— Твои деньги он мне отдал, — сказала внучка. — Попросил сохранить, сказал, что твои и пусть до дела лежат. Авось сгодятся и тебе, мало ли что.

Вот какой хозяин, ты, девка, клещом вцепись в него да держись, с хорошим мужиком и век как месяц будет. Нет, Улька, что ни говори, может, тебе доля выпала лучше, чем другим, так не упусти счастье своё.

— Сама указала пальцем на это счастье, — сказала внучка и поняла, что сболтнула лишнее. Стала старательно намыливать голову.

— Ну-ка, ну-ка, чего это я не знаю?

— Потом расскажу как-нибудь.

Эликан сидел на берегу реки и курил трубку, подаренную Евсеем. Знал, что в этот раз не приедут старатели, а всё равно ждал. Понравились ему эти люди, с ними было просто: не надо было хитрить да выдумывать разные истории. Как здорово было, если бы сидел сейчас рядом Евсей, смотрел бы на искрящуюся воду и молчал. Много слов — мало правды, а у него что ни слово, то истина. В этот сезон всё пошло неправильно. Сначала охота не задалась: рано выпал снег, завалило всё, олени не шли по глубокому снегу, сами кормились с трудом, пропало несколько важенок. Мало добыли белок и соболей; хватило бы на муку и крупу, но захотелось Хамышгаю на суглане показать себя — не успел Эликан присмотреть за ним. Пока со знакомым пил чай, Хамышгай отдал всю добычу за бесценок нижнеудинским купцам и уже валялся пьяный в чуме. Когда пришёл Эликан домой, было поздно. Спасибо, Оробак дал белок, чтобы купить немного муки. Вот и вся радость. Теперь сидит, глаза не кажет людям: смеются над ним, а у него ведь сын маленький растёт — Улуской. Эх, старость, такой позор на голову! Молодец, Оробак, кормит стойбище: добывает мясо, только и он в последнее время всё больше пустой приходит. Люди стали понемногу зимние припасы муки брать — есть хочется. Рыбачить никто не желает, каждый указывает на соседа, и сидят, друг на друга надеются. Собаки проходу не дают, голодные под ногами трутся, обленились, даже мышковать не хотят. Люди уже поглядывают на своих оленей как на еду, не понимают, что без них совсем худо будет. Надо что-то решать, думал старик. Кроме него, никого слушать не будут в стойбище, а его слово нужное, должно всех поднять от костра. Старик докурил трубку, постучал по ноге, выбивая остатки табака, и встал.

— Собери-ка всех сюда, — попросил он внука.

— Люди собирались нехотя, зная, что кормить там точно не будут.

— Я говорю так: сейчас все собираемся и идём ловить рыбу, хватит муку потихоньку таскать — зима длинная, а муки и так немного. Сейчас собирайте все сетки — и на реку. Никто не будет, кроме вас самих, кормить ваших детей. А на оленей даже и не смотрите.

Старик сделал несколько шагов в сторону реки, вдруг остановился, осмотрел стоящих людей, и не собиравшихся слушаться его, и сказал:

— Кто не пойдёт ловить рыбу — еды не получит.

— Так не положено, по закону рыбу делят поровну, — сказал сын.

— А где в законе сказано, что надо пропивать всю пушнину? Кто так решил, чтобы один ловил рыбу, а остальные валялись у костра? Кто не пойдёт рыбачить, пусть покинет стойбище и живёт сам по себе.

Люди не ожидали такого разговора, заворчали, но все пошли к реке. Через два часа рыба варилась в котлах, жарилась на рожне. Оробак, промышлявший на охоте, пришёл и удивился.

— Кто рыбу ловил? — спросил он отца.

— Все ловили, — ответил Езилан.

После ужина Оробак подсел к Эликану, сидевшему в одиночестве у самой воды, раскурил трубку и тихо сказал:

— Эликан, чужие люди в тайге.

— Карагасы?

— Русские.

— Много?

— Видел троих: пошли по Шумному ручью вверх.

— Жёлтые камни ищут?

— Похоже. У них ружья есть.

— Могут и сюда зайти — водки принесут, а наши за водку всё расскажут. Тогда всю тайгу разгонят, где потом будем охотиться?

— Что делать?

— Уходить надо по распадку на оленьи пастбища; там озеро есть, можно рыбу ловить, там и гнуса сейчас поменьше. Русские туда не пойдут — жёлтые камни в горах не ищут.

— Что случилось, почему все пошли на рыбалку?

— Теперь будут все ловить рыбу. Кто не хочет, пусть из стойбища уходит, теперь только так выживем. Ты будешь на охоту ходить, как и ходил.

Оробак не ответил. Молод ещё, чтобы рассуждать о законах стойбища, а Эликан — старейшина, ему можно и приказывать. Юноша понимал, что неправильно — сидеть у костра и ждать, пока тебе еду принесут.

— Когда уходить будем? — спросил он старика.

— Дня через два-три, пока русские поймут, что там ничего нет, пока вернутся, пройдёт не меньше трёх дней.

— Тогда я завтра ещё схожу на охоту — вдруг повезёт?

— Сходи, — кивнул старик.

Он жалел, что Оробак не его сын, но и на своего отца он не похож. Езилан с ветром в голове, а сын — парень другого рода. Уж не пригрела ли кого Сотикана? Даже если и так, за такого сына можно и спасибо сказать.

На следующий день карагасы сами пошли к реке, стали готовить снасти. Получилось дружно и удачно; опять дымились костры, варилась и жарилась рыба. Люди повеселели, стали улыбаться. Собаки тоже наелись голов и потрохов, валялись на солнце подальше от людей, чтобы не угодить под ноги.

Вечером пришёл Оробак и принёс косулю. Тут праздник продолжился: в котлах варили мясо, собаки снова стали подтягиваться на запах. Вечером у костра Эликан сказал, что стойбище завтра собирается, а послезавтра утром уходит на другое место. Узнав причину такой спешки, некоторые охотники опять заворчали, понимали: где русские, там и водка есть; а выпить хотелось многим. Но Эликан опять сказал, что, если кто не будет его слушать, пусть уходит из стойбиша и выживает один. Никто не решился перечить старику.

Чумы собрали утром в последнюю очередь, погрузились на оленей и направились к реке. Перешли Бирюсу по мелководью и пошагали прямо по ручью вверх к большому распадку. Густой лес по краям распадка поднимался от ручья в стороны, мельчал, а потом и совсем исчезал. Лишь высокие травы на фоне синего неба зеленели и под ветром волнами плескались в разные стороны. Там далеко-далеко горы подпирали небо и становились белыми, сверкая на солнце самоцветами. Только туда род Эликана не пойдёт, они остановятся раньше, где среди трав прячется озеро. У этого озера и останутся они до конца лета.

Вскоре пришли на место. Быстро по кругу поставили чумы, развели костры и стали печь лепёшки. Ели их с остатками мяса и рыбы. Завтра будет день, и все мужчины пойдут ловить рыбу в озере, только Оробак отправится промышлять мясо.

Рыбы поймали много, но годной оказалось мало. В озере водились только щуки и караси. Если щук карагасы ели, то карасей выбрасывали собакам, для которых наступило раздолье. На новом месте пришла удача и на охоте: Оробак подстрелил сохатого. Раненый зверь добежал почти до стойбища, лишь там вторым выстрелом молодой охотник добил животное. Лось — это не косуля, мяса хватило на несколько дней для всех. Карагасы сидели у костров, обгладывали кости и щурились от удовольствия.

«Умный старик Эликан, в хорошее место привёл: много мяса есть у людей, не надо купаться в озере и ловить рыбу, которая провоняла тиной. Если так будет и дальше, то и до зимы можно тут просидеть. Мошкара и пауты остались внизу у реки. Здесь тихо, спокойно, олени мирно пасутся на склоне распадка, за озером кончается лес, а дальше в горы идёт разнотравье — рай для оленей».

Старик сидел у озера и смотрел вдаль, куда неспешно уходили олени, поднимаясь в горы. Сколько раз он смотрел на пасущихся животных и удивлялся им. Никто из карагасов не знает, когда были приручены олени. Многие и многие годы они находились рядом с карагасом, служили ему верой и правдой. Без оленей карагасы — ничто. Кочуют на оленях, охотятся на оленях, перевозят грузы тоже на оленях. Даже у самого бедного карагаса есть около пятнадцати оленей, только у немногих их по сотне голов. Случится так, что карагас потеряет оленей — это равносильно потерять свободу. Идёт карагас к родственнику и просит оленей для переезда, да только едет и живёт рядом с родственником. Про охоту говорить не приходится: без оленя далеко не пойдёшь, а рядом с домом что добудешь? Только подростки охотятся рядом со стойбищем: стреляют белок да птицу. Иногда нанимается карагас к бурятам или русским косить сено, ловить рыбу, а то идёт проводником золотоискателей. Оторвавшись от стойбища и своего рода, карагасы терялись бесследно. Нет, без оленя карагасу никак нельзя. На охоте карагас на олене всегда добудет больше, чем русский на лошади. Лошадь приходится оставлять там, где есть подножный корм, а олень легко добывает корм и из-под глубокого снега. Если нет травы под снегом, то достаточно карагасу свалить старый, заросший мохом кедр, и олень будет сыт этим мохом. Тропа, не годная для лошади, вполне проходима для оленя.