— Как вы здесь? — снова повторила свой вопрос Ева, чуть заикаясь. Хотелось встать и слинять с глаз долой, но на девичьи дурости времени не было.

Галина улыбнулась.

— Пей и собирайся. Вместе в общину пойдем. Ты ведь это планировала сделать?

Митя напрягся, хотел возразить, но Ева с силой сжала его руку.

— Так вы за мной?

— И за тобой тоже. Времени мало, Ева. Сейчас здесь поможем и сразу пойдем.

Из глубины дома раздался тихий рык, потом стон — такой отчаянный, что сердце зашлось болью. Все, кто сидел за столом переглянулись. Дед Миша судорожно вздохнул, хватаясь за сердце.

— Что с профессором? — спросил Митя. — Скажите, как есть. Вы по его душу пришли?

Ева вскинула голову, изучая Галину взглядом. Назвать ее старой язык не поворачивался, а уж мертвой и подавно. Да на ее щеках даже расцвел румянец! Уму непостижимо!

— Объясните, пожалуйста, — попросила Ева. — Я ничего не понимаю.

— Пойдем, поможете, — вместо ответа сказала она и поднялась из-за стола. — В доме двое, и им обоим нужна помощь.

Старики поднялись с места, но Галина остановила их жестом руки.

— Не надо. Дальше я сама.

В комнате хозяев на кровати лежал человек. Из-за плотно зашторенных окон Ева сначала не разглядела его, но когда подошла ближе, с шумом выдохнула. Незнакомец из леса, что приходил к охотничьему домику, лежал поперек матраса и тихо постанывал. Его била дрожь, и он цеплялся непослушными пальцами за край покрывала, пытаясь натянуть его на себя.

— Это кто? — спросила обескураженно Ева. — Их сын?

— Да. — Галина поднесла к его рту стакан с водой, в котором плавали какие-то травы, зашептала быстро-быстро какой-то заговор. Но сколько бы Ева не вслушивалась — слов разобрать не удалось. — Лярва вышла из него, оставив умирать.

— Он умрет?

— Скорее да. Я помогла, чем могла. Слишком долго он был по другую сторону.

— Надо провести обряд? Вы умеете?

Ева отчего-то была уверена — умеет.

— С ним уже поздно. А вот с вашим другом, еще можно. Кое-что я сделала еще ночью, но не мешало бы закрепить.

Все трое двинулись в комнату к профессору.

Казалось, тело разорвется на мелкие кусочки, когда его разъяренный одержимый взгляд упал на нагрудный крест. Измученный и меж тем зловещий вопль вырвался из его груди, и профессор упал на пол, тело забилось в судорогах, в ушах зазвенело, он не мог слышать её голоса, этот голос причинял ему адскую боль.

Но она продолжала читать свои молитвы, и от них все внутри переворачивалось, вибрировало, свербело, словно тысячи иголок вонзались под кожу.

— Прекрати! — хрип зловещий, не человеческий и он сам не узнает свой голос, как будто бы и не он говорит. — Убирайся! Хватит!

Вокруг темнота, ничего не разглядеть, но он чувствует, что вслепую идет куда-то, ударяется, ползет на её голос. Молитвы. Шепот. Перед глазами мелькают буквы и образы, и снова темнота.

— Хватит! — голос не его, но это он кричит. Он тоже молит, молит о спасении, молит о тишине. — Замолчи!

Неужели она не слышит его. Откуда она взялась? Кто эта женщина с набожным светом в глазах?!

Ему нужна тишина, только так он сможет успокоиться, только так боль отступит! Как же она слепа, тупая дура! Её монотонный стих причиняет ему неимоверную боль, она, верно, хочет убить его этим. Мучала всю ночь и теперь снова!

— Пожалуйста! — голос все еще разъяренный, но уже тихий. Сил нет ни двигаться, ни кричать, ни бороться. Вроде отдаляется, её стих все тише, как же хорошо. И снова он летит куда-то, проваливается в еще большую кромешную темноту, в бездну…

…Он снова видел себя в той комнате.

Катенька сидела на полу и раскачивалась из стороны в сторону, тело её содрогалось. Теперь он знал, что она чувствует. Эмоции, не подвластные контролю: страх, боль, отчаянье. Все смешалось в кровавом калейдоскопе.

На мгновение комната погрузилось во тьму, а когда он вновь увидел себя со стороны, Катенька уже сидела за столом.

Ее давно вышедший из моды наряд был мокрый, грязный, то и дело прилипал к худому костлявому телу, по бледному измученному лицу текли слезы, руки дрожали, но тем не менее, она нашла в себе силы, чтобы взять в руку карандаш. Тот поскрипывал, стонал, соприкасаясь с бумагой.

Вениамин Борисович подошел к ней сзади, почти вплотную. Катенька вдруг повернула голову, посмотрела на него.

— Я убила их!

— Кого? — Христофоров от неожиданности сделал шаг назад.

Катенька развернулась к нему полубоком.

— Этих тварей! Я, конечно, не хотела этого делать, я пришла лишь для того, чтобы узнать правду, узнать, где мой ребенок! Но она выгнала меня. — Смотрит на него: в ее огромных светлых глазах море отчаянья. — Они посмеялась над моим горем! Он и его жена!

— Кто? — профессор сел на колени напротив нее и даже почувствовал запах ее тела, почувствовал тоску и боль, исходящие из ее души. — Кто посмеялся?

— Она — женушка его! Она разрушила мое счастье, убила ребенка. Она лишила меня смысла жизни, лишила меня радости! Кто дал ей это право, скажи?! Кто?! А он — отец! Не заступился!

Катерина закрыла лицо бледными руками, безмолвно заплакала. Ее тонкие пальцы дрожали, плечи подрагивали.

— Он околдован ею, он даже не захотел говорить со мной! Он не понимает, что она убийца! Они все ополчились против меня, называют ведьмой, клевещут, что я сына убила, но это не так! Я бы никогда, слышишь?!

Христофоров кивнул, прикоснулся рукой к ее дрожащему телу.

— Я не знаю где он, не знаю… — Катерина вдруг резко вскинул голову — ее глаза горят огнем, отчаянно зашептала: — Я так разозлилась, я не понимала что делаю, я просто хотела отомстить им! Я подожгла их дом, а потом стояла и смотрела, как языки пламени пожирают их грешные тела! А потом я прокляла всю деревню, и огонь выжег их дома дотла!

— Зачем ты это сделала? — болезненно прошептал Христофоров, сжал ее холодную ладонь.

— Я не знаю, — девушка отчаянно мотнула головой. — Это была уже не я, он завладел моим разумом. Он порождает во мне ярость и зло. Ну, и ладно! Пусть они все горят в аду!

Катенька вскочила с места и опрометью бросилась во двор. Стул опрокинулся и упал возле ног Христофорова. Со двора послышался собачий лай, молодой человек по имени Влад позвал Грёзу. Посмотрел на профессора в дверной проём, почесал собаку за ухо и растворился дымкой.

Комната вновь погрузилась во тьму. Видение исчезло…

…Галина вытерла пот со лба профессора. Села на табурет.

— Уснул. Он сейчас не в этом мире, но он жив. Лярву, что подселилась в него я запечатала. Пока он борется — ей не выйти. Я крепко её держу, хоть и силы мои уже не те.

Ева сжала Митину руку и шумно выдохнула. Они сели на диван напротив, и он обнял ее, успокаивая. Губы Галины дрогнули в улыбке.

— Знаешь, Ева, я многому могла бы тебя научить. Таких как ты в общине мало. И лес от этого бы только выиграл, но не судьба. Я всегда знала, что не могу тебя так держать, не могу привязывать к тайге, потому что ты должна жить другой жизнью. Это не твое место, тебя просто к нему привязали. И сейчас я рада, что ты на новом пути. — Галина внимательно посмотрела на Митю, и в глазах её читалось одобрение.

— Мне нужно завершить это дело. — Решительно выдохнула Ева. — Я не уеду, пока миражи мешают спокойно жить всем этим людям. И нам нужно вернуть Влада.

— Знаю. И я чем смогу — помогу.

Вениамин Борисович простонал, и Галина снова зашептала молитвы.

***

…Шторы на окне задернуты, дверь закрыта.

Единственное что хоть как-то освещало комнату, были свечи. На небольшом круглом столе со скатертью синего цвета стоит канделябр, зеркало, фигурки невиданных самодельных зверей. Одну из фигурок, рыжеволосая девушка взяла в руки, приложила к груди, начала что-то шептать, словно обращаясь к своему божеству.

В отблеске свечей Вениамин Борисович снова видел её лицо, её одежду. Он стоял напротив, но она не замечала его. Христофоров же мог только наблюдать за ней. Что-либо сказать или подойти ближе — теперь не удавалось. Его ноги и руки словно связали путами. Сейчас в этой комнате он был лишь безмолвный свидетель.