— Если я увижу еще раз, как ты говоришь с ним без дела, — Лили, от ярости почти лишившаяся голоса, хрипела почти так же, как Аннет, бессильно пытающаяся высвободиться из ее руки, — я вырву тебе язык.

Сказав это, она со всей силы оттолкнула от себя свою жертву; не сумев устоять на ногах, Аннет завалилась на спину, и вместе с собою свалила на пол вазу, до сей поры покоившуюся на серванте. Та, не пережив столкновения с полом, усеяла его осколками — и по ним же, не обращая внимания, что они впиваются ей в ладони, полумертвая от испуга Аннет попыталась отползти от Лили, близкой к помешательству, надвинувшеся на нее сурово и угрожающе.

— Ты… — начала она, но договорить не успела — их прервал голос Мадам, привлеченной внезапным шумом:

— Что здесь происходит?

Лили остыла тут же: ее ярость не истаяла мгновенно, но, столкнувшись с неколебимой холодностью Мадам, уменьшилась по меньшей мере вполовину. Из-за спины последней заглянули в зал Алиетт и Сандрин; обе выглядели пораженными увиденным, но Алиетт — несколько менее искренно.

— Что происходит? — звеняще повторила Мадам, приближаясь. Ответа ей не было: Лили не находила слов, чтобы объяснить случившееся, а Аннет не считала нужным говорить — тяжело дыша, она глядела мрачно и исполдлобья то на свою обидчицу, то на хозяйку дома.

— Я думаю, — за всех заговорила Алиетт, очень кстати оказавшаяся от Мадам по правую руку, — Лили считает, будто Аннет забрала что-то, что принадлежит ей.

— Это правда? — спросила Мадам, обжигая предполагаемую виновницу взглядом. Тут впору было Аннет начать оправдываться, но она предпочла продолжить свою молчаливую игру — и причиной тому были не только страх и потрясение, но что-то новое, почти устрашающее, появившееся в ее лице. В конце концов, переведя взгляд на Лили, Аннет посмотрела на нее почти с вызовом.

— Я здесь не поощряю воровство, — проговорила Мадам, раздраженная необходимостью тратить время. — Верни то, что взяла, и извинись. Я не хочу, чтобы подобное повторялось. Это понятно?

— Да, мадам, — прошелестела Аннет, и на том разговор был окончен. Лили, едва не обгоняя Мадам, бросилась вон из зала и скрылась у себя; услышав, как она распахивает и с силой захлопывает дверь своих комнат, Алиетт покачала головой.

— Безумная, — высказалась Сандрин, мало что понявшая в подоплеке случившейся сцены, но впечатленная ее накалом. — И что с ней такое? Как будто взбесилась.

— Думаю, она страдает, — проницательно сказала Алиетт, печально глядя на то, что осталось от злосчастной вазы. — И хочет, пусть и не нарочно, чтобы вместе с ней страдал кто-то еще.

Сандрин фыркнула, мало удовлетворенная ее объяснением:

— С чего ей страдать? У этой дуры все есть.

— Никто не спорит, — согласилась Алиетт и протянула Аннет руку, чтобы помочь ей подняться, нисколь не глядя на то, что все пальцы у той в крови. — У нее есть все, а нам остается… только иметь терпение.

***

Вечером того же дня Мадам ужинала с Зидлером; не стоит строить себе излишних романтических иллюзий, ведь обоими двигали намерения исключительно деловые. Хозяин театра наконец рассчитался сполна со всеми, кто принимал участие в его нашумевшей постановке — таким образом, из его рук в руки Мадам перекочевали несколько увесистых брикетов перевязанных бечевой франков.

— Насколько я понимаю, — усмехнулся он, глядя, как Мадам кончиком пальца проводит по краю банкнот, — Эжени этих денег не увидит?

— Если она соизволит вернуться и предъявить свои права, — ровно ответила Мадам, — я буду рада видеть ее, как никогда до этого.

Зидлер поперхнулся смешком и поспешил запить его половиной бокала бургундского.

— С вами бывает приятно иметь дело, — заметил он, оглядывая Мадам оценивающе, — если вы исполняете свои обязательства. Что думаете насчет следующего сезона?

— Странно задавать такой вопрос сейчас, когда никто еще не опомнился после премьер, — ответила Мадам туманно, раздумывая, какие карты лучше раскрыть сразу, — но, вполне вероятно, я предоставлю вам троих.

— Троих?

— Да. Разумеется, все необыкновенно талантливы и будут иметь успех.

— Как и все ваши подопечные, — хмыкнул Зидлер, знаком приказывая официанту принести еще вина. — Но, кажется, вы сказали — троих?

— Что вас удивляет? — осведомилась Мадам, прохладно смотря на то, как перед ним ставят открытую бутылку и тарелку с изжаренной кроличьей ножкой; зачарованный запахом (о, все знают этот аромат жареного, к которому примешаны нотки душистых трав и одно дуновение которого заставляет рот наполняться слюной!), Зидлер схватил нож и принялся с хрустом разрезать то, что когда-то было живой плотью, чтобы ныне превратиться в его ужин.

— Я думал, их четверо, — произнес он, отправляя в рот первый сочащийся жиром кусок. — Будет четверо. Или я ошибаюсь?

Мадам посмотрела на содержимое его тарелки, затем на его лицо, особенно задержавшись взглядом на лоснящемся подбородке и заблестевших губах.

— Трое, — проговорила она так, чтобы у собеседника не было сомнения в окончательности сделанного ею вывода. — Остановимся на троих.

---

*Мотивы и образы времен Средневековья и раннего Возрождения действительно были очень популярны в искусстве тех лет; особую известность они принесли художникам-прерафаэлитам, в своем творчестве бравшим пример с творцов "до Рафаэля".

**Кантига "Como poden", обращенная к Деве Марии, авторство приписывается Альфонсо X Кастильскому (1221-1284)

— Что это за место, «Северная звезда»? — спросил Даниэль. Подъем по склону холма дался ему нелегко: он норовил поскользнуться на снегу, припорошившем камни мостовой, дыхание его сбилось, на лбу выступил пот, и он заговорил с шедшим рядом Розом, чтобы отвлечься.

— Странно, что ты спросил только сейчас, — Роз не показывал видимых признаков усталости и даже умудрялся на ходу закуривать папиросу — должно быть, дело было в вине, которым он успел подкрепить силы перед тем, как они начали свое восхождение. — Одно из старейших кафе в здешних местах… сказать вернее, не совсем кафе, но в то же время не театр. Иногда там дают водевили, и неплохие, но больше всего тамошняя публика любит поглазеть на цирковые номера. Я ведь тоже выступал там в свое время…

— Ты?

— Да, да, — засмеялся Роз, довольный тем, какое неподдельное изумление вызвали его слова, — я был канатоходцем. Где бы еще, ты думаешь, я научился выпивать галлон рому и не терять равновесия? Старая выучка, — гордо добавил он, — никуда не девается.

— И часто ты туда захаживаешь?

— Не очень. Публика там собирается, в основном, весьма непритязательная. Есть, конечно, и кое-кто из наших, но обычно зал забит мастеровыми, рабочими и прочей шушерой. Им подавай дешевую настойку и разгульные танцы! В последнем Бабетт мастачка, недаром они готовы на руках ее носить.