Аплодисменты принадлежали Мадам. Стоя в дверях, она разглядывала танцующих с малопонятной смесью насмешки и одобрения; когда она приблизилась, Лили хотела было податься назад, но Даниэль удержал ее подле себя.

— Гениально, — с чувством произнесла Мадам, обращаясь, по-видимому, сразу к обоим, а затем уточнила, глядя уже на Лили. — Сможешь повторить?

Сжимая руку Даниэля до того, что у него хрустнули пальцы, Лили кивнула.

— А без него?

— Смогу, — тихо, но уверенно произнесла Лили после недолгой паузы.

— Отлично, — резюмировала Мадам, буквально на глазах приходя в наиприятнейшее расположение духа. — Скоро покажешь, чего стоят твои слова на деле. Можешь идти переодеваться.

Напоследок одарив Даниэля взглядом, полным немого нежного обещания, Лили исчезла наверху; Мадам, не переставая сиять улыбкой, посмотрела ему в лицо (на котором застыло в тот момент, он готов был поклясться, преглупое выражение) и заявила, посмеиваясь:

— А в тебе скрыто больше талантов, чем я думала. Не думал пойти в учителя танцев? Мог бы неплохо заработать на этом.

— Возможно, — ответил он, все еще не вынырнувший из пелены одолевшего его головокружения, — когда закончу карьеру художника…

— Когда ты закончишь карьеру художника, — заметила Мадам, — то сам сможешь нанимать столько учителей, сколько тебе в голову взбредет. Мой друг, граф Эдуар де Пассаван, хочет видеть всех нас — конечно, и Лили тоже, — на вечеринке у себя в следующий четверг. Я знаю его уже не один год, он знаток и покровитель искусств, так что тебе тоже будет очень полезно познакомиться с ним…

Лили спускалась по лестнице медленно, точно боялась споткнуться о собственный подол, и тщательно нащупывала под собою каждую ступеньку. Даниэль, ждавший ее внизу, набросил ей на плечи накидку с воротником из тигрового меха; Лили тут же закуталась в нее, как в броню, но ей это не помогло — взяв ее за руку, Даниэль ощутил даже сквозь ткань перчатки, что пальцы ее холодны как лед.

— Меня, наверное, сейчас наизнанку вывернет, — прошептала она, пока они направлялись через зал к дверям, где их ждали, готовые к выходу, Мадам и Эжени. Даниэль через силу улыбнулся ей — чтобы приободрить ее и заодно скрыть, что у него самого сердце не на месте.

— Все будет в порядке. Никто не даст тебя в обиду.

Сержа с ними не было. Полины, впрочем, тоже. «Он занят, а она приболела», — так объяснила Мадам их отсутствие и, не тратя времени на дальнейшие уточнения, первая сделала шаг к дожидавшемуся их экипажу. Эжени следовала за ней, придерживая на голове широкую, с синими перьями шляпу, за ней почти след в след ступала Лили, а Даниэль замыкал их пестрое шествие. В цилиндре и фраке, взятом напрокат и оттого узковатом в плечах, он чувствовал себя не в своей тарелке, точно гусь, которого облили соусом и готовятся отправить в печь; впрочем, Лили в полной мере разделяла его нервозность — то и дело поправляла перчатки, кусала губы и, судя по ее жалобному взгляду, была готова запросить пощады.

— Прекрати, — наконец бросила ей Мадам, явственно уставшая терпеть эту пантомиму. — Пассаван тебя не укусит. Он признанный король кутежей, но не обидит и мухи.

— Кто он? — решился спросить Даниэль, чтобы не ехать в молчании. — Я не слышал раньше эту фамилию.

— Неудивительно, — Мадам смотрела не на него, а в окно, и по ее лицу метались огни проносившихся мимо фонарей, — его дед получил дворянство при Первой Империи*. Оказался ушлым малым: скупил за бесценок земли и поместья тех, кому не повезло лишиться имущества, а то и головы. Мог жить на ренту и не знать горя, но решил пойти дальше: организовал несколько ткацких фабрик, и они начали приносить ему весьма неплохой доход. Его сын, недавно отошедший в мир иной, удачно вложился в торговлю в колониях. Денег, которые он получил, хватит на несколько жизней. И наш Эдуар, не трудившийся в своей жизни и дня, совершенно не знает им цену. Поэтому и сорит ими направо и налево, тратя их на все, что посчитает, как он говорит «достойным». Он очень полезный друг, Дани. Таких всегда надо иметь под рукой.

На Новом мосту экипаж замедлился. Здесь, как обычно по вечерам, образовался небольшой затор, и Мадам поморщилась, когда до ее ушей донеслась перебранка едва не столкнувшихся извозчиков.

— Все время забываю спросить у тебя, — обратилась она к Даниэлю, задергивая занавеску на окне и погружая в практически беспросветную тьму всех, находящихся в экипаже, — ты монархист или республиканец?

Даниэль ответил ей не сразу. Признаться, он не ожидал подобного вопроса.

— Не уверен, что могу сказать точно, — выговорил он, пытаясь тут же осмыслить все, что слышал когда-либо о монархии и республике, дабы составить о них какое-то четкое мнение, и терпя в этом полный крах. — В моей семье достаточно было тех и других. В итоге одна половина перебила другую… так что, если говорить о наследственности, я скорее поддерживаю Республику.

— Наследственность, — усмехнулась Мадам с непонятным выражением. — Все мы — потомки победителей. Тех, кто оказался смелее, сильнее, а подчас и кровожаднее, чтобы остаться в живых, тогда как другие гибли. Но у тебя самого, как я понимаю, нет политических взглядов?

Даниэль мотнул головой. Политику он всегда считал про себя чем-то невыразимо скучным, замшелым, а интерес к ней — косной глупостью, не достойной истинного служителя муз. Поэтому ему сложно было представить, к чему клонит Мадам; но она, вопреки его опасениям, осталась довольна его ответом.

— У Пассавана редко говорят о политике, — сказала она, и глаза ее сверкнули в темноте, как два тлеющих угля, — но если заговорят, мой тебе совет — соглашайся со всеми и ни с кем. Мы не можем позволить себе такую роскошь, как убеждения. Время сейчас неспокойное, ветра переменчивы, и никогда не знаешь, кого они сбросят с вершины, а кого на нее вознесут.

— Обязательно последую вашему совету, — заверил ее Даниэль, недоумевая про себя, что вообще могло заставить ее заговорить об этом. Впрочем, он уже понял, что Мадам не из тех, кто будет размениваться на пустую болтовню; если она захотела напомнить ему об осторожности, значит, на то должна была существовать веская причина.

Экипаж остановился. Даниэль вышел из него первым, подал руку каждой из своих спутниц по очереди и лишь затем позволил себе оглядеться. Они находились недалеко от набережной Орсе, во дворе дома из двух этажей, сохранившемуся здесь, судя по его внешнему виду, еще с наполеоновских времен. На всех этажах горели окна; до Даниэля доносились смех, звуки музыки и звон бокалов.

— Как раз вовремя, — заметила Мадам удовлетворенно. — Мы не припозднились.

В гигантском, залитом светом холле их встретили вышколенные, безукоризненно одетые служители — ливрея каждого из них стоила, должно быть, больше, чем фрак Даниэля, и молодой человек чувствовал себя отчаянно неловко, вручая молчаливому лакею свой потертый цилиндр и порядком износившиеся перчатки. Тот, правда, ни одним движением брови не выразил своего отношения к неказистому внешнему виду гостя и скрылся за шторой, где находилась, очевидно, гардеробная.