Моя жизнь наружно посветлела. «Зуав газетт» утвердилась не только в нашем полку; газету читали и соседи, даже офицеры Геккера, обычно не ждавшие истины с чужих скрижалей. Одно закрывало временами горизонт серой тучей: Иллинойс не слышал меня, когда я писал о повышении офицеров, просил о новых назначениях или об отмене назначений несправедливых. Так уж была выстроена наша армия: окажись иллинойский полк хоть в Новом Орлеане или в самом Вашингтоне, писать о производстве офицеров я мог только своим сюзеренам — губернатору Йейтсу и генеральному адъютанту Фуллеру. В архивах штата вы нашли бы десятки моих писем: я просил, грозился оставить полк, молил отменить назначение людей, окончательно негодных, и неизменно слышал от Йейтса: «отменять назначения не буду». Среди бумаг сохранилось письмо, посланное Йейтсу из Элизабеттауна, оно скажет вам больше моих сегодняшних слов: «Если вы, ваше превосходительство, назначаете и повышаете офицеров и других людей моего полка, не справляясь у меня об их деловых качествах, то вы допускаете ко мне несправедливость. Если мои рекомендации не считаются достойными внимания, то мне в этом полку делать нечего. Ваши назначения подрывают дисциплину и оскорбляют действительно хороших офицеров и сержантов. Умоляю вас отменить эти назначения, или же я вынужден буду, вопреки моему желанию, оставить полк».

Писано в крайности — это умоляю жжет мою гордость, — писано с угрозой, больно было за тех, кого я испытал на войне; но я верил, что добьюсь справедливости, и не оставил полк.

Тем временем армии Огайо получили нового командующего, — Дон Карлос Бюэлл появился в Элизабеттауне проверить и наш полк. Бюэлл — истинный талант неподвижной армии. Если бы цель армии была не война, а формировка, набор рекрутов, бухгалтерский счет, плац-парады и обеды — лучшего командующего не найти. Ум прямой, устремленный, глаз педанта; терпеливость к лести и мужество обходиться без нее хотя бы и целые сутки; доброе сердце, сострадающее не только жизни именитых мятежников, но и священной их собственности; медлительность, осторожность, осмотрительность, — совокупность талантов, необходимых командующему неподвижными армиями. Бархатный голос, бархатное сердце и рука в бархатной перчатке, — в лучшем положении оказывались его враги, рыцарское благородство Бюэлла не позволяло чинить им зло.

Я слишком поздно понял это и поплатился за слепоту, но в ноябре, когда Дон Карлос Бюэлл сменил Шермана во главе огайовских армий, на смотру в Элизабеттауне мы остались довольны друг другом.

— Я еще никогда не видел такой великолепной выучки людей, как в вашем полку! — признался Бюэлл.

В этот день он не уехал из Элизабеттауна. До глухой темноты оставался в лагере, хвалил командиров рот, запомнил их имена и среди десяти хороших рот выделил лучшие, — и не по капризу глаза, а все взвесив и оценив; нам еще не попадался такой неторопливый, зоркий старший офицер, и он поставил нас выше других полков армии Огайо. У Бюэлла даже походка поменялась; утром он сошел с лошади грузноватым отцом-командиром, которому не до улыбок и политеса, — полковой смотр омолодил его, звонче сделался серебряный голос его генеральских шпор. Бюэлл — полная противоположность и Фримонту и Гранту; без артистизма и остроты первого и без мужиковатой, ворчливой прямоты Гранта, но, верно, мне тогда нужен был именно Дон Карлос Бюэлл. В продолжение этого дня я видел в нем делового и не чуждого воодушевления офицера. На смотру Бюэлл часто ударял левую руку перчатками, зажатыми в правой, и чуть подергивал ногой, пришпоривая не коня, а людей, полки, армии, события.

В такие минуты он, верно, видел все полки огайовской армии такими, как наш, видел их наступающими к югу, через Кентукки, через Теннесси и Алабаму, видел, как в страхе бежит перед ними неприятель, развеиваясь в дым.

Мы взаимно радовались знакомству, чутьем удерживаясь от сокровенности и углубления в души. Инстинкт говорил каждому из нас: это все, что я могу дать тебе и взять от тебя, дальше дорога неизвестна. Он увидел моих негров, осведомился, чьи они, откуда, не отняты ли у лояльных хозяев, а ответа не слушал, хотел преподать мне, примерному полковому, еще и урок мудрости, и в мыслях не допуская, что мы можем не сойтись взглядами. Так же принял Бюэлл и Надин, — ему не приходило в голову, что она в полку; ему нравилось, что мы ужинали в палатке, хотя до окраинных домов Элизабеттауна рукой подать; что ноябрьский ветер ударяет по парусине; что за столом хозяйничает женщина, деля с мужем заботы военного затишья; что вокруг подобрались воспитанные люди, хоть по-французски заговори — не останешься в пустыне… Бюэлл заметил скрипку, пришлось играть, и я играл, дурно, играл с вынутой душой, потом понял почему, а тогда не понимал, сердился и так терзал смычком струны, что Надин изменилась в лице. А все оттого, что скрипка портится в обществе таких людей. Судьи ломают голову, виновен ли подсудимый или нет; тюремщики ищут способов — и каких! — вызнать правду, а поручите это скрипке, завяжите музыканту глаза, приведите испытуемого, и скрипка сама скажет, преступник перед вами или святой.

Я играл перед Бюэллом, будь я трижды проклят, я играл перед ним: еще сорок лет после этого мои пальцы держали смычок, но эта игранная ему пиеса умерла для меня.

— Я дам вам бригаду, полковник Турчин, — сказал Бюэлл, прощаясь. — Мне нужны такие люди во главе бригад. — В темноте ночи он придвинулся ко мне на рослом, сером до черноты жеребце и сказал с ворчливостью друга: — Напрасно вы о Фримонте напечатали: он готов отдать страну на произвол страстей; изгнанный из армии, он хочет поднять новый мятеж в пользу своего имени и барышей.

И он отпрянул, растворился в темноте, оставив меня навсегда с комком несказанных слов в горле. По приказу Бюэлла я принял бригаду из трех полков. Среди них был и 19-й Иллинойский.

Из писем Д. Медилла и Ч. X. Рэя к генеральному адъютанту штата Иллинойс Аллану К. Фуллеру.

«По моему скромному суждению, полковник Турчин — это лучший полковник во всем западном военном округе, и у него лучше всех обученный полк из Иллинойса. Этот полковник достоин быть бригадным генералом».

«Девятнадцатый Иллинойский полковника Турчина — это мой любимец, и мне очень хочется, чтобы он занимал место, достойное его очень способного командира».

«Если, как я слышал, предполагается повышение полковника Турчина, то я считаю своим долгом информировать вас, что он совершенно этого не заслуживает. Я назначил его командиром бригады, а теперь вижу, что его надо освободить от этой должности, так как он явно не справился с задачей установления и поддержания дисциплины в своих войсках».

Из письма волонтера Джонстона.

Афины, шт. Алабама, май 1862 г.

«Дорогая мама,

Мы все прибыли в это место недели две назад. Палатки мы оставили в Хантсвилле, но через неделю они нас догнали. Место здоровое, вода чистая, и возможно, что здесь если не в другом месте, и будет наш летний лагерь. То есть мы останемся здесь, если нас не выбьют отсюда или, наоборот, мы не потесним противника. В настоящее время по эту сторону реки Теннесси у противника имеются только луизианская кавалерия Скотта, конники Моргана и другие части, оставившие лагерь конфедератов в Коринфе из-за нехватки фуража. Впрочем, доставать корм для лошадей трудно даже здесь. Я слышал от здешних горожан, что имеющегося провианта не хватит и на две недели, а если не завезут из Нашвилла, людям придется голодать. Такое положение дел более или менее характерно для всего Юга. Погода переходит с тепла на жару, и туманно-голубые тона весны постепенно сменяются в небе медно-красными оттенками лета.