***досл. "Но не бойся, мне не нужна ни месса, ни De Profundis". De Profundis - латинская формула, относящаяся к исповеди, покаянию.

****досл. "Моя судьба достойна зависти - иметь столь прекрасную смерть; много кто отдал бы жизнь, чтобы умереть на твоей груди".

*****досл. "О ты, причина моей смерти, не сможешь отогнать ее; теперь я буду танцевать всю ночь возле твоей постели".

Экстравагантный поступок Зидлера внес суету в ряды тех, кто присутствовал в зале в тот памятный вечер; в гардеробе после спектакля только и слышно было, что раздающиеся со всех сторон взволнованные голоса: что теперь будет? как справится Эжени с внезапным ударом? какой размах приобретет скандал, который непременно случится? а, главное, не отменят ли ввиду происшествия торжественный банкет в доме графа де Пассавана?

— Идиоты, — хмыкнула Мадам, пока метрдотель набрасывал ей на плечи меховую накидку. — Чтобы Пассаван упустил возможность оказаться в центре такой истории! Если бы он это сделал, я поверила бы, что его подменили.

Они с Даниэлем встретили Эжени и Лили у дальнего выхода. Пока шло представление, на улице разыгралась метель, и сколь бы Даниэль не прятал подбородок в воротник, носящиеся в воздухе снежинки неприятно кололи ему лицо. По счастью, ждать не пришлось очень долго: Лили выбежала из дверей в числе первых артистов, покидавших театр, и сразу же, счастливо хохоча, метнулась Даниэлю в объятия.

— Вы видели? Видели это? — вопросила она, не переставая смеяться, будто устроила какой-то чрезвычайно остроумный розыгрыш. Корона при этом едва не свалилась с ее макушки, но Даниэль успел удержать ее.

— Это было великолепно, — сказал он, нисколько не кривя душой, и потянулся было сцеловать снежинки, осевшие на ее приоткрытых губах, но остановился, вздрогнув, словно в спину ему вонзили нож.

Эжени приближалась к ним, как будто не торопясь — возможно, Анна Болейн именно такой походкой совершала свою последнюю в жизни прогулку в тауэрский двор. За ней семенил лакей, с трудом удерживающий в руках не менее дюжины букетов; когда они поравнялись, Эжени повелительно кивнула ему:

— Отправьте это в заведение сейчас же. Не понесу же я, в самом деле, все это на прием к Пассавану!

Увидев ее, Лили заметно спала с лица — хотя между ней и Эжени не было произнесено ни единого слова, она крепче притиснулась к Даниэлю, будто искала у него защиты, и он обхватил ее за плечи в стремлении оградить от возможной угрозы. Но угрозы не было: Эжени как будто вообще не заботило то, что случилось после падения занавеса, и ее истинное настроение могли выдать разве что покрасневшие, неистово сверкающие глаза.

— Что ж, мы едем? — нетерпеливо спросила она, обращаясь к Мадам. — Граф обещал отменное веселье сегодня вечером. Неужели мы его разочаруем?

Ни тон, которым она произнесла последние слова, ни сопутствующее им выражение лица не понравилось Даниэлю: он не зря полагал себя наделенным чем-то вроде творческой интуиции, и сейчас она верно подсказывала ему, что нынешнее затишье — не то, чем стоит слишком обманываться. Мадам, очевидно, разделяла его мрачные опасения, но не сказала ничего, просто поманила всех за собой, и они вчетвером пошли к экипажам сквозь рано опустившуюся тьму и сгустившуюся снежную пелену.

***

Первое потрясение, породившее сумятицу, успокоилось к тому моменту, когда Мадам и ее спутники переступили порог графского дома. Но изумление, неверие, даже шок, постигшие всех, кто оказался свидетелем скандальной сцены, не исчезли бесследно — выродились, выкристаллизовались в молчаливую отчужденную неприязнь, в которой было даже что-то от брезгливости. В дверях главного зала Эжени, точно признавая чужое превосходство, пропустила Лили вперед — и та, оживленная и веселая, исполненная намерением сполна насладиться своим триумфом, шагнула под вызолоченные своды и столкнулась с гробовой тишиной.

Даниэль никогда прежде не видел ничего подобного. В зале присутствовало, должно быть, больше сотни человек — и все они единомоментно замолкли, повернулись, как по приказу, к нарушительнице порядка, и смерили ее взглядом тоже совершенно одинаковым: холодным и распинающим, полным неприкрытого презрения, а кое-где и беспримесной ненависти. Так смотрят на преступника, чья вина неоспоримо доказана; должно быть, отцы инквизиторы в былые времена смотрели так на еретиков; теперь же так смотрели на Лили, которая замерла, побледневшая, и смогла только отчаянным, почти ребяческим жестом прижать к груди сложенные ладони. Все ее тело сотряслось, и Даниэль, думая, что она может упасть, поспешил шагнуть к ней, взял за локоть, но она, кажется, даже не ощутила его поддержки.

— Лили, дорогая! — разнесся внезапно по залу голос Пассавана (судя по скачущему тембру, граф успел уже как следует налечь на спиртное, но Даниэль сейчас был рад видеть его в любом состоянии). — Как мы тебя ждали! Немедленно несите шампанское!

Тишина отступила, вытесненная всеобщим ропотом; говорили с осуждением, кто-то, не скрываясь, качал головой, но Пассавану не было до этого никакого дела. Схватив у первого попавшегося официанта два бокала, он вручил один Лили, отсалютовал ей, а затем, подняв руку, обратился ко всем присутствующим:

— Я хотел бы… тост! За новую звезду, рождение которой мы наблюдали сегодня!

Искренность его тона, тот восторг, с которым он говорил о несчастной, совсем было растерявшейся Лили, немного смягчили сердца некоторых гостей; по крайней мере, как заметил Даниэль, некоторые все же пригубили содержимое своих бокалов — хотя многие предпочли, отвернувшись, демонстративно отставить их в стороны. По счастью, Эжени оказалась в числе первых: ни на минуту не переставая улыбаться, она встала по другую руку от Пассавана, чтобы в свою очередь сделать глоток вина. Это еще больше разрядило сомкнувшееся в воздухе напряжение: послышались чьи-то одобрительные голоса, затем по залу пролетел, как первая весенняя птица, чей-то смех, и у Даниэля отлегло от сердца. По крайней мере, он не думал больше, что Лили могут здесь и тут же разорвать на части.

— Моя бедная девочка, — конечно, мадам Т. была первой, кто желал поговорить с Эжени и выразить ей сочувствие; подплыв к ней, она мягко потрепала ее по щеке, и Даниэль заметил, как у Эжени мелко, воровато дернулось веко, — как такое могло случиться? Не представляю! Зидлер, должно быть, сошел с ума!

— Ну что вы, мадам, — Эжени послала подкупающую улыбку сначала ей, а затем всем остальным, кто торопился столпиться вокруг нее, — я не стала бы винить в том, что случилось, ни одно человеческое существо.

Ее наперебой принялись заверять в обратном, предлагая на выбор то одно, то другое имя потенциального виновника — от лакея Зидлера, который подал ему с утра остывший кофе, чем и привел в неподобающее случаю настроение, до самого президента Республики. Эжени слушала все это с хладнокровным спокойствием, лишь изредка испуская грустные вздохи, за что удостаивалась объятий от расчувствовавшейся мадам Т.; не желая смотреть на все это, Даниэль сделал попытку разыскать Лили, затерявшуюся в толпе гостей, и в этот момент на него вихрем налетел Пассаван.

— Ну что, друг мой? — затараторил он, обхватывая молодого человека за плечи и уволакивая с собой в сторону курительной комнаты. — Ты счастлив, как никогда, должно быть! Подумать только, Лили… наша Лили!..