Однажды – вскоре после того, как мы с Морганом впервые попали сюда — я спросил у местных, почему городок назван в честь лабиринтца. Местные удивились. «Почему лабиринтца? Тесла был фриландец. А по профессии? По профессии – мастер, конечно. Он жил на этом побережье, работал здесь. А потом ушел и оставил тут свою библиотеку. Тут возник город, именно из-за библиотеки. Мастера в память о нем стали хранить здесь некоторые свои книги, они очень уважали мастера Николу. Вон она, библиотека – на горе».

Если бы меня спросили, далеко ли Тесла от Границы, я бы не знал, что ответить. Чаще всего после перехода мы оказывались в пригородах. Но иногда – иногда нам приходилось сутками выбираться из леса. Граница Свободной Страны редко стоит на месте…

Происходит это так. Ты выходишь из Лабиринта, и Граница оказывается у тебя за спиной. Выглядит она чаще всего как ручей, или мелкая речка, или даже просто овражек с перекинутым мостиком. Проводник никогда не ошибется и не перепутает Границу с простой канавой. Обычный же фриландец в большинстве случаев избегает к ней приближаться. Я спрашивал у них, и они говорили: «Просто хочется остановиться и повернуть назад. Это похоже на какую-то тревогу или отвращение». Я и сам испытывал нечто подобное, подходя к Границе с фриландской стороны. Спустя час-другой в Лабиринте это ощущение пропадало.

Дозорные – которых в Пограничье много – специально учатся преодолевать это чувство. А вот обычные лабиринтцы не испытывают его вовсе. Поэтому Рыжий с Морганом без меня стараются не переходить здесь никакие речки ни по мостам, ни вброд.

Но, попытавшись найти тот же самый мостик в том самом месте, где ты вышел из Лабиринта вчера, ты почти гарантированно потерпишь неудачу. Ты пойдешь по знакомой дороге и наткнешься, например, на озеро. Или тропа напрочь потеряется в зарослях. Или уведет тебя высоко в гору, и ты будешь стоять на вершине, как дурак, и созерцать неописуемую красоту фриландских пейзажей. В которых на много километров вокруг не будет и следа Границы.

Однако еще я точно знаю вот что: любой проводник, и я в том числе, почти всегда безошибочно укажет направление, в котором необходимо двигаться, чтобы Границу все-таки найти. И противоположное – если ты хочешь, наоборот, от Границы уйти. Даже если еще вчера эти направления были совсем другими.

2.

Возле статуи на главной площади уже некоторое время происходило какое-то движение. Я прищурился. Несколько мальчишек, подсаживая один другого, взбирались на постамент. Мне показалось, что я расслышал их голоса. Дети тут всегда были точно такие же, как в Лабиринте. Один из пацанов встал на кромке постамента, балансируя руками, и я разглядел на нем пухлую курточку в разноцветных пятнышках.

Надо же! Выходит, дозорные были правы насчет этого малыша: он ходил в Страну и наяву. Причем вот что было удивительно: обычно пришельцы из Лабиринта годами блуждают по дикому Пограничью, прежде чем выйти хоть к какому-то жилью. Для детей Пограничье – это лес, ручьи, реки, море. Всё это населено множеством всякой твари, которая может:

быть разумной;

не быть разумной;

прикидываться разумной;

быть разумной, но не выглядеть таковой.

Но людей дети здесь обычно не встречают. Мне было гораздо больше восьми лет, когда я обнаружил, что Страна населена не только всякими диковинными созданиями.

Значит, этот малец – талантлив и шустр. Шустрее, чем был я в свое время.

Или он старше, чем я думаю?..

Красную шапочку лабиринтский малыш снял – сейчас тут было гораздо теплее, чем осенью в Сети – и балансировал ею, не выпуская из рук. Видимо, опасался ее где-нибудь забыть и получить нагоняй от родителей. Он зря этого боялся: при возвращении в Лабиринт путешественники всегда одеты так же, как на выходе.

Например, Баламут, оказываясь во Фриланде, сразу меняет свой попугайский дресс-код: он знает, что ничего не теряет. Он предпочитает носить здесь какой-нибудь аристократический прикид древнего фасона, всегда разный: средневековые европейские туники с плащами, или арабские белые балахоны и узорчатые накидки, или вот как сейчас – многослойное кимоно. Всё это, конечно, до смешного элегантно, но, как ни странно, действительно удобно: и для охоты, и для путешествий, и для разведки. И всего этого, конечно, он ни в коем случае не позволил бы себе в Лабиринте.

А фриланды одеваются так по-разному, что он никогда не выглядит среди них слишком экстравагантно. Однажды я его даже видел в византийской одежде: это было что-то вроде платья, сплошь затканного золотыми нитками и снабженного утяжелением из разноцветных блестящих камушков. Я не разбираюсь в драгоценностях, но эти выглядели, словно ювелирная витрина.

Откуда он добывает свой гардероб – я без понятия; видимо, просит местных мастериц. Они не отказывают. Им нетрудно.

Надо бы попросить, чтобы кто-нибудь передал лабиринтскому малышу про одежду. Фриландцы обычно упускают из виду такие мелочи.

– Слушайте, – снова завел свою песню Рыжий, манерно поправляя многослойный рукав. – Это будет элементарно. Мы поднимаемся вверх по реке. Так? Находим это поле, о котором рассказывала... ну в общем... мой источник. Так? Дежурим пару ночей, дожидаемся птицу. Говорят, перья она оставляет каждый раз. Или почти каждый. И всё! Было бы о чем говорить!

– Это риск, – сказал Морган, неодобрительно глядя на меня, – и это риск, который нам сто лет не нужен.

– Да это рукой подать! – воскликнул Баламут. – Можно подумать, я вас в Глухоманье зову!

– В этой Стране «рукой подать» – это часто история длинная, – сказал Морган брюзгливо. – И вот эти загадочные птички, который оставляют на загадочных полянах рыженькие перышки, тоже могут обернуться ба-альшой проблемой. И еще. Этот вопрос я задаю каждый раз, и каждый раз мы его предпочитаем игнорировать. Но, может быть, сегодня кто-нибудь удосужится мне объяснить, за каким шутом нам приходится с высунутым языком бегать, стараться и подставляться ради... какой-то ерунды, без которой прекрасно можно обойтись. Мы же с Митькой обходимся. Да и ты мог бы, если бы понтов поменьше было.

И он и снова уткнулся в книгу.

– Да какой риск! – воскликнул Рыжий. – Дорогу найдет Печкин. Если не найдет – ну, значит, облом, буду мутить другой вариант. На птичку мы сначала посмотрим издалека. Она, говорят, всегда ведет себя одинаково. Даже ни на кого охотиться не надо! И искать почти ничего не надо! Пришел, спрятался, дождался, забрал! Всё просто!

– Ну, просто, так пошел бы да сделал сам, – предложил Морган и перевернул страницу.

– И пойду, – возразил Баламут. – Думаешь, не пойду?

Рыжий не горячился и не волновался. Ведь Морган брюзжал разве что по привычке.

Каждый раз, возвращаясь в Страну, Рыжий первым делом идет на разведку. Потом снова является, как ясно солнышко, и тащит нас в экспедицию. Сначала, первые пару раз, мы ходили из интереса. Очень быстро нам это надоело. Но когда Рыжий чего-то по-настоящему хочет, отвязаться от него нет никакой возможности: он начинает ходить кругами, ныть, будить нас по ночам, взывать к чувству долга и товарищества и угрожать, что пойдет один. При этом, как правило, сразу ясно, что один он никуда не пойдет, так и будет донимать нас нытьем. Постепенно мы привыкли, что соглашаться лучше сразу.

Тем более что часто экспедиции действительно оказывались короткими и простыми. А результат их – всегда чрезвычайно полезным.

Возле памятника Тесле на главной площади появилась полная фигуристая фриландка, вытирающая руки передником, и что-то прокричала мальчишкам. Они посыпались с постамента, замешкался только тот, что в пухлой куртке.

–...Малыш...тоже... – донес до меня ветер. Пора было, и правда, тоже идти ужинать.

– Ерунда им! Понты! – ворчал Баламут. – Небось в Лабиринте все сразу пластинку меняют! «Рыжий, родной, не выручишь ли? Спасибо, Рыжий, что бы мы без тебя делали!» А воздух Фриланда ударит в голову – и опять только Рыжему охота делом заниматься!