Много сгорело в огне, разведенном Турчиным весною этого года, сгорели и мои письма, числом около ста, по письму в каждый из тех дней, что я провела в благопристойной тюрьме, основанной по методе мисс Адамс, пока туда не ворвался Турчин и не увел меня за руку, как девчонку. Я сожалею, что этих писем нет, а между тем что они? Каждое из них — страничка воображаемой жизни, наброски щедрых домов, новый ландшафт, доброта и остроумие моих воображаемых хозяек и страничка моих признаний, любви, благодарности человеку, подарившему мне свою жизнь. Я писала всякий день, и протянись мое добровольное изгнание на годы, мне и тогда не прискучило бы писать ему. Быть может, Вы и тут усмехнетесь или поморщитесь, сопоставив такое признание с образом стариков; Ваша воля, я предварила Вас, что отношения мои с бумагой — коротки, я ей не лгу. Если же Вы усмехнетесь на весь минувший век, находя его сентиментальным, — я отвечу, что благословляю этот век, как век разведчиков свободы и великой веры. И повторю то, что однажды написала Герцену в Лондон: свобода на деле — великое счастье!

О книгах Турчина писать не стану. Что уцелело — уцелело, а что предано огню, ушло навсегда. Я все — еще разбираю бумаги и вновь поражаюсь силе его мысли. Жалости не признаю, и просила передать этот пакет к трапу парохода, чтобы у Вас не родилось искушение жалости и щедрой русской благотворительности. Нужда помогает работать, — что удалось спасти, я успею разобрать, а больше мне не надо, других дел у меня нет, кроме тех, что невыполнимы, — поклониться могилам моего отца и стариков Ивана Васильевича. Я ведь скоро буду к нему, да — к нему, хотя и знаю, что там темнота и нет другой жизни, и все же к нему, чтобы сравняться с ним в смерти, как равными были мы при жизни.

За американские полвека мы сложили себе образ эмигрантского корабля. Не того, что пересекает Атлантик, а другого, под белой парусиной, с падающей от изнурения упряжкой. В нем старики и дети, женщины на сносях, в нем все, как и на ковчеге, имя которому — Земля, человечество. И когда валит снег, сильные идут с лопатами и заступами, идут впереди фургона, расчищая дорогу лошадям».

«Радом (штат Иллинойс). — Вдова генерала Д. Б. Турчина, которая в гражданскую войну неотлучно следовала за своим супругом, совершив сама много героических актов, сейчас живет фактически только на благотворительные средства. Генерал Турчин недавно умер и не в состоянии был обеспечить ее будущее, так что сейчас она находится на попечении своих друзей и друзей того, кто был одним из самых прославленных солдат Иллинойса.

Все усилия, которые предпринимались последние несколько лет для того, чтобы добиться пенсии для г-жи Турчиной, остались без результата, так как военное министерство отвергало эти просьбы, основываясь на невыполнении какой-то формальности, касавшейся бракосочетания генерала и госпожи Турчиных в России».

«Если бы политический лозунг начала 1850-х годов — „Америка для американцев“ — у нас возобладал, то более чем вероятно, что результатом, задолго до нынешнего второго десятилетия XX века, стала бы „Америка для англичан“ или для какой-нибудь еще иностранной державы, потому что в этом случае после гражданской войны из нас вышло бы не одно целое — „Е Pluribus Unum“, а „Е Pluribus Duum“ [29] , если не больше, и мы стали бы легкой добычей кого-нибудь из тех, кто только ждал развязки.

Кстати, Дядя Джо Кэннон в „Сатердей ивнинг пост“ от 3 мая 1913 года в шутку так и говорит, что „в начале пятидесятых годов у нас было Американское Движение, которое называли также „движением ничегонезнаек“, потому что никто из его участников не мог похвастаться тем, что он знает, что это такое“.

Так вот, тысячи людей, которых это „патриотическое“ движение предпочло бы не пустить на наш порог, к нашим берегам, храбро воевали за Америку, ставшую для них приемной матерью, как за единственную страну, где они знали радость свободы. И страна наша должна быть бесконечно благодарна этим не у нас родившимся борцам. А одним из самых больших героев среди них был „этот страшный казак“, как его называли по обе стороны линии Мэйсона — Диксона [30] , Иван Васильевич Турчанинов, или Джон Бэзил Турчин, под каким именем он вошел в американскую историю.

На национальном кладбище в Маунд-Сити (шт. Иллинойс), на мраморной плите, ничем особенно не выделяющейся среди многих других солдатских могил, высечена эта необычная надпись[31]:

Неизвестно, соответствуют ли даты их рождения, высеченные на плите, нашему летосчислению или же григорианскому календарю, поныне принятому в России как в мирских, так и в церковных делах.

Мадам предпочитала, чтобы генерала похоронили в Чикаго, пока не выяснилось, что ей можно будет лечь рядом с ним. Трудно дать исчерпывающий портрет Турчиной, чтобы обрисовать ее характер, ум, утонченную культуру, которыми она отличалась всю свою жизнь: и тогда, когда жила в достатке, и тогда, когда переносила с большим достоинством всякие лишения и жила в бедности.

Возможно, что будь она женой какого-нибудь американского генерала, такого же прославленного героя, как ее муж, то ее и в песнях бы воспели, и в нашей истории отвели бы для нее другое Место, так что в памяти у каждого школьника в нашей стране ее имя запечатлелось бы, наверное, вторым, только после Марты Вашингтон, в ряду героических американских женщин».