунд, – Баламут наконец отвлекся от своего андроида и щелкнул пальцами куда-то в сторону. В руках у него, как по волшебству, оказалась распечатка. – Рейс через... тридцать минут. Машина у дверей. Мы извиняемся, – обращается он к хозяину молла. – Бизнес.

6.

– ...Ну ты даешь, Мить, – говорит Морган, пока мы вчетвером низвергаемся вниз в стеклянном лифте. – Чего ты от него хотел-то?

– Да ничего, – с досадой говорю я. – Вот так они все. Сначала закупорят себе уши, угробят свою жизнь, потом насыплют земли себе на голову – и конец делу. А проводники в это время сидят по психушкам.

– «Но ты привык к лабиринту, забыл, зачем тебе нить», – промурлыкал Рыжий, занимаясь андроидом. – Хорошо тебе говорить, когда у тебя есть Свободная Страна.

– У него она тоже есть, – резко ответил я. – Он сам выбрал про нее забыть.

– Человек свободен выбирать, – проговорила Маша, наблюдая за мельканием этажей. – Это главное, что неизменно в трех мирах. Но здесь, в этой башне, я поняла, как много человек изобрел способов не выбирать то, в чём на самом деле нуждается. Спасибо, Баламут. Это была очень познавательная экскурсия.

Рыжий вскинул голову от андроида, но от неожиданности пару секунд промедлил, и Моган опередил его:

– Машенька, когда ты рядом, человек не нуждается во Фриланде.

Маша посмотрела на него. И сказала:

– Ну, сама-то я точно в нем нуждаюсь.

Стеклянные двери распахнулись. В лифт ворвался сквозняк и легкий бензиново-креозотный дух: мы на парковке, и прямо к двери тихо подплывает черный бентли.

1.

Улыбчивый молодой человек за рулем уже другой. Бульдогоподобного нигде не видно: в этой машине, как и во всех нормальных автомобилях, было четыре пассажирских места. Маша уже сидела рядом с водителем.

– А почему, в конце концов, не вертолет? – скептически пробормотал Морган, усаживаясь.

– И в самом деле, – рассеянно удивился Рыжий. – Джамаль… А впрочем, отбой. Дело в нужном рейсе.

Это странно, но Рыжий абсолютно трезв и светел, как весеннее утро.

– В нужном рейсе, вот значит как, – сказал Морган в сторону. – А это ничего, что мы тут светились битых три часа подряд на виду у конторы?

Рыжий удивился.

– Контора? – переспросил он. – Сегодня мы таки не интересны конторе. Да даже если бы и были! Контора раскормлена, как медведь в плохом зоопарке. Пока они сообразят, что что-то происходит, пока согласуют во всех кабинетах... Да ведь вас двоих после того раза больше и нету в их системе. Или что? Ты думаешь, что есть?

– Рад, что тебе интересно мое мнение, – ядовито сказал Морган. – Я думаю, что ты сейчас наделал столько шуму, что даже раскормленный медведь проснется.

Рыжий только фыркнул.

– От меня-то они никогда не отцепятся. За своими питомниками у них всегда надзор был хороший. Что ж они, меня не знают? Был бы повод насторожиться, если бы я не шумел!

И он снова уткнулся в телефон. Сидя между ним и Морганом, я видел экран, на котором мелькали разноцветные гистограммы, да иногда сообщения вылетали из-под пальцев оборотня с неправдоподобной скоростью.

Я почти успокоился. Капитан придирался только по привычке: Баламут делал всё на удивление быстро и правильно. Ну, а что понты гнул – так ведь от этого нам ни горячо, ни холодно.

Кстати, о понтах. Вот что нам нужно сделать: совместить воспоминания.

– Морган, чем ты был занят в последнее время? – спросил я, повозился и вытащил из-под бока свою длинную сумку.

– Здесь, в Лабиринте? – он подумал. – На неделе летал в Челябинск разговаривать с заводом. Обсуждали подряд на поставки буровых установок. Намерения подписали. Если я всё правильно помню, бумажки сейчас должны в офисе лежать.

– А я скандалил в бло-ожике, – мечтательно протянул Рыжий. – А еще я занимался тендером. Копал поляну… вместе с одним человеком… с человеком из Ке-емерова, – пропел он. – К слову, он в самом деле из Кемерова, – он поднял голову и даже похмыкал в удивлении.

– Суровые вы люди, – сказал я. – Челябинск, Кемерово, простому репетитору прямо рядом не присесть. А вот у меня сегодня был пятиклассник… Да, так и есть.

В сумке, как им и полагалось, лежали материалы к урокам. Входя в Лабиринт, все мы обнаруживали в своих сумках такие вот материалы, а в головах – воспоминания. Материалы были очень вещественными, а воспоминания – смутными, фантомными, накладывающимися друг на друга. Мы всегда старались о них поговорить, потому что тогда они приобретали определенный вес и реальность; но все равно оставалось ощущение, что ты вспоминаешь чей-то рассказ о тебе, услышанный краем уха.

Я вернул файлы в сумку. Мои пальцы наткнулись на хрустальный бочок маленького флакона, холодный, как не тающая льдинка.

– Что реально, а что – иллюзия? – задал я вопрос в пространство. – Лабиринт или Фриланд?

Баламут покосился на меня и пробормотал:

– Начинается.

– Нет, в самом деле. Конечно, Лабиринт диктует тебе, что он – единственная реальность. Но вот, например, этот человек, с которым мы сейчас разговаривали – для него это так и есть. И ему такое положение вещей кажется нормальным. Ну вот, скажем... да вот хоть взять, скажем, изменение нашей внешности при переходе через Границу. Кому-то оно может показаться ненатуральным. И ненужным. Зачем нам по два тела? Большинство одним обходятся и не жужжат. А нам, понимаете ли, мало. Кто-то может сказать: это излишество.

– Тогда весь Фриланд – излишество, – проворчал Морган.

– Фриланд – это не излишество, – сказал я. – Это скорее избыточность. – Я поймал в водительском зеркальце глаза Маши. Маша смотрела на меня с интересом; ее глаза и правда казались ненатуральными, будто нарисованными мангакой. Меня посетило вдохновение. – Фриланд – это сверхъестественность в том смысле, что он гораздо более естественен. Ты возвращаешься туда – и не только оказываешься в том месте, где тебе следует быть, но и надеваешь гораздо более естественное тело. Это как более комфортная одежда: можно носить и что попало, но кто же откажется от лучшего?