Так вот, относительно физических свойств этой Страны я ничего, к сожалению, сказать не могу. Но все же кое-какие знания любой путешественник-лабиринтец тут усваивает очень скоро.

Прежде всего, все три мира:

и Фриланд с бесконечным разнообразием его опасностей и красот;

и Лабиринт, где человек, планеты и солнца вечно движутся по кругу;

и тот третий мир, о котором я пока лучше ничего говорить не буду –

это совсем не три разных места.

Однажды – мне было одиннадцать лет – я впервые застрял в этой Стране на ночь. До позднего вечера проторчал в городе-заводе гномов (так я тогда называл Малый Народ, а они не обижались). В городке было так много диковинных устройств, а хозяева так охотно рассказывали о них, и все это вместе было такой редкостью в Пограничье, что я вспомнил о времени только заполночь. Отверг предложение хозяев переночевать и побежал к Границе. И заблудился. Несколько темных часов проворочался под гигантским орешником, мучаясь беспокойством. Утром я, конечно, сообразил, что мне нужно было еще вчера не сомневаться и все-таки идти по узкому проходу под горой, облицованному кое-где отвалившимися плитками из черного обсидиана. Проход довольно быстро превратился в заброшенный тоннель подземных коммуникаций и вывел-таки меня прямиком чуть не в мой двор. Но всё равно, пока я лазил по пещерам и тоннелям, время прошло, и домой я попал только ближе к вечеру.

Я был уверен, что дома меня ожидает светопреставление. Но мама только сказала: «Вынеси мусор» (и добавила что-то о неспособности современных подростков самостоятельно понять, что необходимо для жизни). А отец вообще не поднял головы от лэптопа. Осторожные расспросы показали, что они совершенно уверены: утром я был дома, а днем, и вчера и сегодня – в школе. Более того, открыв дневник, я обнаружил там две оценки. Вчера это была тройка по физкультуре, а сегодня – пятерка по географии. Урок географии проходил по расписанию аккурат в то самое время, когда раз когда я наконец залез в туннель под горой. Более того, все тетради пополнились записями, сделанными собственным моим почерком. Более того, я понял, что и сам всё это помню! Помню и вчерашние уроки, и серый дождь по дороге домой, и как я вечером гляжу из окна, а под окном ползет бесконечная вереница мокрых машин. Воспоминание было смутным и каким-то стершимся, как будто вчера я одним глазом посмотрел наискосок какое-то нудное кино. А вот спина у меня ныла явственно и даже, я бы сказал, немножко слишком назойливо. Еще бы: очень плохой постелью были корни гигантского орешника! Поэтому я не мог думать, что они мне примерещились. Даже если бы у меня не было сувениров от вчерашних моих знакомых, которые я на следующий же день весело проторговал в школе!

С этого дня моя жизнь изменилась навсегда. И как ни сложно было мне потом жить с моим странным умением, я ни разу в жизни не захотел, чтобы его у меня не было...

Далее, разница между тремя мирами заключается в том, что смерть в них имеет разную силу.

Все жители Великой Сети уверены, что смерть для человека неизбежна. Дорогой мой лабиринтец! У меня есть для тебя новость, не знаю уж, плохая или хорошая: не везде это так. Для обитателей Свободной Страны смерть отодвинута на такой неопределенно долгий срок, что ее смело можно считать если не несуществующей, то по крайней мере несущественной. Некоторые фриландцы именно так и толкуют название своей Страны: «свободная от смерти». Живя во Фриланде, ты не стареешь. Когда я впервые это заметил, то ошалел и обратился с этим вопросом к аборигенам. А те только плечами пожали. Оказалось, что для них это очевидный факт. «Ну, конечно, в нашей Стране тоже можно и устать, и заболеть, и даже погибнуть, – сказали мне. – Но ни у кого еще тут не получилось умереть от монотонности и отчаяния, как это чаще всего происходит с лабиринтцами в их Клетке».

Думается, в Третьем мире, где я никогда не был и надеюсь никогда не побывать, эти самые монотонность и отчаяние составляют самую суть существования.

А в Городе – может быть — их нет вовсе. Но проверить у нас никогда не было возможности. Мы считаем Фриланд своим домом, потому что эта Страна всегда относилась к нам гораздо добрее, чем Лабиринт. Но мы – всего лишь котята, рожденные в подвале.

Логика подсказывает мне еще одно соображение. Если я каким-то образом присутствую одновременно и в Свободной Стране, и в Лабиринте – то некий аспект меня должен находиться и в Третьем мире.

И где-то во мне живут немые воспоминания о нем. И если бы мне кто-то об этом что-то рассказал, я бы вспомнил, как вспоминает человек пережитую в раннем детстве ужасную травму, когда ему об этом рассказывают.

Эта мысль неизменно бросает меня в дрожь.

1.

И на этот раз у нас, всех троих, была причина больше не появляться в Лабиринте.

Совсем.

Или, по крайней мере, очень долго. Я так и сказал им, когда Рыжий спустя примерно неделю после возвращения появился в Тесле и изложил нам свой очередной неизбежный гениальный план.

– Зачем нам это надо? – сказал я. – Мы ведь больше не собираемся в Лабиринт. Или у кого-то там остались срочные дела?

– У меня – точно нет, – проворчал Морган. – Слушай, Печкин, слезь-ка оттуда.

Мы сидели на балконе библиотеки. Это был даже не балкон, а галерея – она тянулась вдоль всего здания, и я сидел на перилах, свесив ноги вниз, глядя на город, сбегающий уступами к морю. Над городком плотными слоями лежала густая жемчужная дымка, дело шло к вечеру, и солнце, уходя за горы, подсвечивало море, заставляя его окрашиваться в удивительные цвета.

– И что? – жизнерадостно сказал Рыжий. Он сидел на столе Моргана, сдвинув стопки книг и подогнув под себя ногу. – Ну, не собираемся и не собираемся. Как нам это мешает сходить в экспедицию? В маленькую, короткую, простую экспедицию, которая не займет больше трех-пяти дней и после которой я от вас отстану – можете быть свободны, как ветер Фриланда!

– Мы и так свободны, – проворчал Морган. – Аптека, слезь, пожалуйста, с перил.

– Зачем это? – пробормотал я.

– Отломятся, – предрек Морган, – и полетишь вниз.

Я покосился в двадцатиметровый провал под собой и сел боком, прислонившись спиной к резному столбику галереи. Капитан неодобрительно смотрел на меня поверх нагромождения книг. Все наши остановки в Тесле он всегда использовал для того, чтобы засесть в этой библиотеке и нагромоздить вокруг себя кучу книг.

– Ты ведешь себя, как под кайфом, – неодобрительно сказал он. – Всегда, как только попадаешь сюда. Особенно в первые дни.

– Потому что свобода – это наркотик, – отозвался я. – И на тебя она тоже так действует. Просто ты не любишь подавать вид, что потерял контроль.

– Не в этом дело, – сказал Морган и с раздражением содрал очки. – Просто я понимаю, что к этому нельзя привыкать. Тут ведь живо расслабляешься. Начинаешь принимать, как само собой разумеющееся, что перила прочные, погода хорошая, а люди не врут. Привыкнешь, вернешься в Лабиринт и будешь там вести себя как блаженный.

– Погода тут не всегда хорошая, – пробормотал я – И мы вроде только что говорили о том, что больше не собираемся в Лабиринт.

Морган – перестарховщик. Я ни разу еще не видел, чтобы вещь, сделанная во Фриланде, сломалась в хоть сколько-нибудь ответственный момент. Даже если это деревянные перила на двадцатиметровой высоте, выглядящие хлипкими. Я снова глянул вниз. Узкая улица под нами была практически пуста, как и остальные улицы городка, только ползли по мостовой туманные струи, и сквозь них проходили иногда по двое, по трое не торопящиеся никуда фриландцы. Этот городок всегда казался полупустым. Библиотека венчала гору, и весь город внизу был как на ладони: разноцветные крыши под дымкой тумана, мощеные брусчаткой узкие площади, башенки, флюгера, ломаная линия акведука и широкий купол Форума, сверкающий тускло-серебряным блеском. Отсюда хорошо видна была и главная площадь со скульптурой – небольшого роста бронзовым человечком в шляпе.