—

Кузьма Захаров будет по столярному делу у нас. Шибко боек по этому делу. Кадки, столы, табуретки, шкафы разные может собрать, также сани, телеги, колёса к ним, дуги смастерить, только железа на обод привезти надо.

—

Жалобы есть? — спросил Хапов.

—

Какие жалобы? Встретили хорошо, помогли, будь здоров.

—

Так и нет жалоб? Может, боитесь чего? — допытывался Хапов.

—

Есть жалоба! — вдруг сказал Фрол. — Я молчать не буду.

Хапов кивнул головой, осмотрел всех, надеясь, что у кого-нибудь

ещё появится смелость.

—

На что ты жалуешься?

—

Гнус здесь, ух, зловредный, кровь сосёт, что наш бывший помещик! — сказал Фрол и осёкся, поняв, что брякнул лишнего.

—

На гнус наше право не распространяется, — разрядил неловкость Ручкин.

—

Я серьёзно спрашиваю, мы сейчас составим акт, что всё хорошо, потом никакие жалобы не будут приниматься, — заявил Хапов. — Деньги, что выделило государство, потрачены не зря, на это требуется отчёт. Вот этот отчёт мы и составим, где каждый и распишется, что жалоб не имеет, что государство выполнило свои обязательства. Дом стоит, скотина есть, три десятины бесплатно должны быть распаханы. Леса есть, сколько потребно, но брать на дальних делянах, где отведут. Есть жалобы?

Жалоб не оказалось. Хапов предложил подписать акт всем поселенцам. Грамотными были только Антип и Фрол. В церковной школе не раз стояли на горохе, но грамоту усвоили, остальные поставили крестики.

—

И ещё, — сказал Ручкин, — в каждой деревне есть человек, который за всё в ответе, старший. Его все должны слушаться, подчиняться. Вы себе выбирать будете?

—

Так у нас есть! — сказал Антип. — Егор Петрович — чем не хорош? Мы к нему попривыкли. Человек большой души и совести, нам другого не надо. А приедут другие новосёлы, кто, кроме него, сможет встретить, как нас встретил?

—

Хорошо, так и порешим. Ладно, мужики, удачи вам в вашей новой жизни, привыкайте к Сибири. Хорошему человеку Сибирь не мачеха, только приноровитесь — и забудете прошлую жизнь. Тогда некоторым жёнкам ухват понадобится для чугунов, а не мозги вправлять, — сказал Илья Ильич и весело захохотал.

—

Пойдём обедать, — позвал спутников Егор, — хозяйка, наверное, заждалась.

Они ещё раз посмотрели на деревню. Возле каждого дома, несмотря на мороз, стояли семьи в полном сборе и смотрели на уходящую комиссию, пока проверяющие спускались с горы. Когда переходили через реку, Свистунов спросил:

—

А вы, господин Камышлеев, почему здесь поставили свою усадьбу?

— 

Я уже десять лет здесь живу, мне это место понравилось тогда, — ответил Егор.

—

А сейчас?

—

Я здесь привык. Понадобится, так перееду, недолго дом собрать.

—

Чем вы купили людей, что они за вас горой? — не унимался Свистунов, поглядывая на Егора.

—

Просто я их не продавал, тем и купил, — ответил тот. Ручкин, слушавший разговор, расхохотался.

—

Это как? — не понял Свистунов.

—

Не обворовывал, не обманывал — вот и все дела.

Свистунов замолчал, потом сблизился с Хаповым и стал что-то

выяснять. Илья Ильич тоже вклинился в их разговор. Его собеседники о чём-то спорили.

После обеда, собираясь дальше, Ручкин подозвал хозяина.

—

Егор Петрович, мы решили за твои дела вручить тебе премию. И с большой надеждой уезжаем, что не закроешь своё дело с лесопилкой и другими промыслами, а также надеемся, что будешь нашей опорой и в других делах. — Илья Ильич подал Егору свёрток.

—

Потом посмотришь, — тихо проговорил Ручкин. — Проводишь нас до Туманшета? Разговор есть.

Егор приказал Николе тоже запрячь коня в кошёвку. Ручкин поехал с Егором.

—

Что я хотел тебе сказать, Егор Петрович. Времена меняются. Переселенцев стало больше, соответственно, и денег. Вот такие хаповы и свистуновы стали приворовывать. Ладно бы помаленьку, а то ведь без стеснения уже, норовят друг перед дружкой урвать кусок пожирнее. Хотели и здесь поживиться, но не вышло. Ладно, чёрт с ними. К тебе просьба такая: там денег двести рублей, премия, большие деньги или нет — не мне судить, но я прошу: два-три года пусть лесопилка работает. Сможешь продавать материал соседям — продавай, но не закрывай. Через пару лет очень понадобится твоя помощь. Сейчас идёт поселение поблизости: в Конторке, Еловке, Бирюсе, но там чалдоны строят разные преграды — не хотят новых людей. Воровство процветает. Теперь партию поселили на Авдюшин- ской заимке. Деревня большая получилась, церковь начали строить. Церковь будет — не умрёт дело.

—

Из каких краёв едут? — спросил Егор.

—

Из разных. Большая часть из Центральной России: Самара, Могилёв, Чернигов. Гродно, Орловщина, Тамбов. В Авдюшино из Украины партия приехала. По всей стране агитируют, даже из Западной Сибири едут, из Тобольска. Ожидается большой поток переселенцев, железная дорога дошла до нас, добираться будет легче.

—

Видно, не сладко там живётся, — сказал Егор. — Для чего столько людей сюда?

—

Осваивать новые земли. Народу нет, а земли освоить надо много, поэтому и даёт государство столько денег. Сладко ли нет, сами выбирают себе судьбу, только ещё знай: денег не будет столько, сколько я тебе в тот раз давал. Разворуют. Сам планируй, что важнее всего сделать. Это я тебе между нами, не для чужих ушей. Воруют, за всеми не уследишь, а делать нужно будет. Почему тебя прошу и говорю с тобой открыто: твоя деревня, твоим именем названа, тебе и ответ за неё держать. Как поставишь здесь жизнь, так и будет, а мужики за тебя горой — опора есть. Поверь, не могу я прекратить воровство, здесь рука руку моет, и всё покрывается. Концов не найдёшь. Чем дальше от столицы, тем вольнее воровать, хотя, кто знает, что творится в столице. Ничего, Егор Петрович, справимся с делами. Сейчас в Тайшете, на станции, пункт приёма и распределения переселенцев откроем, тогда будет легче.

—

Дела-а, — протянул Егор. — И Бога не боятся.

—

Не надо тратить силы в борьбе с ними, надо делать своё дело. Тебе хорошо, ты их видишь редко.

В Туманшете комиссия по домам не ходила. Посмотрели дома, составили акт. Утром, как рассвело, спешно уехали восвояси.

—

Фёдор, ты чего это вытворяешь? — спросил Егор сына, которому исполнилось уже два года. Малыш самостоятельно осваивал пространство двора. Сейчас Фёдор подружился с большим лохматым псом, сидевшим на цепи. Пёс был хорош для дома: огромный, страшный на вид, он и в схватке с волком не уступит. Егор часто отлучался по делам, потому и держал такого охранника. На людей Разбой, так звали кобеля, скалился редко, он своим чутьём определял, с чем приходили люди. Рыкнет пару раз для острастки, чтобы дать знать хозяину, а если хозяин рядом, то и совсем не реагировал. Правда, был случай, когда Разбой показал свой норов. Один из работников во дворе поскользнулся и махнул палкой на Егора. Получилось всё случайно, без всякого умысла, но Разбой так рванул на обидчика, что зазвенела цепь. Работник стал прятаться за хозяина, а собаку едва успокоили.

Двухлетний Фёдор приглядел это лохматое чудище и решил познакомиться с ним поближе. Однажды вечером, занимаясь какими-то Делами во дворе, Егор не заметил, как сын подошёл к Разбою, который сидел возле конуры и с удивлением смотрел на ребёнка: первый раз маленький хозяин подошёл так близко. Собака не знала, что ей делать: то ли рыкнуть, то ли уйти. Пока пёс решал, Фёдор ударил его кулачком прямо по носу, Разбой растерялся от такой наглости. Когда Егор увидел, хотел было закричать на собаку, но в это время ребёнок оттолкнул собаку и полез в конуру. Кобель совсем растерялся: сел рядом с конурой, заглядывая в своё жилище. Вскорости Фёдор вылез из конуры и пошёл дальше обследовать двор, а Разбой с удивлением смотрел вслед новому хозяину. С этого дня ребёнок делал с собакой, что хотел; волкодав всё терпел.