—

Стоять! — крикнул он и выстрелил вверх из карабина.

Толпа остановилась, будто упёрлась в стену. Игнат подошёл к Маркелу и спросил:

— 

Будто я тебя встречал где-то?

—

В Тальниках живу, — ответил Маркел, приопустив жердь.

— 

Чего здесь делаешь?

— 

Рыбки приехал прикупить.

— 

Это что, нынче так рыбу покупают?

— 

Купил я, как полагается, «обмыли» немного — вот так вышло.

— 

Это ты с кем «обмыл»?

— 

Вот у него купил, у Кешки. Он предложил «обмыть», а потом давай меня поносить разными словами. Я и не стерпел. — Маркел указал пальцем на Кешку, стоявшего уже на ногах, прислонившись к заплоту.

— 

Тогда понятно, — сказал Игнат.

— 

Тебя сколько раз учили, что ругаться нельзя? — спросил он Кешку. — Теперь что?

— 

Ну виноват, сам виноват, — пробубнил тот.

— 

Мужики, расходитесь, ничего интересного больше не будет.

Люди неохотно побрели по домам.

Кончилось тем, что они втроём с Игнатом и Кешкой выпили мировую, и Маркел благополучно направился домой.

А когда в начале мая Никитины повезли крестить своих детей, Настя тоже поехала как крёстная мать одного из них. Там-то ей и нашептали добрые люди о подвигах его муженька да, как бывает, приукрасили. Дома она пару дней ходила сама не своя, а когда Маркел спросил её:

—

Чего ты квёлая ходишь, приболела, что ли?

Тут Настасья выдала всё, что копилось и переваривалось в ней все эти дни.

—

Ты что же это меня позоришь? Мне теперь хоть из дома не выходи! Что ты в Туманшете вытворял? Ты за кем с жердью гонялся?

—

Я? В Туманшете? Когда? — сделал удивлённый вид муж.

Настасья схватила заготовку для навильников, сушившуюся под

навесом, и стала охаживать ею мужа, приговаривая:

—

Не позорь меня! Не позорь!

Маркел только поворачивался под ударами осиновой палки, пряча голову. Попробуй прошиби полушубок черенком.

—

Настасья, ты что делаешь? — крикнул Евсей, увидев, как она дубасит палкой мужа.

—

Она любовь свою показывает, — спокойно сказал Маркел.

—

Что? — растерялась Настя.

—

Раз бьёт, значит, любит, так говорят в народе.

—

Что?! Это ты полдеревни жердиной гонял тоже от любви! Ах ты, гад, как перевернул! — И стала дубасить его обломком палки.

—

Не устала? А то я подожду, передохни.

Настасья бросила палку и с кулаками кинулась на мужа, он быстро подхватил её на руки и обнял так, что она не могла и пошевелиться.

— 

Ты ещё зашибешься, пойдём домой, — нежно сказал он и понёс её в дом.

— 

Ну-ка, пусти, гад такой! Пусти!

— 

Я тебя тоже люблю, пойдём пить чай, а то Ванька в окно пялится.

— 

Ну в кого ты такой? — устало спросила она и обняла его за шею.

— 

Точно дети, — усмехнулся Евсей.

Дома Лисицыных и Трухиных стояли по соседству. Жили они не в пример Дроновым — тихо. У Лисицыных подрастала дочка Иринка, тихая и стеснительная, к осени ещё должен появиться ребёночек в их доме. У Трухиных пока детей не было, но жили они дружно.

У Евсея в доме уже топала ножками дочка Нюша. Девочка росла живенькая, звонкая, уж если устроит скандал, то держитесь все. Её пытались наказывать, но становилось хуже, справлялись с ней только добрым словом. В основном она находилась с прабабушкой Пелагеей: у матери дел по хозяйству хватало. Бабка особо не церемонилась с уговорами, чтобы не избаловать ребёнка, а Нюша была настырная и всё, что нужно было ей, брала звонкими криками. Как ни странно, но уговорить её мог дядя Родион, словно у него был свой ключик к детям.

— 

И чего орёшь, глянь-ка, у кота уши отвалились от твоего крика, — усмехнётся он племяннице.

И пойдёт Нюша искать кота, посмотреть, как кот смотрится без ушей, а тот от неё прячется в подполье. Пока ищет кота и забывает, из-за чего крик был. Или достанет Родион из кармана какого-нибудь медвежонка, сделанного из еловых шишек, и подсунет ей. Бывало, что станут они смотреть в окно, как лошадка солому есть или как собака с жеребёнком наперегонки по двору носятся — вот и счастье ребёнку.

Евсей тоже быстро успокаивал дочку: возьмёт на руки, вытрет слёзы, спросит:

— 

И чего шумим?

Девочка пальцем укажет, что ей надо, и тут же получит, что ей хотелось — слаб отец перед детским криком. Ульяна просила не баловать дочку, но… Скоро ещё родится малыш, вот тогда и видно будет, кого и как воспитывать. Бабка Пелагея сказала, что по всем приметам будет сын, а она, наверное, понимает. Все роды в деревне принимала она, потому как по возрасту старше всех и кое-что в этом деле понимала. Ещё её бабка рассказывала ей, что и как делать, а потом и самой приходилось помогать роженицам, так и приноровилась. Говорили, что у неё рука лёгкая, если Пелагея принимает роды, то всё будет хорошо.

Каждый в деревне жил своим домом. И уже в каждом доме шумели дети. Только Саша Поляков не построил свой дом — всё помогал другим, а на свой и времени не хватало, и денег не было. Но мужики решили, что в этом году в складчину соберут Саше дом: лес-то лежит — руби и только. Тогда и Саша станет жить своим домом, а не обитаться по деревушке да жить в сараюшках. Никто его не прогонял, но сам стеснительный, не хочется в чужой рот лишний раз заглядывать, хотя на любую помощь шёл сам, звать не надо было.

К концу июня Евсей решил съездить в Конторку и встретиться с Хрустовым. Было у него желание сходить за золотом в верха Бирюсы, места знакомые, не раз хоженые, да и друзья-товарищи среди карагасов есть, которые помогут. Идти он надумал только с Родионом, нужно было разведать, что и как теперь в этом промысле. Вот и хотел посоветоваться с Хрустовым, как быть. Кое-какие запасы еще были у Евсея, но совсем несерьёзные, а расходов предвиделось немало. Надо было дом достроить брату да оженить его. Ещё ожидалось прибавление в семье — тоже расходы. А в деревне что можно заработать? Жить можно, но в узких рамках, правда, Евсей и не жил широко, но всё ж хотелось обезопасить завтрашний день. Пробовали добывать пушнину, но не получилось — рядом с деревней зверя нет, а всё что дальше по реке Туманшет, уже поделено между деревенскими охотниками из Туманшета, да там ещё и с Тинской наведывались изворотливые людишки, промышлявшие на чужих участках. Участились случаи смертоубийства в тайге — лихой народишко пришёл вместе с железной дорогой. Из-за белки убивают, а что тогда говорить о золоте. Правда, золото на реке встречается редко, мало его на Туманшете.

Поговорил Евсей с туманшетскими охотниками да решил, что не стоит овчинка выделки — больше проблем для себя да скандалы с соседями. И вспомнил он место, что ему показал Эликан в последний раз. Не давало покоя это место, для себя достаточно будет взять жёлтого металла, а с компанией надо место искать посерьёзней.

Ещё хотел узнать Евсей про цены на золото, а то, может, и не стоит трудов такие походы совершать за тридевять земель. Такая была причина ехать в Конторку и поговорить с глазу на глаз с Хрустовым. Давно не наведывался туда Евсей, дел дома было невпроворот.

Провожать Евсея вышли все. Передали подарки для родных в Конторку, женщины утёрли слёзы.

К вечеру въехали в село. Солнце, прокатившись по чёрным от времени крышам, упало за сопку, сумерки с небольшим туманом медленно надвигались от реки. Ничего не изменилось в Конторке: всё та же грязь посреди улицы — уголочек рая для огромных свиней, почерневшие и покосившиеся заборы. Только у зажиточных хозяев всё выглядело по-другому: где надо, покрашено, подделано, отгорожено, любо-дорого посмотреть постороннему человеку, а местные жители попривыкли, не замечают ни разрухи, ни роскоши.