— Я это, я. Здравствуйте!

Ева подошла к её забору и радостно улыбнулась.

— Устала с дороги? — Глаза старухи сощурились, изучая её цепким взглядом. — Давно не видались.

— Есть немного. Пойду, отдохну, помоюсь, да зайду к вам попозже, ладно?

— Ну, заходи, поговорим.

Ева кивнула и пошла дальше по улице меж одноэтажных деревянных домов, миновала местную лечебницу и библиотеку, дворец культуры, да магазинчик дядя Иллариона.

Посёлок маленький, жителей чуть больше трёхсот человек, но еще около тысячи живут в окрестных деревнях — те, кто с темной силой на ты.

Казалось бы, здесь не может быть благ цивилизации, но здесь прекрасно всё — овощи и клубника на грядках, ниспадающие улыбки на лицах, сияющие спокойствием глаза взрослых и смех детей — их здесь треть населения. Они хорошо одеты, ходят в местную школу, посещают кружки музыки, хореографии и садоводства. При школе огромная библиотека с тысячей книг — любимое место Евы.

Она кивнула встречным прохожим и вышла к центральной площади — пара детских площадок, еще один магазин, товары в который доставляют раз в квартал на вертолете, и посмотрела на трехэтажный кирпичный дом — интернат, он же учебный корпус. В нем и сейчас кто-то жил и обучался, и многие были не местными. Откуда этих детей привезли — одному Богу, а точнее старейшине только известно.

В детстве Ева прошла огонь и воду, и когда попала в интернат в девять лет, с облегчением выдохнула. Мать лишили родительских прав — та таскала ее по хостелам, да отелям, по случайным знакомым, путешествуя автостопом. Все детство Ева провела или в дороге или в дешевых гостиницах. У матери не все было в порядке с головой и Еве прилично доставалось. Каждую ночь новые места, люди, мужчины, мать не гнушалась менять любовников…Ева не училась до восьми лет в школе, не умела писать и считать. Выглядела как косматый домовенок, видящий при этом ДРУГИХ. Друзей у нее не было, и она общалась лишь с тёмным миром.

Сначала Еву привезли сюда, к двоюродной бабке, а когда та умерла, определили в местный интернат. А когда год назад она выпустилась, отдали ей по наследству бабкин дом и устроили на службу волонтером.

Ева толкнула дверь калитки, зашла во двор. Резной домишка был невелик и очень стар. Кухня, гостиная, спальня. И все же это был свой дом. И это радовало.

Открыв дверь, Ева уже в пороге сбросила куртку и рюкзак, разулась и прошла в темную спальню. И в одежде упала на кровать, тут же проваливаясь в сон.

…Проснулась после полудня. Скинула пропахшие болотом вещи, затопила баню и когда та едва только нагрелась, поспешила помыться. На заросшем огороде нарвала укропа и редиски и сделала салат. Из погреба достала маринованные грибы и картошку, пожарила ее и с аппетитом пообедала.

Сидя у старого, потрескавшегося в углах зеркала, расчесала волосы. Придирчиво осмотрела себя и, оставшись, полностью не удовлетворенной, вышла из дома.

Черные джинсы, черные ботинки, серая водолазка и кожаная куртка чужеродно смотрелись на фоне старых домов и девушек в льняных платьях, что стайкой вышли из интерната и отправились по делам. Они перешептывались и косились на нее, прекрасная зная, кто она и в их глазах светилась не то зависть, не то восхищение. Ева — имеющая дар находить язык с двумя мирами — такое не каждой выпускницы здесь под силу.

Ева дошла до дома Галины, окинула с улыбкой ее резной палисадник, в котором благоухали цветы. Старшие сыновья женились и жили на соседних улицах, помогали ей с ремонтом и хозяйством, дочери же жили в городе — как и некоторые выросшие в общине дети, они выбрали мирскую жизнь и уехали в Каменногорск, не желая быть заложниками и служить тайге. Мать же их владела сильным даром, который пока никому не передала и многое здесь «держала». Поговаривали, что Галина давно померла и на погосте даже есть ее могила, но после смерти вернулась, чтобы продолжить свой путь. Так это или нет, Ева старалась не думать, но в глубине души — верила. Здесь не задерживались обычные люди…

— А вот и я, — Ева повисла руками на голубом штакетнике. Старуха сидела на скамейки у дома и перебирала сушеные травы.

— Заходи, Ева. Я тебя ждала.

Она ловко прикрыла травинки платком и кивнула на дом.

В сенях темно и пахнет можжевельником и липой. На кухне играет радио — местное, по которому передают запись песен местного хора. Жужжит под потолком муха, попавшая в паутинный плен, на стене тикают часы. Полдень и стрелка громко щелкает.

— Чаю? На травках, как ты любишь.

Утверждение спорное о любви, но Ева не отказывается. Кивает головой и послушно придвигает к себе кружку.

— Ну о чем хотела поговорить? — спрашивает Галина и щурится. Садится напротив и в луче солнца на ее лице не видно ни одной морщинки, хотя ей уже давно за семьдесят. Она знает, о чем Ева пришла говорить, но делает вид, что не в курсе.

За спиной старухи длинный темный коридор, ведущий в спальню, и венчает его огромное зеркало. Ева смотрит туда и видит свое далекое отражение.

— Расскажите мне о таёжном озере?

Соседка хмыкает, размешивая травы в кружке.

— Так ты сама всё знаешь. Живешь здесь с малых лет. Ночью тебя кто провожал? Его обитатели. А больше и знать нечего.

— Это я знаю, я о другом. — Нервно закусила губы, постучав пальчиками по столу. — О том, что было в прошлом. Там ведь село было, община ведьм, которая сгорела.

— Было дело. Лет сто назад! Да и что значит община ведьм? Создали фольклор на пустом месте. У нас тоже община и тоже колдунов и ведьм. Большая часть здесь живущих что-то да ведает.

— Это да, — согласилась Ева. — Но ведь там после пожара кто уцелел, разъехались. И все было тихо много десятилетий, а почему потом они — мертвые — пролезли в наш мир? Кто открыл им выход? И забыл закрыть? И для чего?

— Новое дело у тебя?

— Ага.

— А я ж почем знаю. Я на ту сторону силы не трачу, у меня своих дел полно. Я за тайгой смотрю в оба, да баланс как могу, держу.

Половицы старого дома скрипнули и от двери к зеркалу раздались маленькие шажки. Ева повернула голову, но никого не увидела, лишь ледяной ветерок коснулся уха.

— Миражи уже лет пятьдесят морочат голову. И покойницы. — Ева шмыгнула носом. — Это судя по первой записи в отчете и по рассказам местных опять же.

— Конечно, ведьминский дух так просто не успокоить! Устроили там инквизицию!

Старуха злобно рыкнула, и на мгновение на ее лице проявился впалый беззубый рот и почерневшая кожа. Волосы на голове зашевелились тонкими змеями. Ева моргнула и видение исчезло.

— Но почему-то местные давно уже прознали про одну из них, Катенькой называют. Она охотнее всего идет на контакт и не просто дела свои темные делает, но еще и вступает в контакт, на добровольных так скажем началах. Не слышали про нее?

— Ты у меня спрашиваешь?! — взвилась та. Ева прекрасно понимала, что Галина и сама одна из них, а потому общие тайны не поспешит выложить. — Это же твое сейчас дело. Вот и веди его как подобает. Храни секреток и людей отваживай, а то повадились нос сувать.

— Но баланс нарушен именно там! Наши себе такого не позволяют. Не лезут к мирским, а те живут спокойно. Я городских-то отважу, но люди и дальше будут страдать.

— Как не лезут? Лезут, если тайге мешают.

— Плутать и путать, запугивать путников это одно. А там совсем чертовщина творится.

— Вот у черта и спроси.

Ева вздрогнула. Совсем с низшими она старалась не пересекаться, слишком сильна их черная воля. И осадочек потом — не смыть, не стереть.

— Ну уж нет. Это не по моей части, да и не скажут они мне ничего. Я думала, вы мне поможете хоть что-то понять.

Старуха долго молчала. В сенях кто-то шелестел голосами, а у зеркала то и дело шлепали по полу ножки, мелко перебегая из угла в угол.

Еве становилось всё больше не по себе. Отвыкла она от быта общины, где в каждом доме живет и человек и нечесть.

— Та деревня еще в двадцатых годах сгорела. Тихо было, не спорю. — Наконец поделилась соседка. — Всё пепелище поросло могильным мхом. Уцелевшие, в основном дети тех, кого сожгли, неподалеку жили, силу переняли от матерей, да жили скрытно, людям не особо показываясь. К нам вот некоторые переехали.