Обоз Осип нагнал на Перевозе. Он двигался медленно, кони устали, не стоило загонять их, чтобы прибыть домой на полчаса раньше. Осип забрал сына к себе и поехал вперёд.

— 

Завтра быстро разберём товар и уже послезавтра поедем по деревням распродавать.

— 

Чего спешить? — спросил Лёшка.

Он был нерасторопный. Осип никогда бы не взял себе такого помощника, но куда деваться — сын ведь. Надо приучать к делу. Живет ни рыба ни мясо, пнёшь — пойдёт, не толкнёшь — так и будет сидеть, смотреть в окно. Такого хорошо в лавке держать: смотрит за товаром, обслуживает покупателей — и ладно. Не вспотеет на работе, весь в мать. Вот и подбирает Осип работников расторопных, быстрых в деле. Только работники воруют, а этот и своровать для себя поленится.

— 

Поедешь со мной, будешь помогать, да языком не болтай лишнего. Хотя тебе и сболтнуть лень. Вот уродился помощник.

Алёшке хватало ума не спорить с отцом. Знает, что отец пошумит, а деваться некуда, не выгонит.

— 

Ладно. Надо ехать, так поедем.

Через два дня Осип был уже в Туманшете. Заехал к Игнату Комову, тот был в деревне главный, мимо него дело не сделаешь. Приходится кланяться. Ничего непотребного Осип не собирался делать: только бы договориться о покупке всей пушнины, которую охотники готовы продать. Раньше так не делали. Покупали какую-то часть и только. Зачем понадобилась вся, объяснять всем не было желанья, а Игнату говорить надо. Тоже не допустит обмана для своих односельчан. Дружки с Камышлеевым. Да и пусть, обманывать Осип не собирался, а скупить всё надо было. Тем более что деньги были выделены.

— 

Здорово, Игнат, — поздоровался Мыльников.

— 

Здорово и тебе. Привёз чего?

— 

Тебе нужно чего-нибудь?

— 

Да чего мне нужно? Есть всё, — буркнул Комов. — Пойдём в дом, поговорим.

— 

Угадал, разговор есть.

— 

Чего там гадать, воровская твоя душа.

— 

Чего уж так сразу?

— 

Говори, зачем приехал. — Игнат присел на скамейку.

Мыльников сел рядом.

— 

Охотники вышли из леса?

— 

Значит, шкурки понадобились, — кивнул Игнат. — Я так и думал. Скажи свою нынешнюю цену на меха, а я послушаю.

Мыльников стал называть цену. Немного завысил против прошлого года.

— 

Чего вдруг раздобрел? Ай беда какая?

— 

Просто человек хочет скупить хороший мех, цену даёт он, а я посредник — и только.

— 

Когда рассчитываться будешь? Опять после продажи? Или свою рухлядь будешь предлагать?

— 

Расчёт сразу. Поговори со своими охотниками, чтобы не продавали никому. Я заберу, не обижу.

— 

Поговорю, только я сам присмотрю за тобой. Я с тобой договариваюсь, я и отвечаю. Приезжай через неделю, выйдут последние, зараз посмотришь всё и выберешь.

Только в Туманшете так разговаривал Осип. Там жили ловкие охотники, добывали соболей, белок, рысей. С ними нельзя говорить нахрапом, они знают себе цену. Завтра с утра поедет в другие деревни, там разговор будет другой и цены будут другие. Там и на товары будут менять.

Утром двумя подводами поехали сначала в Цыганки. Деревня, что в четырёх верстах к югу, небольшая, полтора десятка домов. Люди живут небогато, промышляют в основном охотой да держат скот, покосы имеют хорошие. Зерна хватает себе и для скота, лишнего не производят. Нечем. Кони не у всех, а взял у кого — отдай зерном. Здесь намного хуже устроены люди, чем в Камышлеевке и Туманшете. Нет крепкой руки. Живут больше сами по себе, артелью не работают, не помогают друг другу.

Мыльников заехал к Ивану Панкратову. У него всегда и останавливался. Завидев обоз, люди сами потянулись к Панкратовой избе. Осип скупал пушнину, меняя на товары, иногда, когда просили, давал и деньгами. Зачем злить народ? Через два часа торговля была закончена. Упаковав пушнину, Осип направился в Бланку. Бланка — деревня серьёзная. Там жили тоже переселенцы, но не нынешние, а давешние. В основном поляки, сосланные за бунтарство. Жили они здесь уже лет тридцать, можно сказать, местные. Хозяйства у них крупные, детей помногу. Занимались охотой. Здесь тоже надо аккуратно разговаривать — мужики серьёзные. В Бланке Мыльников останавливался у Ивана Осмоловского. Семья у Осмоловского была многодетная: и сынов много, и дочек. В люльке покрикивал самый младший, Сашка. Родился как раз в сенокос, хорошенький парнишка, да крикливый больно.

— 

Дай ему титьку, что ли, пусть помолчит немного, — сказал Иван.

Присосался Сашка да затих, потом и уснул.

— 

Рано приехал, — сказал Иван, когда стало тихо. — Не все вышли из тайги. Нынче снег невелик, так ещё промышляют. Ходить хорошо, ловушки и плашки не задувает.

— 

А есть, кто вышел?

— 

Есть.

— 

С добычей?

— 

Да, поговаривают, что не пустые. Завтра с утра расторгуешься, заночуй у меня, чего на ночь глядя торги разводить?

К обеду Мыльников свернул торговлю и направился в Светлое и Тропу. До вечера закончив дела, направились домой. Ночь выдалась светлая: полная луна ярко светила в глаза, звёзды мерцали, как снежинки, под луной.

Домой приехали к полуночи.

Через день Осип с новым обозом поехал в Суетиху. Только спустя неделю вернулся пьяненький, но весёлый. Ходил по дому одетый в сюртук чёрного толстого сукна на три пуговицы, обтянутые синим шёлком, в сапогах с высокими голенищами, в широких, в полоску брюках, заправленных в сапоги. Купец средней руки — и только. Напевал себе под нос. Никому ничего не рассказывал, а спросить у него не решались. Раз весёлый, значит, всё хорошо. Никто не знал, как подошли они друг другу, Жоголев и Мыльников. Каждый имел свою корысть, и каждый остался с прибылью.

А потом Осип запустил диковинку, которую приобрёл для большей солидности — граммофон. Пластинок было немного, но Мыльникову обещали подвезти ещё. А пока можно было послушать цыган, да ещё какой-то мужик то ли пел, то ли гудел что-то непонятное. Обещали привезти что-нибудь красивое, жалостное, тогда можно будет поставить эту штуковину в магазин. Пусть люди ходят да слушают.

Мишка Сушкевич долго не мог привыкнуть к Сибири. Зимой — морозы, даже воздух густеет, режь его кусками и глотай. А летом — жара да гнус, от которого только и спасаешься дёгтем. Не намажешь скот — беда. Коровы от укусов поднимут хвосты, понесутся, обезумев от боли. Пастухи ничего не могут поделать. Только дымокуры и спасают, стадо стоит возле дымокура, не пасётся, а спасается от слепней да комаров. Потом приспособились. Прежде чем выгонять скот на пастбище, мазали дёгтем. Возле дома стали выкашивать траву, вместе с травой исчезал и гнус. По вечерам на скамеечке лясы точили да орехи щёлкали. Погнала в дорогу Мишку да его жену Алёнку из родной Белоруссии беспросветная нужда. Было два выхода для молодой семьи: идти батрачить на пана или ехать в даль далёкую Сибирь за призрачным счастьем. Ни у Мишки, ни у Алёнки ничего не было за душой. Свела их любовь. Оба были не последние люди в деревне, красивые, здоровые, весёлые. Всё было просто, пока не родился сын Васька. Нужда нависла драным мешком над головой. Вроде и видны просветы, а потянулся к ним — опять темнота, хоть в петлю головой. Вот тогда и прослышали про вербовку в Сибирь. В обещания верилось с трудом, но зародилась маленькая надежда. Поговорил с Алёнкой. Она тоже думала об этом. Махнули рукой на всё и поехали. Брать с собой особо было нечего. Взяли по маленькому узелку да Ваську за руку и пошли, не оглянулись.

Уже в пути сошлись с земляками Юшкевичами. У Ивана и Марии было две дочки и судьба похожая. Решили держаться вместе — всё легче. И ребятишки быстро сдружились. Когда в деревне предложили Дома выбирать, то решение жить по соседству было общим. Первая зима была особенно тяжкой. Невиданные холода. Спасибо, что деревенские помогли с одеждой. Единственно, что радовало, — всегда был кусок хлеба. Корова досталась хорошая, только очень привередливая. Долго привыкала к новой хозяйке. Характерная корова: попробуй ударь прутиком — молока получишь половину. А двухведёрница отменная, не у всех в деревне такие коровы. Постепенно стало легче жить. И дочка Марийка родилась, и ещё будут дети. Кормить есть чем, а это главное. Алёнка улыбаться стала, а то совсем сгорбилась. Теперь красавица такая, какую он и полюбил. Эх, да достаток такой бы на родине. И где она теперь, Родина? Деревня Выселки, что рядом с Гродно. Стало жить легче — появилась тоска по полям родным, околкам, речушке, спрятавшейся в траве, по садам весенним, чистым и благоуханным. Иногда так сдавливало внутри, что вышибало слезу. Прятался в такие минуты, стыдно было. Алёнка тоже скучала, но вида не показывала. Тогда решил Мишка посадить у дома сад, чтобы по весне расцветали пусть не яблони и сливы, пусть черёмуха, но пахнёт белым дурманом, радует душу. На вторую весну походил Мишка по округе, посмотрел, что в лесу достойно взгляда, а осенью принёс из лесу черёмуху, рябину, калину, кусты шиповника, сибирских диких роз, и разбил сад перед домом. Оградил палисадником, чтобы скотина не потравила. На следующую весну уже радовался редким цветочкам прижившейся черёмухи.