– Я бы так никогда не поступил. Моя жена…

– У тебя нет жены. И нет трона. Тебе не нужно принимать такие решения. А потому замолчи и делай то, что должен. Не вмешивайся и продолжай искать информацию.

Их шаги приближались, они разговаривали тихо, значит не должны подумать, что я слышала их разговор. Я склонила голову и стала поливать из лейки. Шаги замедлились, я опустилась еще ниже… Сердце забилось быстро-быстро.

Страх и ненависть. Вот что я испытывала, когда царь остановился напротив меня. Я услышала, как нервно вздохнул Дарий.

– Господин, – я слегка кивнула, не поднимая головы.

– Как твое имя? – спросил Солен.

– Эстер, – ответила я.

– Подними голову.

– Солен, – рычаще произнес Дарий.

– Не лезь, я имею право знать служанок в лицо, тем более новеньких.

Я резко вздернула голову, молясь Мать Луне, чтоб мои зубы не превратились в клыки, и чтоб я не зарычала на него. Его зеленые глаза впились в меня, осмотрели как пощупали.

– Сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

– Понятно, – ответил он и пошел дальше.

Дарий еще задержался на секунду около меня, а затем пошел за ним следом.

Я совершенно не понимала, как мне осуществить задуманное. Царь Солен – сильный, свирепый мужчина… Он просто меня растерзает. Я должна стать сильнее… Я так давно не тренировалась с мечом…

Мне нужно возобновить тренировки. А еще… еще вернуть долг Дарию. Если он вмешается, честь не позволит мне пойти против него.

Вечером за ужином Люкасса подошла к нам за стол и обвела всех взглядом.

– Что-то не так, Люкасса-мири? – спросила Зара.

– Ну что ты. Все в порядке, – ответила ей женщина, наливая себе щербета.

– Вы выглядите расстроенной.

– Скорее озабоченной. Дел много.

– Хозяева вернулись, Дом возвращается к привычному ритму. Что волнует вас? – спросила Лаванья.

– Ничего, вам показалось, девушки.

Мы закончили ужин, кидая на нее косые взгляды. Но она так ничего и не сказала. Причина ее беспокойства стала известна лишь на следующий день. Люкасса выцепила нас среди рабочих дел, собрав в общей комнате.

– Сегодня вечером будет ужин в комнатах царя. Он приглашает нас.

– Сам царь нас приглашает? – ахнула Кали. – Но зачем?

– Посмотреть, это нормальная ситуация. Он отсутствовал, ему хочется праздник в честь возвращения, а кто скрасит вечер лучше, чем красивые девушки?

Я нахмурилась. Связи тут не увидела, а если и начинала ведь, то все это казалось неправильным. Ерунда какая-то. Люкасса добила все фразой:

– Пожалуйста, приведите себя в порядок и оденьтесь красиво. Эстер, у тебя вообще два комплекта одежды. Что за дела?

– Мне скоро отошьют, – сказала я. – Я уже сняла мерки.

– Но нужно уже сегодня. Девочки, одолжите ей что-нибудь из своего.

– Конечно, Люкасса-мири! – закивала Лаванья. – Все будет в лучшем виде!

Когда она ушла Зара на меня бросила взгляд и поцокала языком.

– Что с тобой? Сидишь точно волк в западне, того гляди и руку откусишь

– Вовсе нет, – сдавленно проговорила я. – Просто… странно все это.

– Согласна, – кивнула Кали. – Никогда царь не проводил вечеров вместе с прислугой, а тут на те… Еще и госпожа Шойдра в отъезде.

– Длинный язык у тебя, Кали! – зашипела Лаванья. – Думай, что говоришь.

Девушка поджала губы, а потому вместо нее зашипела Матьяси. Я посмотрела внимательно на них двоих. Казалось, словно зверь не выпускает все эмоции своего человека, Кали злиться нельзя, быть неудобной в своих реакциях и словах. А зверю можно.

– Ты в порядке? – спросила я у нее.

– Да, просто тоже не нравится затея, – покачала она головой.

– Нас не спрашивают нравится нам или нет, – сказала Зара. – Да, нам платят в этом Доме. Но мы служанки, а потом должны выполнять, все, что нам скажут. Иначе выгонят. Куда пойдете работать? Где вас еще будут так кормить? Так что, давайте, не омрачайте ни себе жизнь подозрительными мыслями, ни другим.

Кали недовольно дернула плечом, но ничего не сказала.

– Эстер, пойдем подберем тебе одежду, – сказала Лаванья.

Я кивнула и доела курицу с кари. Еда слегка обжигала рот, но масала-чай охлаждал его. Как жаль, что успокоить тревогу в душе он не в силах. Есть ли что-то в этом мире, способное на это?

Когда мне было двенадцать, мама подарила мне браслет из серебра. Это был браслет толстого плетения, который на моем тонком запястье ходил туда-сюда. Я не хотела огорчать маму, а потом носила его не снимая. Он нравился мне по внешнему виду, но я все время боялась, что он слетит с меня. Однажды я сказала матери об этом. Она тогда спокойно улыбнулась и сказала:

– Тогда будь спокойнее, внимательнее. Пусть движения будут более плавными.

Бабушка Илма тогда услышала наш разговор и громко рассмеялась.

– Чему учишь дочь, а, Санна. Сама-то в ее возрасте и побыстрее бегала, и громче смеялась, и руками махала активнее.

– Илма, она становится девушкой раньше.

– Нашу дикость никуда не деть. Эстер, – обратилась ко мне бабушка. – Будь осторожна, но в лес, когда ходишь – просто снимай, если тебе так спокойнее будет.

– У меня тонкая рука, а браслет большой. Некрасиво, – вздохнула я.

– Красиво, Эстер, – кивнула мама. – В этом и суть, на фоне чего-то большого всегда подчеркивается что-то маленькое. И в этом есть своя изящность. Пойдем, нам еще тебе новой одежды отшить нужно.

В тот день мне еще заказали штук десять нарядов. Куда в них ходить, я понятия не имела. По лесу в плиссированных рубашках да вышитых сарафанах не побегаешь. Но было красиво. Я вертелась напротив зеркала у портной, видя в отражении улыбающиеся глаза матери. Женщина, снимавшая с меня мерки, наверное, с ума сошла. Я не могла стоять ровно, она все время устало вздыхала, когда закрепляла булавку на мне.

А когда все было готово… Я нашла, когда их носить: ровно до обеда. Встать с утра, умыться, зачесать волосы, заплести шесть кос, подкрасить губы розовым бальзамом и надеть один из нарядов. Когда я выходила к завтраку с родителями, матушка ласково глядела на меня. Глаза отца смеялись, но он сурово говорил:

– Ну все, теперь отлавливать всех женихов буду! Вот этим буду их бить!

Он показывал на веник в руках нашей уборщицы, грозился, что сломает все веники о спины моих женихов. А глаза его продолжали смеяться. Только после обеда я снимала платье, прыгала в свои штаны, цвета дубовой коры и убегала в лес с ребятами. Женихов ему так и не пришлось избивать. А платья я те помню и по сей день, как и добрый глаза своих родителей.

– Ну-ка, повертись, – сказала Лаванья.

Я стояла в комнате лекарей, надев платье девушки. Ярко-розовое, с открытым пупком, а в районе ног ткань становилась прозрачнее, появлялись разрезы, от чего вид был более пикантный.

– Мне кажется, что это не ее цвет, – сказала нахмурившись Зара.

– А мне кажется, что это платье, в принципе не для меня, – подала я голос. – Можно что-то более закрытое?

Я не испытывала проблем с голой кожей. И хотя на Севере мы надевали куда больше ткани, наготы мы не стыдились. Летом по лесу часто бегали с голыми ногами, в укороченных юбках или брюках, сверкая коленками. Мы даже купались голышом. Разумеется, юноши отворачивались, когда девушки заходили в воду. Но надевать одежду только для… самого факта, что на тебе что-то есть, а на самом деле все видно. Это было дико для меня.

– Ну как закрытое?! Надо же нарядиться! – воскликнула Лаванья.

Еще одна странность для меня. Нарядное – значит открытое. Это, вообще, как связано? Нарядное, значит ткань дороже, больше вышивки. Ткани, в конце концов больше, а значит платье дороже.

– Девочки, дайте ей что-нибудь в цвет глаз, – сказала Кали.

– Она и так все время в синем да голубом. Надо что-то новое.

– У меня есть костюм бежевый, расшитый золотом. Может попробуем? Но он не такой уж нарядный.